Страница 97 из 103
— А ты разве не знаешь? — удивился тот.
— Я нездешний.
— Мы работаем на этом заводе и ждем утра, чтобы стать на работу.
— Зачем же так, на улице? — в свою очередь удивился Нонг.
— Нас каждый вечер увольняют, а утром нанимают вновь. Желающих работать больше, чем нужно, вот и приходится становиться в очередь.
— Почему хозяева так делают?
— А что им стоит? — вздохнул рабочий. — Видно, это делается для того, чтобы рабочие не создали постоянный коллектив. Хотят разъединить нас, уморить окончательно, день и ночь держать в своих руках. Подождите, проклятые, придет и на вашу голову кара! — закончил он, сверкнув глазами.
Нонг убедился, что этого человека остерегаться не надо, и наклонился к нему:
— Тут у меня прокламации. Нужно их раздать, а я никого не знаю. Помоги мне!
Рабочий взглянул на парня так, будто перед ним возник сам жандарм.
— Нет, братец, с такими предложениями подъезжай к кому-нибудь другому, — усмехнулся он.
— Честное слово, я говорю правду! — сказал Нонг. — Вот, посмотри, они тут.
Но рабочий и смотреть не захотел.
— Не веришь? — с жаром шепнул Нонг. — Думаешь, я подослан полицией? Клянусь тебе, что меня прислали из Суракарты в Батавию к товарищу Сукравате!..
Услышав это имя, рабочий вздрогнул и уставился на Нонга:
— И что же?
— Сукраваты нет дома. Соседка сказала, что он арестован. А больше я никого тут не знаю.
— Кто тебя послал?
— Салул и Гейс. Ты, может быть, их не знаешь. Они захватили оружие…
Но рабочий все знал, знал даже больше, чем сам Нонг. И когда выслушал Нонга, когда уверился, что тот говорит правду, положил ему руку на плечо и сказал:
— Хорошо, что ты встретил меня, а то мог бы и сам пропасть, и беды наделать. Остерегайся называть имена: услышат — каленым железом выпытают все тайны. У нас тут очень тревожно… Несколько сот товарищей арестованы, в том числе все вожаки, такие, как Сукравата. Особенно навредил взрыв во дворце генерал-губернатора. Начались обыски, репрессии, — всем досталось, кто прав, кто виноват… А потом еще вести дошли, что на юге что-то происходит… В связи с арестами каждый день можно ожидать серьезных событий. Гнев рабочих невозможно сдержать, молодежь требует немедленно выступить и в первую очередь освободить арестованных. Но дело усложняется тем, что все наши ответственные руководители арестованы. А лишь они имели связь с остальными районами страны.
Нонг жадно слушал все это и удивлялся, что вокруг так спокойно и обычно. Весь день он шатался по городу и нигде ничего не заметил. Спешит народ по своим делам, стоят на своих местах полицейские, ездят в автомобилях белые господа, торгуют лавочники, бегают разносчики, трудятся рабочие.
А между тем где-то что-то делается…
Где-то в глубине накапливается гнев и возмущение сотен лет. Накапливается незаметно, сдержанно, как было у отца Нонга, и, может быть, скоро выльется в один большой «амок»! Нонга охватило волнение, захотелось стать еще ближе к этим таинственным делам!
— А нельзя ли попасть на какое-нибудь собрание? — спросил он.
— Теперь крупных собраний не бывает. Собираются на совещания только небольшие группы представителей. Даже не все из нас знают, когда и где это происходит. Общее настроение, конечно, известно, и соответственно этому принимаются меры. Но знают о них немногие. Я, например, могу лишь сочувствовать и ждать, когда наступит время до конца выполнить свой долг.
Рабочий тяжело закашлялся, встал, прошел вдоль очереди и вернулся с четырьмя товарищами. Они быстро разобрали из корзины прокламации и тут же исчезли в темноте.
— За ночь прокламации окажутся во всех уголках Приорка и Батавии, — пообещал рабочий и устало опустился на свое место.
— Сколько ты заработаешь за завтрашний день? — спросил Нонг.
— Полгульдена, не больше. Если, конечно, меня наймут.
