Страница 67 из 69
Было ясно, что не оставалось ничего иного, как принудить малышей к повиновению. Страшенный мальчишка снова превратился в солдата, а затем любезно разрешил присоединиться к нему тем, кто представлял собой подлинную боевую силу в толпе мальчиков, но не допустил в свои ряды весьма жалкий отряд маленьких индейцев. Затем солдаты атаковали индейцев, побуждая их при этом к сопротивлению.
Сначала индейцы избрали политику поспешной сдачи в плен, но она не имела успеха, так как никого из них в плен не брали. Тогда, возмущенно протестуя, они обратились в бегство. Жестокие солдаты с громкими криками пустились в погоню. Сражение разрасталось, и в ходе его возникали всякие невероятные эпизоды.
Гораций уже несколько раз собирался было идти домой, но, по правде говоря, зрелище битвы заворожило его. Оно зачаровывало больше, чем это доступно пониманию взрослого. В глубине души его ни на минуту не покидало ощущение вины, даже ощущение неминуемого наказания за непослушание, но оно не могло перевесить упоения, вызванного этим снежным сражением.
II
Один из атакующих солдат заметил Горация и, пробегая мимо, крикнул: «Бо-ит-ся за свои ва-реж-ки!» Гораций вздрогнул от обиды при этой новой насмешке, а мальчишка, желая еще немного поиздеваться, остановился. Гораций набрал снега, слепил снежок и бросил его в противника.
— Ага! — заорал мальчишка. — Ты индеец! Эй, ребята, вот еще один неубитый индеец!
Между ним и Горацием завязалась дуэль, в ходе которой оба так торопились лепить снежки, что им даже некогда было хорошенько прицелиться.
Один раз Горацию удалось попасть своему противнику прямо в грудь.
— Эй! — закричал он. — Ты умер. Ты больше не можешь драться, Пит. Я тебя убил. Ты мертвый!
Второй мальчик весь вспыхнул, но продолжал неистово заготовлять боеприпасы.
— Ты до меня ни разу не дотронулся, — возразил он сердито. — Ты ни разу до меня не дотронулся. Ну, а куда, — добавил он с вызовом, — куда ты меня ударил?
— По пальто! Прямо в грудь! Ты больше не можешь драться! Ты умер!
— Ты меня ударил? Ничего подобного!
— Нет, я попал! Эй, ребята, разве он не мертв? Я попал прямо в него.
— Да врет он все!
Никто не видел, как было дело, но некоторые мальчики приняли сторону того из противников, с кем их связывали узы дружбы. Противник Горация шумел все больше:
— Он ни разу даже не дотронулся до меня! Он даже и близко ко мне не подходил! Он даже и близко ко мне не подходил!
Страшенный мальчишка тоже вышел вперед и напал на Горация:
— Ты кем был? Индейцем? Ну, значит, ты мертв — вот и все. Он ударил тебя, я сам видел.
— Меня? — взвизгнул Гораций. — Он ближе, чем на милю, никогда ко мне и не подходил.
В этот момент он услыхал свое имя, произнесенное на некий хорошо знакомый мотив из трех нот, в котором последняя нота была пронзительной и долгой. Он глянул в сторону тротуара и увидел там мать, стоявшую в своем вдовьем трауре с двумя пакетами в грубой оберточной бумаге под мышкой. Среди мальчиков воцарилось молчание. Гораций медленно направился к матери. Она, казалось, не замечала его приближения, а сурово и пристально смотрела сквозь оголенные ветви кленов туда, где две малиновые полосы заката лежали на темно-синем небе.
В десяти шагах от нее Гораций решился на отчаянный шаг.
— О мамочка, — захныкал он, — можно мне остаться еще немного?
— Нет, — строго ответила она, — ты пойдешь со мной.
Гораций знал это выражение на ее лице: оно было неумолимым. Но мальчик продолжал упрашивать мать; в голове у него шевелилась мысль; если он сделает вид, что очень страдает сейчас, ему, может быть, меньше придется страдать потом.
Гораций не смел оглянуться назад, на своих товарищей. Какой позор, что ему нельзя оставаться на улице так же поздно, как другим мальчикам! Он представил себе, в каком он теперь будет положении, после того как мать опять потащила его домой на глазах у всех. Он был глубоко несчастен.
