Страница 55 из 59
Защищая соглашение с Трансваалем перед королем, Черчилль писал: «Любое разумное сообщество предпочтет плохое, но самостоятельное правление хорошему, но навязанному чужим сообществом. Какими бы ни были наши намерения, мы не знаем их проблем настолько, чтобы обеспечить грамотное руководство». Черчилль указал, что «весь южноафриканский вопрос оказался в его руках». Ему теперь приходилось выступать гораздо чаще любого другого министра, за исключением министра образования, и отвечать на бесчисленное количество вопросов.
Черчилль рассказывал королю: «У меня не было опыта работы такого рода. Мне пришлось иметь дело с новой и непонятной палатой общин. Приходилось учитывать как минимум четыре различные точки зрения. Если в результате этого порой говорил нескладно или не всегда правильно выбирал интонацию, уверен, что ваше величество придаст самое благоприятное истолкование моим словам и поверит в мою лояльность и серьезные намерения».
«Если бы покойники могли чувствовать, – писал осенью Черчиллю его бывший преподаватель Мейо, – ваш отец сейчас чувствовал бы себя неменьшим триумфатором, чем в годы собственных триумфов».
В августе 1906 г. Черчилль отправился в продолжительный отпуск. В Довиле, на французском берегу Ла-Манша, он жил на яхте своего друга барона де Фореста и несколько раз сыграл в поло в соседнем Трувиле. «Я веду здесь совершенно праздный и разгульный образ жизни, – написал он Маршу. – Каждый вечер до пяти утра играю в азартные игры. Выиграл хорошие деньги, и от них еще немного осталось». Брату Джеку он сообщал: «Из казино Довиля я унес 260 фунтов, часть потратил в Париже на несколько красиво изданных книг. Можешь их временно разместить на французской полке у окна. Кое-что потратил на другие цели». Его выигрыш в казино Довиля по курсу 1990 г. составил 10 000 фунтов. Он всегда любил играть и часто выигрывал.
Из Парижа Черчилль отправился поездом в Швейцарию, где опять остановился у Касселя на его вилле в горах. Там они с Касселем предпринимали длительные прогулки в горы. Они поднялись на вершину Эггисхорн на высоту 2933 метра. «Очень долгий подъем, – сообщал он матери, – и я бы наверняка не попал обратно домой, если бы не мул». Из Швейцарии Черчилль отправился в Берлин, затем в Силезию. Там он был гостем кайзера, племянника короля Эдуарда, и наблюдал за маневрами германской армии. Кэмпбелл-Баннерман прислал Черчиллю предупреждение: «Король просил меня передать, чтобы вы не слишком откровенничали с его племянником».
На маневрах Черчилль двадцать минут беседовал с кайзером, который рассказывал ему о воинственном племени гереро в Германской Юго-Западной Африке; в это время немцы безжалостно подавляли восстание гереро. «В ответ я заметил, – сообщал Черчилль Элгину, – что в Натале нашей главной заботой было не убивать мятежных туземцев, а, напротив, не дать колонистам (которые не очень понимали характер войны) убить слишком многих. Вообще есть значительная наивность в представлениях постороннего наблюдателя о военных приготовлениях германской армии. Я считаю, что они недостаточно оценивают страшную мощь оружия, которым обладают, и условия современных боевых действий. В этом смысле им есть чему поучиться у нашей армии. Тем не менее их количество, качество, дисциплина и организация – четыре верные дороги, которые ведут к победе».
Из Силезии Черчилль поездом перебрался в Венецию, где пробыл неделю, прежде чем отправиться осматривать достопримечательности Италии на автомобиле в компании с Лионелем Ротшильдом, Мюриел Уилсон и леди Элен Винсент. «Посмотрели огромное количество церквей и множество картин, – писал он матери. – Ничто не может превзойти банальность отношений с мисс Уилсон».
Затем на обратном пути в Венецию, преодолев 330 километров, он отправился поездом в Вену, а откуда в Моравию – провинцию Австро-Венгрии, где был гостем барона де Фореста в Эйхгорне. Все трое, кто принимал его этим летом, – Кассель, Ротшильд и Форест – были евреями, что породило повторение шутки про его отца, о котором говорили, что «у него все друзья – евреи».
