Страница 62 из 69
— Да, мистер Скалли, — ответил ковбой. — Вы совершенно правы.
— Да, мистер Скалли, — ответил приезжий с востока. — Вы совершенно правы.
V
За ужином, в шесть часов, швед воспламенился, заискрился, как огненное колесо. Временами казалось, что он вот-вот грянет какую-нибудь разудалую песню, и во всех его бесчинствах ему потакал старик Скалли. Приезжий с востока держался замкнуто; ковбой сидел, раскрыв рот от удивления, и забывал о еде, а Джонни яростно уничтожал порцию за порцией. Когда надо было подложить оладий на блюдо, хозяйские дочери, крадучись, как индейцы, входили в комнату и тут же убегали, не в силах даже скрыть свой страх. Швед главенствовал за столом, и по его милости эта трапеза превратилась в какую-то варварскую вакханалию. Он будто стал выше ростом; он с наглым пренебрежением посматривал на своих соседей. В комнате только и слышался его голос. Вот ему понадобилась оладья, он ткнул в нее вилкой, точно гарпуном, и чуть не поранил этим оружием руку мистера Блэнка, спокойно протянувшуюся к той же самой оладье.
После ужина, когда мужчины один за другим потянулись в соседнюю комнату, швед со всего размаха ударил Скалли по плечу.
— Ну, старина, накормил ты нас на славу!
Джонни с надеждой посмотрел на отца: он знал, что плечо у него еще побаливает после давнего ушиба. И действительно, Скалли чуть было не вспылил, но через секунду улыбнулся кривой улыбкой и смолчал. Остальные поняли, что он принимает на себя всю ответственность за изменившееся поведение шведа.
Но Джонни все-таки успел шепнуть своему родителю:
— Заодно дай спустить себя о лестницы — ничего другого тебе не остается.
Вместо ответа Скалли только бешено сверкнул на него глазами.
Когда они снова собрались у печки, швед потребовал, чтобы составили еще одну партию в педро. Скалли стал было отговаривать его от этого, но он ответил ему волчьим взглядом. Старик сдался, и тогда швед насел на остальных.
Тон у него был угрожающий. Ковбой и приезжий с востока равнодушно ответили, что они будут играть. Старик сослался на то, что ему надо встретить поезд 6.58, и тогда швед с грозным видом посмотрел на Джонни. На секунду взгляды их скрестились, точно клинки, потом Джонни улыбнулся и сказал:
— Что ж, сыграем.
Они сели друг против друга, игральную доску положили на колени. Приезжий с востока и швед снова оказались партнерами. Ковбой — этого нельзя было не заметить с самого начала игры — больше не шлепал картами о доску. Скалли тем временем подсел к лампе, вздел очки на нос, что сразу придало ему сходство с престарелым священником, и углубился в чтение газеты. Когда время подошло, он собрался встречать поезд 6.58 и, выходя, несмотря на все свои предосторожности, напустил в комнату мороза. Ледяной ветер, ворвавшийся в дверь, не только раскидал карты, но и пронизал холодом игроков. Швед скверно выругался. Вернувшись, Скалли снова нарушил мирную, дружескую игру. Швед снова выругался. Но через минуту картина была прежняя: сосредоточенное внимание, склоненные над доской головы, быстро мелькающие руки. Шлепаньем по доске теперь щеголял швед.
Скалли снова развернул газету и надолго погрузился в изучение вопросов, не имеющих к нему решительно никакого касательства. Лампа начала подмигивать, и он на секунду оторвался от чтения, чтобы приспустить фитиль. Газетные листы уютно, мирно шуршали у него в руках. И вдруг он услышал два страшных слова:
— Ты передернул!
Такие эпизоды сплошь и рядом доказывают, что сценической обстановки для них вовсе не требуется. В любой комнате может разыграться трагедия, любая комната может стать подмостком для комедийного действа. Этот маленький закуток в отеле стал в мгновение ока страшнее камеры пыток. Его изменил новый облик тех, кто здесь был. Швед держал свой огромный кулак у самого лица Джонни, а Джонни, не мигая, смотрел поверх кулака в горящие глаза своего обвинителя. Приезжий с востока побелел как полотно, ковбой выразил свое удивление обычным способом, то есть остолбенел и разинул рот. После того как были произнесены те два слова, первым, что нарушило тишину, было шуршанье газеты, когда она, позабытая, скользнула к ногам Скалли. Очки у Скалли тоже упали с носа, но он поймал их на лету. Неловко задранная рука с очками так и застыла у него на уровне плеча. Он не спускал глаз с игроков.
