Кахатанна. Тетралогия

* * *

Прав был кто‑то из древних, мудрых и великих, когда говорил, что нет ничего страшнее, чем две разъяренные женщины.

Каэ ворвалась в кабинет Зу‑Л‑Карнайна прямо через раскрытое окно, едва успев принять свой нормальный облик. Она даже не задумывалась над тем, с какой легкостью стала превращаться из человека в дракона и из дракона в человека. Ей было не до того.

Вцепившись одной рукой в занавеску, она буквально влетела в помещение, чуть было не сшибла с ног стоявшего у стола Агатияра и остановилась возле царственной красавицы. Жемина оказалась выше ее чуть ли не на целую голову и презрительно глянула сверху вниз на израненную, уставшую, смертельно бледную и разлохмаченную девчонку, Каэтана выглядела и моложе, и озорнее и, уж верно, не была такой красивой.

– Ты примчалась, крохотная богиня? – спросила Жемина зло. – Ты испугалась, что я отниму у тебя твоего любовника? А если ты уже опоздала?

Каэ молчала. И молчание ее было угрожающим. Левой рукой она извлекла из‑за спины Такахай и крепко сжала его рукоять.

– О! Впервые вижу, чтобы женщина защищала своего мужчину с оружием в руках... Тебе не стыдно? Впрочем, что я говорю, – внезапно сменила тон воскресшая ведьма. – Легко мне рассуждать при моей внешности, легко судить тебя, бедняжка. А как быть тебе – дурнушке? Представляю, какова ты на самом деле, если всей твоей божественной сущности хватило лишь на то, чтобы изобразить вот это. – И Жемина сморщила нос. – Скажи, страшно быть такой серой и невзрачной?

Кахатанна стояла покачиваясь от слабости. Размышляла она судорожно: сил, чтобы уничтожить ведьму, защищенную талисманом, сейчас у нее не хватит. Только подвергнет ненужному риску и Зу, и Агатияра. Кто знает, как сумеет пережить этот бой старик? А еще она почти поверила Жемине, во всяком случае засомневалась, а ведь там, где возникают сомнения, находится место любому злу. Страх губит разум, сомнения – душу, а зависть – сердце. Кто поверит, что всеми обожаемая, юная и прекрасная Богиня Истины, легендарная владычица Сонандана, в самой глубине души немного завидует статной и ослепительной принцессе. Если бы она обратилась к кому‑нибудь со своим вопросом, то ей бы сказали, что Жемина холодна и безжизненна, что ее красота искусственна и ненатуральна и что есть огромная разница между двумя словами: «красивая» и «прекрасная». Что быть прекрасной важнее, чем самой красивой в мире. Каэ и сама это знала, просто не время было обсуждать такие вещи. Она всего лишь чувствовала себя слабой и беспомощной рядом с хранительницей талисмана, но ведь тому были очевидные причины. И Интагейя Сангасойя ничего не ответила своей сопернице.

– Я вижу, ты боишься меня, – моментально заметила ведьма. – Тогда отойди в сторону, мне нужно поговорить с императором.

– Пошла вон, – спокойно бросила ей Каэ и угрожающе приподняла меч на уровень ее прекрасной груди.

– Если ты меня убьешь, Зу тебе этого не простит.

– Переживу как‑нибудь, пошла вон! – рявкнула Каэ так, что аита тоже побледнел.

Принцесса попятилась, а Кахатанна сделала резкий выпад и ударила ее концом Такахая прямо в талисман. Но полученная накануне рана все же подвела: движение оказалось неточным, и Жемина, хоть и задетая клинком, все же успела раствориться прямо в воздухе, на глазах у всех.

Повязки богини тут же окрасились алым, и она тяжело опустилась в первое попавшееся кресло.

– Любимая моя! – бросился к ней Зу, и она подняла на него недоверчивые, тоскливые глаза. – И ты могла ее слушать? – возмутился император. – Какой же ты еще ребенок!

В этот миг он чувствовал себя сильнее, старше и мудрее. А может, это так и было на самом деле.

– Тебе нельзя здесь больше оставаться, – проборомотала она, когда Зу‑Л‑Карнайн наконец оторвался от ее губ.