Тетя Марта открыла им дверь. Свет струился по ее прямой юбке.
— О, — сказала она, — итак, ты нашла его на дороге. Вот оно что! Ну, скажу я тебе, почти вовремя!
Гораций прокрался на кухню. Плита, растопырив четыре железные лапы, тихонько жужжала. Тетя Марта, по-видимому, только что успела зажечь лампу, так как она подошла к ней и стала крутить фитиль, налаживая ее.
— А теперь, — сказала мать, — покажи нам твои варежки.
Гораций опустил голову. Стремление, страстное желание преступника найти укрытие от возмездия, от правосудия пылало в его сердце.
— Я… я… не… не знаю, где они, — наконец с трудом вымолвил он, проводя рукой по карманам.
— Гораций, — сказала мать нараспев, — ты мне рассказываешь небылицы.
— Это не небылицы, — ответил он едва слышно. Он походил на вора, укравшего овцу.
Мать отвела его руку и стала обыскивать карманы. Почти тотчас же ей удалось вытащить пару очень мокрых варежек.
— Ну, скажу я тебе! — воскликнула тетя Марта. Обе женщины подошли поближе к лампе и стали внимательно осматривать варежки со всех сторон. Потом, взглянув вверх, Гораций увидел обращенное к нему печальное некрасивое лицо матери и залился слезами.
Мать пододвинула стул к плите.
— Сиди теперь здесь, пока я не велю тебе встать. — Он покорно пробрался бочком к стулу. Мать и тетя, не теряя времени, занялись приготовлением ужина. Они игнорировали мальчика, точно его и не существовало, и в своем пренебрежении к нему дошли до того, что даже перестали разговаривать друг с другом. Вскоре они отправились в столовую, служившую вместе с тем и общей комнатой. Гораций слышал, как они там стучали посудой. Тетя Марта принесла тарелку с едой, поставила ее на стул возле него и удалилась, не произнеся ни слова.
Гораций сразу решил, что не дотронется ни до одного кусочка. Он часто прибегал к такой уловке, когда имел дело с матерью. Он не понимал, почему это приводило ее к уступкам, но иногда, конечно, так оно и бывало.
Когда тетя вернулась в комнату, мать, подняв глаза, спросила:
— Он ест свой ужин?
Тетка, старая дева, закосневшая в своем невежестве, отнеслась к этому проявлению заботливости с жалостью и презрением.
— Да откуда мне знать? — спросила она. — Что же, мне все время стоять над ним? Все твои мучения из-за этого ребенка… Просто позор, как ты воспитываешь его!
— Да, но должен же он поесть чего-нибудь, нельзя ведь ему ходить не евши, — слабо возразила мать.
Тетя Марта, глубоко презирая политику уступок, которую означали эти слова, подавила долгий пренебрежительный вздох.
III
Сидя один на кухне, Гораций мрачно смотрел на тарелку с едой. В течение долгого времени он ни единым знаком не обнаруживал готовности уступить. Его настроение оставалось неизменным. Он был полон решимости не продавать свою месть за хлеб, холодную ветчину и пикули; и все же следует признать, что вид их производил на него могущественное воздействие. Особенно много соблазна таилось в обольстительно прекрасных пикулях. Гораций угрюмо воззрился на них.
Наконец, не в силах далее совладать с собой, он с любопытством протянул палец и дотронулся до пикулей: они оказались прохладными, гладкими и округлыми. Но вдруг мальчик осознал всю жестокость и горечь своего положения; глаза его наполнились слезами, и они покатились по щекам. Он засопел. Сердце его пылало ненавистью. В воображении ему рисовались сцены смертельного возмездия. Мать узнает, он не из тех, что безропотно терпят преследования, не подняв даже руки в свою защиту. Так в мечтах Гораций пытался подавить свои чувства и в конце концов представил себе, как мать, согбенная страданиями, падет к его ногам. Рыдая, она будет умолять его о милосердии. Простит он ее? Нет, ее несправедливость обратила в камень его некогда нежное сердце. Он не мог ее простить. Она должна понести жестокую кару.
Первым пунктом этого ужасного плана был отказ от пищи. Гораций по опыту знал, какое смятение это вызовет в сердце матери. И он угрюмо ждал.