Страница 115 из 123
Тогда он не уехал — ни «завтра», ни «через день». «Обстоятельств», о которых упоминает поэт, было по меньшей мере два. Первое связано с нездоровьем. По возвращении из Лоуэлла Э. По заболел. Что это было? Достоверных сведений нет. Но скорее всего, то был очередной приступ полного упадка сил. Ухаживала за ним — как всегда, самоотверженно и с любовью — его «Мадди».
Вторая причина — безденежье. В связи с крушением журналов поступления почти иссякли. Разве что продолжал платить «Сауферн литерари мессенджер» — за «Маргиналии» (с апреля по июль выпуски XIII–XVI печатались в журнале). Но этих крайне скудных средств не хватало. Зная, что Паттерсон вложил 50 долларов в письмо, адресованное ему и дожидавшееся его в Ричмонде, По вынужден был обратиться к Джону Р. Томпсону, чтобы тот переслал письмо в Фордхэм. Что последний и сделал.
Чем был занят в этот последний месяц поэт, сочинял ли что-нибудь? На этот вопрос, несомненно, следует дать положительный ответ. Скорее всего, именно тогда, в июне, в Фордхэме он написал очередную (ставшую последней) подборку «Заметок на полях»[417] и, вероятно, завершил (или был очень близок к завершению) знаменитую «Аннабель Ли»[418].
Там же он закончил поразительный по искренности и глубине сонет «К матери»:
Читал ли поэт эти строки своей драгоценной «Мадди»? Едва ли подлежит сомнению — он делился с нею всем сокровенным. В том числе — всегда — и своими сочинениями. Вирджиния и она обычно становились первыми слушателями его произведений.
Наконец деньги пришли. Эдгар По засобирался в дорогу.
Трудно сказать, смогла ли Мария Клемм соединить в единое целое элегические мотивы стихотворения, ей посвященного, и поручения, данные «ее Эдди» перед отъездом из Фордхэма. А они были таковы: По наказал «матери», чтобы в случае его смерти «надзирать за литературным наследием и заниматься публикацией его произведений» взялся Руфус Грисуолд. А «написать воспоминания о жизни и характере… и [выступить] в защиту его памяти» он поручал Н. Уиллису[420].
Даже современников (по крайней мере младших) удивил выбор поэта. На самом деле ничего удивительного в нем нет. Натаниэля Уиллиса По знал как человека очень честного и неизменно к нему расположенного. Другое дело, что у того не оказалось достаточной энергии, чтобы «защитить память» поэта. А Грисуолду По, возможно, и не очень доверял, но тот был важной фигурой современной американской литературной действительности. Во всяком случае, в вопросах, касающихся публикаций. В конце концов, те поэтические и прозаические антологии, что он составлял, если и не были единственными, то, безусловно, считались самыми авторитетными. Доверяла последнему и миссис Клемм (а он сумел искусно втереться в доверие к ней, да и помогал деньгами). Так бумаги поэта оказались в его руках. Что из этого получилось, мы знаем.
Рано утром 29 июня, в пятницу, Эдгар По в сопровождении «Мадди» покинул Фордхэм. Они остановились в доме у «Стеллы» — поэтессы Сары Льюис и ее мужа, адвоката Сильвануса Д. Льюиса. Те организовали обед по случаю отъезда По. Скорее всего, именно тогда поэт подарил свой портрет (известный как «дагеротип Стеллы») хозяйке дома. В начале пятого пополудни стали прощаться. Мистер Льюис позднее вспоминал:
«Когда он [По] уезжал в свое последнее путешествие на Юг, мы простились у входной двери, поцеловались и пожали друг другу руки. Он был полон надежд, мы — печальны: слезы потоком хлынули из глаз „дорогой Мадди“, когда он ее целовал, заплакала и моя жена, когда говорила „до свидания“»[421].
Меньше чем через час Эдгар По на поезде покинул Нью-Йорк[422]. Миссис Клемм, переночевав у Льюисов, на следующий день вернулась в Фордхэм.
Далее события развивались следующим образом. Вместо того чтобы, доехав до Филадельфии и там не мешкая пересесть на пароход, идущий в Ричмонд, По остался в городе. Здесь его следы на некоторое время теряются.