Черчилль вернулся в Лондон, проведя почти два месяца за границей. Кайзер прислал ему подписанные фотографии с маневров. В ответ Черчилль написал, что они будут напоминать ему «о величественной и грозной армии, которую благодаря доброте вашего величества я получил возможность наблюдать, а также о прекрасной Силезии, которая достойна того, чтобы ее увидеть, и вполне заслуживает, чтобы ее защищать». Через тридцать восемь лет, по окончании второй из двух войн Британии с Германией, Черчилль одобрит отделение Силезии от Германии и передачу ее Польше.
Осенью 1906 г. Оранжевое свободное государство получило правительство на тех же условиях, что и Трансвааль. Объявляя об этом в палате общин 17 декабря, Черчилль говорил о значении этого договора: «Обездоленные и слабые во всем мире почувствуют поддержку. Малые народы смогут вздохнуть свободнее. Великие империи, следуя нашему примеру, сделаются более благородны и великодушны».
Деятельность Черчилля по подписанию южноафриканских договоренностей была высоко оценена премьер-министром Кэмпбелл-Баннерманом. Он поздравил его, отметив важную роль, которую сыграл Черчилль в этом успехе. «Создание самоуправления в Трансваале и Оранжевой республике, – писал он, – не только величайшее достижение нашего правительства, но и самый блестящий и благороднейший акт британской державы современной эпохи. Вы настолько идентифицировали себя с этим справедливым курсом, внесли такой большой вклад в его успешную реализацию, что бульшая часть заслуг в этом по праву принадлежит вам».
По договору с Трансваалем все внутренние дела республики передавались в ведение нового, преимущественно бурского правительства. Мудрость этого решения ставилась под сомнение теми, кто считал, что либеральное английское правительство не может снять с себя ответственность за черное население. Черчилль пояснял одному корреспонденту: «Я, разумеется, не должен оказывать давление на южноафриканские колонии по поводу избирательного права. Но наша ответственность за местные племена останется, по крайней мере, до тех пор, пока федеральное южноафриканское правительство не поставит заботу о них на широкую и прочную основу, не допускающую дискриминации и паники». Черчилль указал лорду Селборну на жалобы местных жителей: «Считаю крайне желательным, чтобы любые ограничения, против которых они возражают, были обязательно учтены или даже полностью сняты, если мы хотим иметь дело с благородной федеральной властью, а не с группой мелких правителей, преследующих свои частные и эгоистичные цели».
Во время работы в Министерстве по делам колоний Черчилль пытался привить колониальной администрации либеральные принципы. Его записки Элгину были настолько откровенны, что в нескольких случаях министр даже просил их заклеивать, чтобы младшие клерки не могли прочитать. «Наш долг, – писал он, в частности, Элгину, – настаивать, чтобы принципы справедливости и безопасности юридических процедур соблюдались строго, пунктуально и педантично». Прочитав доклад об «умиротворении» племен в Северной Нигерии и предложения генерал-губернатора о репрессиях против племени, которое сожгло склад компании «Нигер», Черчилль докладывал Элгину: «Разумеется, если мир в колонии зависит от решительных наступательных действий, мы должны поддержать это. Но постоянные кровопролития в Западной Африке вызывают возмущение и тревогу».
Справедливость – главная забота Черчилля. Когда губернатор Цейлона как причину отказа в просьбе восстановить в должности начальника охраны цейлонских государственных железных дорог назвал «неудобство», Черчилль ответил: «Неудобство бывает неотделимо от справедливости, но это одно из условий, гарантирующих от повторения инцидентов в будущем». В частной записке Элгину Черчилль заметил: «Объяснения губернатора – это мешанина невразумительных аргументов, демонстрирующих полнейшее равнодушие к элементарным принципам справедливости и порядочности. Они если не оскорбляют нравственность, то принижают интеллект. Позвольте торжественно заявить, что Либеральная партия уделяет самое пристальное внимание соблюдению прав личности на основе законов и очень малое – мелкому самолюбию генерал-губернатора. Тон и манеры, с которыми высшие должностные лица цейлонского правительства относятся к дружелюбному, цивилизованному и развитому народу, которым они управляют, вызывают крайнюю озабоченность».