Страница 20 из 21
Кто-то из служанок завистливо охнул, и Ализон, наконец-то, подняла глаза.
– Спаси вас Господь, мессир, – еле слышно прошептала она.
Со стороны кухни прибежал запыхавшийся паж. Видимо форшнейдер, заметив во дворе своего господина, послал узнать, в чем дело.
– Расплатись и забери всё, – велел ему герцог. А затем повернулся к лучникам. – И если отец этой девицы пожалуется, что дочь его обесчестили в моём замке, имейте в виду – перевешаю всех, на кого он укажет.
Посеревшие лучники расступились, когда он пошёл мимо них, а в голове Карла все ещё вертелось: «Дева… Дева из Лотарингии… Спасительница… Эх, будь моя воля, сам бы её призвал! Пусть избавит нас именем Господа ото всех дураков. И, в первую очередь, от Луи Орлеанского…»
Стоп!!!
Герцог даже остановился.
«А что если мадам хочет того же, что и я?! Что, если и она… О, Господи! Тогда становятся понятными и все те давние туманные разговоры, и даже треклятый Филаргос с его папством! Она готовит приход Спасительницы. И я ей нужен, как хозяин Лотарингии, чтобы всё было, как в пророчестве…»
– Тревога! – закричал со сторожевой башни караульный. – Сигнальные огни со стороны Пон-а-Му!
– Труби сбор! – приказал герцог, с сожалением отмахиваясь от поразившей его мысли.
Даже если и так, то потом.., всё потом.
По двору тут же забегали, заметались лучники, раскрывая двери конюшен и оружейной; выскочили из своих помещений оруженосцы, вытаскивая боевое снаряжение; беспокойно заныли сигнальные рожки. Кто-то схватил под уздцы лошадь в телеге Ализон Мэй и потащил её в сторону…
«Ну вот, снова началось! – азартно задрожав в предчувствии битвы, подумал Карл. – Извольте пока подождать ответа, драгоценная мадам Иоланда. И если воля Божья на моей стороне, то сегодня я окончательно покончу с этой чертовой коалицией, а потом… Потом, для каких бы целей вы мне союз ни предложили, я знаю на каких условиях приму его от вас…»
Вполне возможный заговор
Шахматный король со стуком полетел на пол.
– Не хочу больше играть!
Герцог Анжуйский отпихнул от себя доску, повалив последние стоящие на ней фигуры и откинулся на высокую спинку своего стула.
Желтоватый свет, льющийся сквозь драгоценные цветные стёкла на окнах, показался ему тревожным, полным дурных предостережений. И сокол, дремавший рядом на жёрдочке, беспокойно встрепенулся, словно почувствовал настроение хозяина.
– Это потому, что в игре ты обычно больший дурак, чем я в жизни, – заметил придворный шут герцога Жак.
– Придержи язык, – оборвал его герцог.
В последнее время он все нетерпимее относился к остротам своего шута, хотя раньше Жаку в этом доме позволялось многое.
Как младший сын разорившегося дворянина из рода де Вийе, ещё мальчиком, Жак был отдан на обучение в Сомюрский замок, чтобы, оправдывая надежды отца, пройти весь путь от пажа до оруженосца и, может быть, когда-нибудь, заслужить право быть посвящённым в рыцари. Во всяком случае, разорившийся господин де Вийе такую возможность вполне допускал. И, полагая своё разорение большой бедой, всё же надеялся, что кто-то из трёх его сыновей честь и достаток рода обязательно восстановит.
Но, если беда щелкнула по носу один раз, она этим вряд ли ограничится.
Двух старших братьев Жака унесла гуляющая по Европе чума, окончательно подорвав силы и здоровье престарелого родителя. А сам Жак, хоть и сумел счастливо избежать болезни, от нового увесистого удара Судьбы так и не увернулся.
