Страница 14 из 14
Одоевский удивлялся всему. И потоку машин, двигавшихся по набережной, и откровенным нарядом питерских дам, которые по теплому летнему времени щеголяли в топиках и коротеньких шортах, открывавших животики и стройные ножки. Князь отчаянно краснел, и старался отводить взгляд от наиболее откровенно одетых прелестниц.
Пройдя по Фонтанке, наши друзья и Одоевский остановились у цирка Чинизелли, который появился здесь лишь в 1877 году. А до того на его месте находился цирк Турнера, который в основном использовали для театральных представлений. Князь полюбовался на фасад здания, украшенный лепниной и скульптурами.
Одоевский жадно расспрашивал Антона и Александра о том, как живут нынче люди, какие у них развлечения, верят ли они в Бога, и кто правит в России. Он был обрадован, узнав, что Петербург уже почти сто лет не является столицей России. Одоевский был москвич, и хотя он уже пятнадцать лет прожил в Петербурге, все равно он так и остался патриотом Первопрестольной.
На Аничковом мосту князь долго любовался бронзовыми скульптурами юношей, укрощающих коней, работы барона Петра Клодта. В его время их еще не было. Одоевский не удержался, и прошел по набережной Фонтанки до дома N 35, из которого они в 1840 году отправились в путешествие из прошлого в будущее.
— Невероятно, — сказал Одоевский, глядя на окна дома, из которых он смотрел на Фонтанку всего несколько часов, или сто шестьдесят лет назад. — Я ни за что бы не поверил в это, если бы не увидел все своими собственными глазами.
У Гостиного двора князь долго расспрашивал про пикет каких‑то обормотов с радужными флагами, которые призывали выступить в защиту "угнетенных геев, стонущих под пятой кровавого путинского режима". Антон объяснил Одоевскому, кто эти "протестуты", и чего они добиваются. Князь впал в ступор. Он слышал о содомитах, которые были и в его время, но у него не укладывалось в голове, что эти самые содомиты могут гордиться своим грехом, и призывать нормальных людей присоединяться к ним.
В начале Невского проспекта на доме 14 он увидел надпись, сохраненную с блокадных времен о том, что "…при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна". Одоевский попросил своих новых знакомых рассказать о том, что означает эта надпись. Александр, чьи родители провели в городе на Неве все 900 дней Блокады, стал рассказывать князю о события Великой Отечественной войны. Одоевский был потрясен всем услышанным.
— Боже мой, как страшно! Артиллерийские снаряды, рвущиеся на улицах Петербурга… Люди, умирающие от голода десятками, сотнями тысяч… Германцы, захватившие Павловск, Царское Село, Гатчину и Петергоф, и разрушившие великолепные дворцы… Это уму непостижимо!
— Да, Владимир Федорович, все было именно так, — сказал Антон. — Это была самая страшная война в мировой истории. Но мы, наш народ, наша страна, победили врага и заставили его подписать капитуляцию в Берлине.
— Господа, — тихо сказал Одоевский, — я преклоняю голову перед вашими родными, жившими и умиравшими в те страшные годы. Но это было через сто лет после нашего знакомства. А что происходило в России после 1840–го года? Поверьте, этот вопрос все время вертелся у меня на языке, но я боялся вас спросить, чтобы не услышать что‑то ужасное.
— Владимир Федорович, — сказал Шумилин, — судьба Российской Империи в годы правления государя Николая Павловича будет изобиловать многими драматическими моментами. И самое тяжкое испытание нашей стране выпадет в 1853 году, когда на Россию нападет вражеская коалиция, в которую войдут Франция, Британия, Турция и Сардинское королевство. Неприятель атакует владения российской короны на Балтике, на Севере и на Тихом океане. На самые кровопролитные сражения развернутся в Крыму, где будет осажден Севастополь. Дело было даже не в численном превосходстве врагов, а в том, что они куда лучше подготовились к этой войне технически, а также в сочувственном одобрении коалиции всей прочей Европой в любой момент готовой присоединиться к дележу добычи. Австрия, которую Государь опрометчиво спасет от распада в 1848 году, пригрозит России ударом в спину. Вам, Владимир Федорович, знакомо такое слово как русофобия?
