Страница 43 из 98
— Я не мог открывать двери и в то же время находиться у себя в комнате, — буркнул мальчик, направляясь к выходу из гостиной.
Фрау Дюрнинг взъерошила ему непослушные волосы, когда он проходил мимо нее.
— Я знаю, дорогой, я только поддразниваю тебя.
Мальчик скрылся в холле.
Фрау Дюрнинг вежливо улыбнулась Либерману, потирая руки, словно бы желая согреть их.
— Прошу вас, садитесь, герр Либерман, — пригласила она его. Хлопнула дверь. — Не хотите ли кофе?
— Нет, благодарю вас, — сказал Либерман, — я только что выпил чаю на другой от вас стороне улицы.
— У Биттенера? Там я и работаю. От восьми до трех исполняю обязанности официантки.
— Очень удобно.
— Да, и я успеваю домой как раз к приходу Эрика.
Начала я работать в понедельник и пока все идет хорошо. Мне нравится.
Либерман расположился на жестком диване, а фрау Дюрнинг на стуле рядом. Она сидела прямо, сложив руки на коленях, обтянутых черной юбкой, и внимательно глядя на гостя.
— Первым делом, — сказал Либерман, — я хотел бы выразить вам свое соболезнование. Должно быть, сейчас вам приходится нелегко.
Опустив глаза на сцепленные пальцы рук, фрау Дюрнииг сказала:
— Благодарю вас.
Кларнет старательно выводил гаммы, вверх и вниз; Либерман посмотрел в сторону холла, откуда доносились эти звуки и снова перевел глаза на фрау Дюрнинг. Она улыбнулась ему.
— Он очень способный.
— Да, — согласился Либерман. — Вчера я слышал его, когда говорил с вами по телефону. И решил, что играет взрослый человек. Это ваш единственный сын?
— Да, — подтвердила фрау Дюрнинг и гордо добавила. — Его ждет большое будущее в музыке.
— Надеюсь, отец его достаточно хорошо обеспечил, — Либерман улыбнулся. — Не так ли? — спросил он. — Очевидно, после мужа остались какие-то средства для вас и Эрика?
Удивленная фрау Дюрнинг кивнула.
— И еще своей сестре. Каждому по трети. Деньги Эрика лежат в банке. А почему вы спрашиваете об этом?
— Я пытаюсь понять, — сказал Либерман, — причину, по которой нацисты из Южной Америки хотели убить его.
— Убить Эмиля?
Он кивнул, наблюдая за реакцией фрау Дюрнинг.
— И других тоже.
Она нахмурилась, глядя на него.
— Каких других?
— Из той группы, к которой он принадлежал. В самых разных странах.
Ее настороженность стала уступать место изумлению.
— Эмиль не принадлежал ни к какой группе. Вы хотите сказать, что он был коммунистом? Трудно допустить большую ошибку, герр Либерман.
— Он не получал писем? Ему не звонили извне Германии?
— Никогда. Во всяком случае, здесь. Спросите в его бывшей конторе, может быть, там знают о какой-то группе, а я-то точно ничего не знаю.
— Я уже был там утром, им тоже ничего не известно.
— Как-то раз, — сказала фрау Дюрнинг, — три или четыре года назад, звонила его сестра из Америки, где была в гостях. То был единственны# запомнившейся мне звонок из-за границы. Да и еще как-то раз, еще раньше, откуда-то из Италии звонил брат его первой жены, пытаясь уговорить его вложить деньги во что-то… я не помню толком, что-то связанное с серебром. Или платиной.
— Он согласился?
— Нет. Он очень бережно относился к своим деньгам.
Звуки кларнета достигли ушей Либермана. Снова тот же Моцарт, что и раньше. Менуэт из «Квинтета для флейты» исполнялся просто мастерски. Он вспомнил о себе в том же возрасте, когда ему приходилось по два и три часа проводить за старым «Плейелем». Его мать, да упокой Господи ее душу, с той же гордостью говаривала: «Его ждет большое будущее в музыке». Но кто мог знать, что его будет ждать? И когда он последний раз садился за пианино?
— Я не понимаю, — сказала фрау Дюрнинг. — Эмиль не был убит.