Нонгу очень хотелось помочь этому больному человеку, да и денег у него было порядочно после недавнего расчета с мингером Пипом. Но примет ли рабочий денежную помощь, не обидится ли? И юноша решил поступить иначе.
— Слушай, — сказал он, — приюти меня в своем доме, и я заплачу тебе полгульдена за день. И мне будет хорошо, и ты отдохнешь.
Рабочий удивленно посмотрел на неожиданного благодетеля.
— Вот так богач! — усмехнулся он. — Заплатишь! — А что, если мое жилище окажется неподходящим? Да и откуда ты возьмешь деньги?
Нонг начал подробно рассказывать о себе, об отце, о службе у мингера Пипа. Объяснил, что мешает ему искать сейчас работу, и в заключение сказал, что будет очень рад помочь больному товарищу.
Искренний рассказ юноши растрогал больного.
— Вижу, что ты честный парень, — сказал он. — Пойдем!
Дан, так звали рабочего, жил на отшибе, приблизительно на полпути между Приорком и Батавией. Долго шли они по темным переулкам. Кое-где светились огоньки, из раскрытых дверей доносились пьяные крики, песни, дикая музыка, женский смех. Там веселились подонки, потерявшие человеческий облик… В нездоровом болотистом месте, где нельзя было строить городские здания, ютились бедняцкие хижинки деревенского типа. Болото, смрад и пышная растительность оберегали их от людского глаза.
В хижине Дана кроме него самого жили жена и трое детей от двух до восьми лет.
— Если нет дождя, я сплю под крышей, — сказал Дан, указывая на угол под небольшим навесом.
— Вот и хорошо! — весело сказал Нонг. — Я такой же господин, как и ты. Значит, и мне будет здесь отлично!
— Но ведь ты платишь большие деньги!
— Не за это. Мне надо пожить тут некоторое время, чтобы познакомиться с очень важными для всех нас делами. А для этого лучше жить среди своих, чем шататься по незнакомому городу.
IX. ВОССТАНИЕ В БАТАВИИ
В здании почты. — Возле тюрьмы. — Напрасные усилия. — За городом. — Приключения партизанского отряда. — В ущелье
Ночь на 13 сентября 1926 года.
Ароматная южная ночь, когда дышится так легко и привольно, когда можно отдохнуть от дневной жары.
Те, кто может, проводят ее в садах, кафе, ресторанах. Свет, точно зарево, поднимается над центром города. Мелодичная музыка доносится оттуда в темные, грязные кварталы, где спит придавленный гнетом властьимущих простой народ.
Наконец проходят и эти часы. Веселая публика разъезжается по домам, меньше становится огней, закрываются ночные заведения.
Батавия спит. Только кое-где виднеются фигуры полицейских.
Но вот на одной из темных улиц мелькнула тень. За ней вынырнула еще одна из соседней улицы. А там еще и еще…
Мелькнут — и пропадут, чтобы появиться в другом месте.
Если бы проследить внимательнее, можно было бы заметить, что движутся они по двум направлениям: к центру города и к воротам с головой Питера Эльбервельда.
Вот на углу двух улиц пристал к трем человекам полицейский. Спор был недолгий: через минуту труп полицейского лежал за соседними воротами, а вокруг опять было так же тихо, как и прежде.
Полицейский возле почты заметил, что в соседний сад, крадучись, пробралось несколько человек. Только было собрался поинтересоваться ими, как вдруг в ушах зазвенело, и блюститель порядка потерял сознание. Очнуться ему уже не суждено было никогда…
В помещении почты, телеграфа и телефона царит тишина. Стучат, будто без цели, аппараты. Чуть шевелится сонная дежурная.
Зазвенел телефон.
— Центральная, — отвечает телефонистка-метиска и слышит взволнованный голос:
— Соедините скорее с генерал-губернатором! Говорят из тюрьмы!
Но соединить дежурная не успевает: шум, грохот, — и распахивается наружная дверь.
— Не двигаться! — гремит зычный голос. Помещение мгновенно наполняется вооруженными
людьми.
— Не бойтесь, товарищи! — уже мягко звучит тот же голос. — Это народ пришел хозяйничать в своем учреждении!