Как-то раз, фехтуя на палках со своими сверстниками, такими же обучающимися пажами, мальчик забрался на крышу сарая, обветшавшую после снежной зимы и ещё не перекрытую заново. Неосторожно прыгая там с балки на балку, он оступился и упал внутрь, исцарапавшись об острые прутья перекрытий и переломав обе руки. Испуганные приятели оттащили пострадавшего к управителю замка господину Бопрео. И тот, не считая возможным тратиться на лекаря из-за такого пустяка, сам, как смог, наложил шины и повязки. Раны, слава Богу, не загноились и прошли довольно быстро, а вот кости рук срослись неправильно, после чего пажескую службу ещё можно было продолжать, но о рыцарстве следовало забыть окончательно.
Скорее всего, именно это обстоятельство и развило в мальчике то злое остроумие, которым он сначала отбивался от насмешек сверстников и которым затем стал сражаться со всем миром, пробиваясь сквозь него, как сквозь вражеское войско.
К семнадцати годам Жак де Вийо поднаторел в искусстве острословия настолько, что позволил себе дерзость громко комментировать рыцарский турнир, устроенный в Сомюре по случаю кануна Пятидесятницы. В том турнире участвовал молодой Луи Анжуйский, и остроумные замечания пажа-переростка развеселили его настолько, что уже на третий день будущий хозяин Анжу не отпускал от себя остряка ни на минуту, требуя высказаться в адрес того, или иного рыцаря или сражения. А когда турнир закончился, и вовсе забрал его с собой в Анжер без какой-либо определенной должности. Когда было надо, Жак исполнял роль приятеля, когда не надо – пажа и порученца. Но шутом он оставался всегда и везде. И чем прочнее закреплялось за ним это положение, тем злее и нетерпимее он становился.
Мадам Иоланду Жак де Вийе невзлюбил сразу и навсегда с того первого раза, когда, в ответ на его, довольно удачную, остроту в её адрес, герцогиня ответила не менее остроумно. А потом, под всеобщий хохот, посоветовала ШУТУ больше о её персоне не высказываться. И сделала это так жёстко, что Жак пренебрегать советом больше не рискнул. Но всякий раз, оставаясь наедине с герцогом, нет-нет, да и вворачивал пару, тройку острот по поводу его женитьбы и, особенно, по поводу того главенствующего положения, которое день ото дня всё больше закреплялось за герцогиней.
Мелочное удовольствие, которое он получал слушая смех господина, утешало и радовало, пусть крохотной, но всё ещё совместной насмешкой, как в былые времена.
Вот и сегодня Жак решил удобного момента не упускать.
С раннего утра, едва мадам герцогиня отправилась на какое-то странное богомолье в Фонтевро, (куда, к слову сказать, она в последнее время зачастила), шут, уловив абсолютно собачьим чутьем, напряжение и нервозность в поведении герцога, уговорил его на шахматную партию.
Невнимательность в игре и досадные промахи господина убедили Жака в том, что его светлость целиком и полностью занят собственными мыслями, и мысли эти не из приятных. Поэтому, едва фигуры были отброшены, он поднял с полу шахматного короля, поставил его против королевы и, двигая ими в такт песенке, гнусаво затянул:
Раньше эта песенка всегда веселила герцога, утешая и радуя Жака. Однако сегодня, ещё и не допев до конца, он понял, что момента не угадал.
Тяжёлый неприязненный взгляд Луи Анжуйского словно завис над игральным столом между ними, сгущая вокруг Жака тишину, которая с каждой секундой делалась все более зловещей. А потом герцог и вовсе прошипел сквозь зубы:
– Пошёл вон!
И когда резво кинувшийся к двери Жак уже готов был скрыться за ней, в спину ему долетело:
– Отправляйся конюшим в Шинон! И чтобы я тебя больше не видел!
Вряд ли даже достигнув нового места службы и успокоившись Жак де Вийе смог до конца разобраться в причинах своей отставки. Позволявший ему говорить всё и обо всех, герцог Анжуйский никогда прежде не опускался ни до такого тона, ни до такого гнева. И, уж конечно, никогда в жизни, даже в самом страшном сне, господин де Вийе не мог себя представить отлученным от Анжуйского двора, пусть и в почётной должности конюшего!