— Это произойдет через целых тринадцать лет, — воскликнул Одоевский, — значит, у нас еще есть время, чтобы подготовится к вражескому нашествию.
— Да, но как сообщить это Государю? — с горечью спросил Антон. — Ведь вы, Владимир Федорович, прекрасно знаете, что после событий на Сенатской площади Николай Павлович крайне подозрителен, из‑за чего в штыки принимает любые прожекты, вызывающие у него неприязнь. Господа декабристы умудрились привить ему стойкую антипатию к слову прогресс. Честно сказать, этот революционный пыл всяческих прогрессистов, будет аукаться нам еще много лет подряд — вплоть до самого нашего времени.
— Это конечно так, господа, — задумчиво произнес Одоевский, — Но я действительно мог бы попробовать довести ваши сведения до Государя. Поверьте, у меня много близких родственников и хороших знакомых в окружении императора и цесаревича Александра Николаевича.
Антон и Александр переглянулись. Похоже, что князь искренне был готов к сотрудничеству. Надо было ковать железо, пока оно горячо. Поэтому Антон Воронин предложил Одоевскому прервать прогулку и вернуться к нему домой, чтобы в спокойной обстановке, за чашкой чая, более предметно переговорить о возможной легализации гостей из века XXI в веке XIX.
"Вы поможете нам?"
Всю дорогу до дома Антона Воронина князь Одоевский задумчиво молчал. Наверняка он погрузился в себя, переваривая все то, еще вчера невероятное, что ему сегодня довелось увидеть и услышать. Действительно, для человека из века XIX — го, обыденная жизнь петербуржцев века XXI — го — настолько сильный психологический стресс, что не каждый его сможет выдержать без ущерба для здоровья. Как говорится: "Не каждый возвращается обратно даже из учебного полета воображения".
Понимая все это, Шумилин сразу же по приходу в холостяцкую квартиру Антона, полез в бар, достал бутылку армянского коньяка и набулькал по рюмке всем троим. На закуску он порезал лимон и принес большую плитку шоколада.
Одоевский, Антон и Александр выпили бархатистый янтарный напиток. Князь выдохнул, слегка порозовел, и взгляд его снова стал осмысленным.
— Господа, что вы мне посоветуете сделать? — спросил он у друзей. — Вы прекрасно понимаете, что когда я вернусь в свой мир, то просто буду обязан доложить обо всем случившемся Государю. Ведь я обладаю знаниями о будущем, о том, что должно произойти в самое ближайшее время.
— Владимир Федорович, — сказал Александр, поглаживая свою седую бородку, — а вы уверены, что вам поверят? Ведь после ваших фантастических произведений, на вас многие смотрят как на чудака, который вроде бы не от мира сего. Допустим, мы дадим вам вещественные подтверждения того, что вы действительно побывали в будущем. Ну и что это изменит? Рассеются одни подозрения, возникнут другие.
— Так как же мне быть?! — в отчаянии воскликнул Одоевский, — нельзя же сидеть сложа руки, и смотреть, как наша матушка Россия катится к поражению в этой, как вы сказали, Крымской войне!
— А вот насчет сидения сложа руки, вы правильно сказали, Владимир Федорович, — ответил Антон. — Нельзя сидеть, надо действовать. Надо убедить Государя принять все надлежащие меры для того, чтобы, во — первых, суметь не вляпаться в эту войну, которая, честно говоря, вовсе и не неизбежна. Тут нужно немного подкорректировать внешнюю политику империи, которая не всегда учитывает ее интересы. Ну, а, во — вторых, следует настолько усилить наши армию и флот, чтобы у наших врагов и мысли бы не появилось напасть на Россию. На сильных не нападают, с сильными договариваются. — Антон прошелся по комнате из угла в угол, — Только, как все это сделать, Владимир Федорович? Как подступиться к Государю и убедить его в необходимости экстренных мер? Ведь тринадцать лет, оставшихся до начала войны в историческом масштабе это очень мало. У вас есть какие‑либо предложения?
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.