9 июля миссис Клемм, не получая известий от него, в великой тревоге писала Анни:
«Эдди уехал десять дней тому назад, а я еще не получила от него ни слова. Будете ли вы удивляться, что я совершенно как безумная? Я боюсь всего… Эдди должен был ехать через Филадельфию, и как я боюсь, что он запутался там в какие-нибудь трудности; он так искренно обещал написать мне оттуда. Я должна была получить от него письмо в последний понедельник, а теперь уже опять понедельник — и ни слова… О, если что-нибудь злое случилось с ним, что сможет утешить меня?»[423]
Родной человек сердцем чувствовал беду: ее «Эдди» действительно «запутался в трудностях». Он напился. И судя по всему, это произошло немедленно после того, как он очутился в Филадельфии.
Позднее, в письме, отправленном все-таки «Мадди» (рукой поэта оно помечено 7 июля, но отослано было, видимо, несколько позже; местом отправления указан (!) Нью-Йорк), он сообщал:
«Я так болен — я заболел холерой или чем-то таким же ужасным и едва держу в руках перо. Как только ты получишь это [письмо], немедленно приезжай ко мне. Радость видеть тебя всегда утешает в наших горестях. Мы могли бы умереть вместе. Но сейчас нет смысла рассуждать об этом; я должен умереть. У меня нет желания продолжать жить после того, как я написал „Эврику“… Ты всегда была для меня всем, дорогая, бесконечно любимая мама и мой самый дорогой, самый надежный друг… Меня заключали в тюрьму за то, что я был пьян. Но я не был пьян. Это случилось из-за Вирджинии».
По, конечно, был пьян. Хотя выпить — первоначально — мог «из-за Вирджинии». Точнее, чтобы одолеть депрессию. В которой (это совершенно ясно из письма) он явно находился. Из письма также понятно, что поэт очень нездоров не только физически, но и сознание его спутанно.
Что же касается тюремного заключения, то как такового его не было. В своих воспоминаниях давний филадельфийский знакомец Дж. Сартейн утверждал, что поэта задержала полиция за «непотребный (читай: очень пьяный) вид». Несколько часов продержали в участке. Затем кто-то опознал его, и он был отпущен[424].
Хуже другое. Поэт потерял саквояж, в котором находились вещи и тексты лекций. К тому же лишился всех денег (когда он уезжал, с собой у него было больше 40 долларов). Через несколько дней саквояж нашелся, но ни лекций, ни тем более денег в нем не оказалось.
2 июля Эдгар По появился в мастерской упоминавшегося Сартейна. Он был «бледен и измучен, глаза были встревоженные и безумные». Он просил об «убежище и защите», объяснив, что «какие-то люди» пытаются убить его. Свидетель вспоминал:
«Я уверил его, что здесь он всегда желанный гость, что в моем доме ему будет совершенно безопасно и он может оставаться в нем сколько захочет… После долгой паузы он [По] внезапно произнес: „Если эти мои усы убрать, меня не так-то легко будет и узнать; не одолжите мне бритву, чтобы я мог их сбрить?“ Я отвечал ему, что поскольку никогда не бреюсь, то бритвы не держу, но, если он желает, я бы мог состричь их ножницами. Мы отправились в ванную комнату и там успешно провели операцию»[425].
417
Маргиналию XCII опубликовал журнал «Сауферн литерари мессенджер» в сентябре 1849 года.
418
В последнем письме Анни он сообщал: «Я написал балладу, которая называется „Аннабель Ли“, и скоро пошлю ее вам». Но не случилось. Анни прочитала стихи уже после его смерти.
419
Перевод В. Топорова.
420
См.: Thomas D., Jackson D. К. The Poe Log. 1809–1849. Boston, 1987. P.811.
421
Miller J. С. Building Poe Biography. Baton Rogue, 1977. P. 198.
422
Г. Аллен утверждал, что По отправился в Ричмонд (через Перт-Амбой) морем (см.: Аллен Г. Эдгар По. М., 1984. С. 303), что не соответствует действительности.
423
Перевод К. Бальмонта.
424
См.: Sartain J. The Reminiscences of a Very Old Man. N. Y., 1899. P. 210.
425
Sartain J. The Reminiscences of a Very Old Man. N. Y., 1899. P. 206, 207.