Страница 12 из 21
– И имейте в виду, моя дорогая, – поучала она Виоланту, – её величество крайне любезна с новичками, однако, не жалует женщин, которые в чем-то её превосходят. Особенно по красоте…
– Что, кстати, совсем не сложно, – вставила Мари д'Алансон.
И дамы дружно захихикали. А неловкая Виоланта снова уронила свою муфту, которую потом долго не могла пристроить так, чтобы она больше не падала. На этом тема закрылась сама собой…
Однако, какую бы интересную историю ни рассказывали в этой «дамской» карете, стоило Мари де Блуа открыть рот, чтобы вставить слово о своём брате, как всё внимание принцессы целиком и полностью переключалось на будущую золовку.
Она вообще, на любое упоминание о Луи Анжуйском, реагировала так, словно ехала заключать брак не по политическим расчётам, а по страстной и давней любви. И это, почему-то тоже сочли за признак небольшого ума, но грехом не посчитали. Всё-таки, Виоланта воспитывалась не при французском дворе, где добродетельное почитание мужей давно вышло из моды, и, в конце концов, что ей сейчас ещё остаётся?..
5
Наконец, наступил торжественный последний день.
Накануне в Анжер отправили гонцов, и рано утром, как только пересекли Луару и переоделись соответственно моменту, в каретах и повозках оживленно завозились, предвкушая окончание долгого пути. Да и погода, как по заказу, выдалась солнечной и тёплой, что только усилило радостное возбуждение.
Уже стали видны замковые ворота и полосатые башни Анжера с реявшими над ними стягами Анжу, Сицилии и Арагона, уже серая толпа сбежавшихся из окрестных селений вассалов стала распадаться на фигуры и лица, как вдруг принцесса велела кортежу стать и потребовала коня.
– Я желаю въехать в Анжер верхом и в окружении рыцарей, которых его светлость послал за мной в Сарагосу, – сообщила она ди Клермону, подъехавшему узнать, в чем собственно дело
Коня немедленно подвели. И пока его обряжали в парадную жёлто-оранжевую попону с гербами Арагона, Сицилии и Неаполя, принцесса объясняла ди Клермону, как именно она желает предстать перед будущим супругом. Придворные дамы, ничего пока не понимая, испуганно перешёптывались – уж не придется ли и им забираться в седла? Но герцог, проходя мимо, чтобы отдать распоряжения свите, успокоил:
– Такое впечатление, что мы отправляемся на турнир! Не волнуйтесь, дамы, ваши места, как всегда, на трибунах.
И махнул рукой в сторону карет.
– Не понимаю, зачем она это делает? – пожала плечами Мари д'Алансон, наблюдая за сборами. – Дорога раскисла, грязная… Платье наверняка испачкается… В таком виде и в первый раз перед мужчиной… Я бы не рискнула.
– Я бы тоже, – согласно закивала Бонна Беррийская.
А герцогиня де Блуа промолчала.
«Не так уж и глупо, – подумала она, глядя через окно кареты на то, как ладно сидит в седле Виоланта. – Пожалуй, дама, забрызгавшая платье таким образом, произведёт на братца большее впечатление чем матрона, степенно вылезающая из кареты»
– Кажется, мы поторопились с выводами, – вымолвила она, наконец, с легкой усмешкой, – Вот увидите эта арагонская принцесса окажется не так проста, как показалась и очень скоро всё здесь приберёт к рукам.
– Ты шутишь? – удивленно приподняла брови Мари д'Алансон.
– Ничуть. Я даже не удивлюсь, если к лету его светлость совершенно забудет про свои итальянские дела… И, может быть, он её даже полюбит…
Между тем, кортеж двинулся к Анжеру, еле поспевая за группой конных рыцарей, окруживших Виоланту. Герцог ди Клермон вырвался вперед и, размахивая шляпой, первым подскакал к ярко разукрашенному помосту, на котором, под бело-синим балдахином, уже стоял в картинной позе Луи Анжуйский со всем своим двором.
– Брат мой! – крикнул ди Клермон, – Я привёз вашу невесту! Поприветствуйте её! Вы – счастливейший из смертных!