– И пора перестать целоваться, – вставил повеселевший Агатияр. – Я болен, у Каэ голова кругом? Или наоборот: Каэ больна, у меня голова кругом, но это не важно? Важно, что тебе, мальчик, на самом деле нужно принимать какие‑то меры,

– Какие‑какие? Выступаем с войском в поход.

– А?..

– Придумаем! – оборвал старого советника счастливый и сияющий аита.

– Понятно. Тебе бы сотню демонов сюда притащить, лишь бы привлечь внимание нашей драгоценной госпожи. Ох, молодость, молодость...

Агатияр еще порывался что‑то сказать, но тут в окно заглянула огромная морда золотого грифона, и старик сразу потерял дар речи. Император оглянулся, проследив за его изумленным взглядом: мерно взмахивая крыльями, на уровне окна парил прекрасный зверь, за ним – другой, а уже дальше была видна колесница, полыхающая ослепительным золотым светом, на которой стоял задумчиво скрестив на груди руки величественный юноша в солнечной короне.

– Куда дальше едем? – спросил Кэбоалан, когда понял, что его наконец‑то заметили.

* * *

– Что с вами, Каэ, дорогая?

Маленький альв сидит напротив своей госпожи, уперев подбородок в мохнатые кулачки. Его бархатная шапочка с кокетливым пером лежит рядом; Номмо взволнован и оттого невероятно взъерошен, – кажется, что он не причесывал свою шерстку вот уже несколько дней, она потускнела и местами свалялась. Каэ замечает это и предлагает:

– Может, я расчешу тебя? Что это с тобой?

– Волнуюсь, – отвечает Номмо. – Вот вы вернулись; все должно быть хорошо, а радости на вашем лице не видно, и все сразу впали в уныние. Га‑Мавет с Арескои тихие‑тихие сидят и шепотом переговариваются, даже смотреть страшно. Траэтаона пытается командовать сангасоями вполголоса, и они его почти не слышат – переспрашивают по несколько раз. Татхагатха рисует кружочки‑квадратики, а потом закрашивает их черным цветом. Нингишзида... Нингишзида вообще всех потряс: сдружился с двумя самыми экзотическими особами – черным быком Малана Тенгри и Аннораттхой, теперь им изливает душу.

– А князь? – спросила Каэ, расхохотавшись.

– Князь как бы лишний, но быка не оставляет, и потому его теперь водой не разольешь с вашим верховным жрецом. Лицо у него, надо сказать, удивленное, я имею в виду князя. Но вас‑то что гложет?

– Сама не знаю. У меня же любимого быка не увели. Знаешь, Номмо, я тебе расскажу все по порядку, а ты меня выслушай и посоветуй: может, ты поймешь, где я допускаю ошибку. Всем известно, что двенадцать хранителей могут открыть проход в пространство Мелькарта, а без одного они уже не та сила. Я каждый час пересчитываю количество уничтоженных талисманов, и у меня все время выходит, что у них в руках осталось максимум одиннадцать, а значит, никакого вторжения нет и быть не может.

– Так и я о том же! – обрадованно заключил Номмо. – Все ждут, когда можно будет объявить праздник по случаю предотвращения Второй войны с Мелькартом или, на худой конец, когда вы объявите поход против Самаэля и оставшихся хранителей. А вы сидите сиднем, скучная, печальная, расстроенная... И все растерялись, не знают, что и думать. Нет, конечно, я не делаю вид, что на Арнемвенде все благополучно, но ведь самое страшное уже позади, правда? Ведь можно чуточку передохнуть и расслабиться? Да?!

– Я сама не знаю, что думать, Номмо. Приятнее всего было бы решить, что у меня просто плохое настроение, что раздражена, потому что сильно устала и у меня болят раны. Хорошо было бы также предположить, что просто я замоталась по всему свету и у меня кругом идет голова. Взять да действительно объявить торжество, и еще какое! А потом двинуть армии на север и избавиться раз и навсегда от этой головной боли, – кажется, чего проще? Только я совершенно уверена в том, что упустила нечто важное. А что – не знаю.

– Это плохо, – помрачнел Номмо. – С вашими предчувствиями шутить опасно: все равно сбудутся. Только локти себе кусай потом, что не послушал, когда предупреждали. Так вы поэтому такая мрачная?