— Он мог стать жертвой убийцы, — сказал Либерман. — За ночь до его гибели, он подружился с каким-то коммивояжером. Они могли договориться, если коммивояжер не покажется в баре к десяти часам, встретиться вечером у того строения. Таким образом, он мог очутиться там в нужное для убийцы время.
Фрау Дюрнинг покачала головой.
— Он ни с кем не мог договориться о встрече у подобного здания, — сказала она. — Даже с тем, кого хорошо знал. Он слишком подозрительно относился к людям. И, ради Бога, с какой стати им могли заинтересоваться нацисты?
— Был ли у него с собой пистолет тем вечером?
— Он всегда держал его при себе.
— Всегда?
— Сколько я его знала, всегда. Он показал его мне при первой же встрече. Можете себе представить, притащить с собой пистолет на свидание? И еще хвастаться им? И что хуже всего, он произвел на меня впечатление! — она покачала головой и удивленно вздохнула.
— Кого он боялся? — спросил Либерман.
— Всех. Коллег по работе, людей, которые просто смотрели на него… — фрау Дюрнинг доверительно склонилась к слушателю. — Он был слегка сдвинут… ну, не сумасшедший, но и нормальным его нельзя было назвать. Я как-то попыталась его кое-куда отвести, ну, вы понимаете, к врачу. Как-то по телевизору шла передача о таких людях, как он, которые думают, что все вокруг… как бы строят против них заговоры, а когда передача кончилась, я стала окольными путями ему намекать — ну, что тут поднялось! И я против него строю заговоры! Я хочу объявить его сумасшедшим! Он чуть не пристрелил меня тем вечером!
— Откинувшись на спинку кресла, она перевела дыхание и ее передернуло, после чего она подозрительно уставилась на Либермана.
— А как вы о нем узнали — он что, написал вам, что его преследуют нацисты?
— Нет, нет.
— Тогда почему вы решили, что они имеют к нему отношение?
— До меня дошли кое-какие слухи.
— Это ошибка. Можете мне верить, нацистам Эмиль понравился бы. Он был антисемитом, антикатоликом, он выступал против свободы, против всех и вся, кроме самого Эмиля Дюрнинга.
— Он был членом нацистской партии?
— Он мог им быть. Сам он утверждал, что не был, но до 1952-го года я его не знала, так что поручиться не могу. Вполне возможно, что и не был; он никогда не присоединялся ни к кому, если ему не было нужно.
— Чем он занимался во время войны?
— Служил в армии, был, кажется, капралом. Он ухитрился и там раздобыть себе непыльную работенку. То ли на продовольственном складе, то ли что-то такое. Во всяком случае, в безопасном месте.
— Он никогда не был в бою?
— Он был для этого «слишком умен». «Туда лезут только идиоты», говорил он.
— Где он родился?
— В Лаупендале, по другую сторону Эссена.
— И жил в этом районе всю жизнь?
— Да.
— Известно ли вам, бывал ли он когда-нибудь в Гюнцбурге?
— Где?
— В Гюнцбурге. Рядом с Ульмом.
— Никогда не слышала, чтобы он упоминал эти названия.
— А имя Менгеле? Упоминал ли он его когда-нибудь?
Она смотрела на него, удивленно вскинув брови, и покачала головой.
— Всего лишь еще пару вопросов, — сказал он. — Вы очень любезны. Боюсь, что мои поиски впустую.
— Не сомневаюсь, что так оно и есть, — улыбнувшись, подтвердила она.
— Поддерживал ли он отношения с кем-то из значительных лиц? Скажем, из правительства?
На несколько секунд она задумалась.
— Нет..
— Дружил ли он с кем-нибудь из заметных людей?
Она пожала плечами.
— С несколькими чиновниками из Эссена, если, с вашей точки зрения, они заметные личности. Кто-то он пожимал руку Круппу, что считал большим событием в жизни.
— Сколько времени вы были замужем за ним?
— Двадцать два года. С четвертого августа 1952 года.
— И за все эти годы вы ничего не знали и ничего не слышали о какой-нибудь международной группе, к которой он мог принадлежать, состоящей из людей его возраста и его же положения в обществе?
— Никогда, — решительно мотнула она головой. — Ни слова.
— И он не вел никакой антинацистской деятельности?
— Абсолютно. Он, скорее, был настроен пронацистски, чем анти. Он голосовал за национально-демократическую партию, но и к ним он не присоединился. Он был не из тех, кого привлекают компании.