«Она что, едет верхом? – удивился герцог, рассмотрев среди рыцарей женскую фигуру. – Ничего себе! Однако, посадка недурна… Да и фигура, кажется, тоже. Вот, если бы ещё и не урод…»
Он тоже снял шляпу, но из-за яркого солнца никак не мог рассмотреть лица принцессы.
«Нет, вроде не урод… Ах, чёрт, как мешают эти флаги, и это солнце… И рыцари эти… Окружили – ничего не увидишь! Но не дура, нет. Дуры так не приезжают…»
С улыбкой, более искренней, чем сам от себя ожидал, герцог Анжуйский сошёл с помоста, помог невесте спешиться и легко прикоснулся губами к её губам.
«Совсем, совсем не урод… Я бы даже сказал – очень недурна… И слава Богу!»
– Не утомила ли вас дорога, сударыня? – любезно спросил он.
Виоланта, разрумянившаяся после проезда верхом, действительно выглядела очень привлекательно. Не отпуская руки герцога, на которую опиралась, она слегка сжала её и, улыбаясь так, как улыбаются только счастливые женщины, ответила:
– Я любовалась Францией, ваша светлость, разве это может утомить? И, если бы не встреча с Вами, желала бы продлить путешествие и дальше.
«Не дура и не урод, – заключил герцог. – И я – король Сицилии. Всё сложилось просто прекрасно!»
Ему вдруг захотелось сказать что-то очень хорошее. Не любезное, не такое, что обычно следует говорить, а нечто особенное, чтобы сразу стало ясно – он ей действительно рад.
– Моя дорогая, – приосанившись, начал герцог, – отныне главной моей заботой станут только ваши удовольствия. Клянусь, на первом же турнире, я раскрою шлем на Гекторе де Санлиз исключительно в вашу честь!
Виоланта улыбнулась ещё шире. Но в её, переполненном благодарностью взгляде, вдруг промелькнуло странное выражение – то ли жалость, то ли скука…
«Но не урод – и, слава Богу», – подумала принцесса.
В тот же день всем было объявлено, что, после бракосочетания, супруга герцога желает именоваться на французский манер, и отныне называть её следует – мадам Иоланда Арагонская, герцогиня Анжу.
Анжу
Мари де Блуа почти не ошиблась – очень скоро Луи Анжуйский действительно готов был забыть обо всём на свете, и даже о своих любимых военных забавах на юге Италии.
С восторгом, абсолютно детским, следил он за действиями супруги, ловко и очень толково занявшейся ведением его дел. И, в конце концов, пришёл к выводу, что брак по расчёту, несущий в своей основе заранее оговоренные выгоды, может принести и совершенно неожидаемые удовольствия.
Появившись перед своим двором наутро после первой брачной ночи и горделиво подождав, когда слуги растянут перед придворными окровавленные простыни, герцог Луи оповестил всех, что супруга его «совершенная прелесть». Его утомлённый, но довольный облик значительно подкрепил эти слова, изумляя придворных своей неожиданностью. Все знали, что плотских утех его светлость никогда не чурался, но, не имея времени и особенного желания для галантных ухаживаний, принятых в свете, предпочитал развлекаться с маркитанками своего войска, не капризными пастушками из окрестностей Анжера, да с заезжими шутихами из балаганов. Мадам же, новая герцогиня, мало того, что в девках засиделась, так ещё и воспитана была на постах и молитвах. Кто же ожидал от подобного союза иных радостей, кроме тех, которые давал один только расчёт? И вот, надо же…
При анжуйском дворе долго гадали, чем и как эта принцесса-монашка смогла так хорошо удовлетворить их герцога, пока не пришли к выводу, что новое всегда интересно, и, раз его светлости понравилось, то, дай Бог, чтобы продлилось это как можно дольше, и не кончилось уже через месяц.
Однако, не кончилось!
Прошёл целый год, и, хотя Господь не послал герцогской чете никакого потомства, никто при дворе не сомневался в том, что герцог регулярно посещает покои супруги, и делает это не только из чувства обязанности… Многие, правда, считали, что мадам Иоланда, на людях, с ним несколько холодна. Но знатоки, постигшие тонкости любовной науки, уверяли, что «в этом-то всё и дело…»