Тишина длилась, может быть, не больше секунды. А потом все с такой стремительностью сорвались каждый со своего места, точно из-под ног у них выдернули половицы. Пятеро мужчин бросились в одну точку на середину комнаты. Но Джонни в своем броске к шведу запнулся на какую-то долю секунды, вдруг вспомнив, как это ни странно, про доску с картами и придержав ее. Момент был упущен, Скалли подоспел вовремя, а ковбой оттолкнул шведа так, что тот отлетел в сторону. Дар речи вернулся ко всем пятерым одновременно; хриплые, яростные вопли, окрики, возгласы ужаса вырвались у них из глоток. Ковбой толкал, теснил шведа назад, а Скалли и приезжий с востока изо всех сил цеплялись за Джонни. Но сквозь клубы табачного дыма над мечущимися из стороны в сторону миротворцами две пары глаз не отрывались одна от другой, и своими взглядами, холодными и в то же время горячими, как огонь, воители слали друг другу вызов.
Игральную доску, разумеется, перевернули, карты разлетелись по полу, и сапоги топтали дородных размалеванных королей и дам, а они бессмысленно взирали на войну, бушующую над ними.
Скалли кричал громче всех;
— Стой! Стой! Тебе говорят, стой!
Джонни, силившийся вырваться из рук отца и мистера Блэнка, вопил истошным голосом:
— Он говорит, я передергиваю! Он говорит, я передергиваю! Я такого ни от кого не потерплю! Раз он сказал, что я передернул, значит…
Ковбой твердил шведу:
— Брось! Брось! Слышишь?
Швед не умолкал:
— Он передергивал! Я видел! Видел!
Приезжий с востока повторял одно и то же, хотя его никто не слушал:
— Минутку! Подождите минутку! Стоит ли затевать драку из-за карт? Подождите минутку!
В этом содоме никого нельзя было расслышать толком. «Передернул!», «Брось!», «Он говорит…» — только эти отдельные слова и прорывались сквозь возню и топот. И любопытно, что на Скалли, надрывавшегося больше всех этих бесноватых, и вовсе никто не обращал внимания.
Затишье наступило сразу, как будто всем им одновременно понадобилось перевести дух. Ярость их все еще накаляла комнату, но опасность столкновения на время миновала, и тогда Джонни, оттолкнув отца плечом, стал почти вровень со шведом.
— Ты зачем сказал, что я передергиваю? Ты зачем сказал, что я передергиваю? Я не передергивал и никому не позволю так говорить!
Швед крикнул:
— Я видел! Я все видел!
— Хорошо! — ответил ему Джонни. — Я такого никому не спущу. Будем драться.
— Нет, не будете! — сказал ковбой.
— Перестань! Тебе говорят, перестань! — сказал старик, становясь между противниками.
В относительной тишине, наступившей в комнате, стал слышен и голос приезжего с востока. Он твердил одно и то же:
— Подождите минутку! Стоит ли затевать драку из-за карт? Подождите минутку!
Багровая физиономия Джонни снова показалась над отцовским плечом, и он крикнул шведу:
— Значит, я передернул?
Швед ощерился:
— Да.
— Ладно, — сказал Джонни. — Будем драться.
— Ну и будем! — взревел швед. Он бесновался. — И будем драться! Я тебе покажу, с кем ты имеешь дело. Я тебе покажу, на кого ты замахиваешься! Ты, может, думаешь, я с тобой не слажу? Не слажу, думаешь? Ты у меня посмотришь, мерзавец, шулер! Да, ты передернул! Передернул! Передернул!
— Хорошо, мистер, откладывать не будем, — холодно сказал Джонни.
Ковбой так усердствовал, разнимая их, что лоб у него взмок от пота. Он в отчаянии повернулся к Скалли.
— Ну, что теперь делать?
Кельтский лик старика изменился до неузнаваемости. Теперь он еле сдерживал себя; глаза у него сверкали.
— Пусть дерутся, — ответил он решительно. — Лопнуло мое терпение. Хватит нянчиться с этим проклятым шведом. Пусть дерутся.