Страница 25 из 38
Когда ушел казначей, великий князь сурово молвил:
– Не миновать нам рати с Литвой и Польшей да и с немцами. Они все против нас заедино. Не миновать нам рати и с Ордой. – Государь помолчал и добавил: – Ныне же яз видел, яко братья мои на Шемякин путь вступить хотят по жадности и по зависти. Они токмо о собе мыслят, а до Руси им дела нет…
– Господа же новгородская, – сказал Бородатый, – пока затаилась, а нож за спиной доржать будет.
– Истинно, Степан Тимофеич, – согласился Иван Васильевич, – а мы еще всех сил своих не собрали. А ты, Федор Василич, как о сем мыслишь?
– Заткнуть пасть, государь, удельным-то, – ответил Курицын, – дабы не лаяли и не огрызались.
– И яз так мыслю, – зло усмехнувшись, молвил великий князь. – Наперво надобно, чтоб смут удельных у нас больше не заводилось на радость ворогам. Подумайте-ка оба, чем братьям-то рот заткнуть, что им дать. Давать же надобно умно и строго, дабы очень-то у них глаза не разгорались. Руки ведь у них вельми загребущие. После молебной пред обедом мне скажите, а яз с матерью еще о сем побаю. Так же ныне с Даниаром-царевичем подумайте: надобно нам Менглы-Гирееву дружбу добыть, а через него и с турками поладить, дабы султан за спиной Ахмата был, а Менглы-Гирей – за спиной Казимира. С Даниаром-то после сам побаю и приласкаю царевича. Ведь из его татар более пятидесяти у Новагорода погибло. – Иван Васильевич потянулся и добавил: – Ну, идите с Богом, а яз отдохну малость после обеда. Вон Саввушка и постелю мне постелил. Утре жду вас.
Всенародное празднество на Москве было устроено на Анфима, сентября третьего, когда девкам невеститься пора приходит.
С утра празднично в этот день в городе стольном. Торговцев в ларьках и с лотками вразнос тьма-тьмущая появилась везде на площадях и на улицах. Гомон и шум, словно торг начался великий во всех углах и закоулках, но все еще чинно и пристойно кругом, ибо службы еще идут по всех церквах и колокола еще звенят по чину священному там, где надобно. Девки же все в праздничных венцах и в лентах перемигиваются с парнями, разряженными в вышитые рубахи, однорядки и кафтаны. Старики, старухи и женки около ларьков ходят: одни сбитень пьют горячий, другие пряники покупают.
– Будь здрав, государь! – загремело кругом.
Только дошел государь до столовой избы, как народ повалил со всех сторон на площадь, где уж с телег княжих бочки с медом, брагой и пивом скатывали. Хороводы кругом завертелись, песни со всех сторон звенят, а торговцы и торговки с лотками снуют меж людей, кричат на все голоса:
– Сбитень, сбитень горячий!..
– Колобков, колобков!..
– Кулага есть сладкая, кулага с калиной!..
В посадах же, кроме княжих бочек с медом, брагой и пивом, осаждает народ и кабаки государевы с зеленым вином, с водкой, что с ног валит и молодого и старого.
Подымаясь по красному крыльцу в горницы столовой избы, Иван Васильевич оглянулся на веселившийся народ и крикнул громко братьям своим:
– Сколь же веселья-то будет, когда мы все за един татар побьем! Станет Русь вольной, Бог даст, сгинет Орда!..
– Да здравствует вольный государь на Руси святой! – звонко крикнул дьяк Курицын.
Государь со всеми гостями своими уже садился за стол, и митрополит уж читал молитву перед трапезой, а могучие клики народа в честь государя все еще гремели по всем площадям и улицам московским.
Глава 8
Дела свои и чужеземные
Уйдя на время из столовой избы, где уж который вот день шел пир, Иван Васильевич заперся у себя в опочивальне с казначеем своим Ховриным.
На пиру во главе всех были братья оставлены, а распоряжения их выполнял верный дворецкий великого князя Данила Константинович.
– За что иное, а за пир яз спокоен, – с насмешливой улыбкой молвил великий князь, – а ты расскажи, как с казной моей, какие дела правишь?
– Ныне, государь, все подарки новгородские по спискам принял яз. Велики они! Почитай, пятая часть всей казны твоей будет, а с добычей-то и вполовину станет.
– Ну, сие все прибытки не моей, а государевой казны, – сказал с довольством Иван Васильевич. – Токмо у меня не одни прибытки, а есть и дачи великие.
– Истинно, государь, – живо отозвался казначей, – один князь Юрий Василич задолжал тебе столь, что ему в пору за долг свой отдать половину удела.[20] Роста же не платит и ништо не выплачивает…
Великий князь горько усмехнулся и прервал Ховрина:
– Не бойсь. Брат-то мой Юрий – воевода знаменитый. Его ратные дела много более дают того, что яз ему даю. Опричь того, ни жены у него, ни детей нет. Все едино удел его за Москву пойдет. Недуг у него тяжкий.
Иван Васильевич глубоко вздохнул и замолчал в печальном раздумье.
– А Андрей-то меньшой… – осторожно начал Ховрин, – ведь еще более от казны твоей брал…
– И о сем ведаю, – перебил его снова Иван Васильевич. – Ты обмысли вот, какие дары лучше будут Даниару-царевичу. Избери ему седло с убором из золота и серебра с самоцветами да шубу – всего на полсотни рублев московских, да в отвес ему серебром полсотни рублев.
– А не жирно ему, басурману?
– В обрез, как надобно, – засмеялся Иван Васильевич, – нужен он нам, дабы тайно с Менглы-Гиреем крымским и султаном турским сноситься. Опричь того, царевич пятьдесят татар своих погубил в походе сем.
– А мало ли в походе сем награбили они?
Великий князь отмахнулся с досадой:
– Баю тобе, весьма надобен мне Даниар. Угоди ему подарком. Днесь приготовь все.
Постучав, вошел дьяк Курицын и, поклонясь, молвил:
– Будь здрав, государь, дошел по приказу твоему.
– И ты будь здрав, садись, Федор Василич. Сей часец указал яз Митрию Володимирычу, какие дары готовить Даниару: на полсотню московских рублев седло с убором, да шубу, да полсотню рублев серебром в отвес.
– В самый раз, государь, – заметил Курицын, – в самый раз.
Государь усмехнулся и спросил:
– А Бородатого звал?
– Вборзе придет он.
В дверь постучал кто-то.
– Степан Тимофеич! – молвил Курицын и, поспешно отворив дверь, впустил дьяка Бородатого.
Тот поздоровался с великим князем и прочими, а Ховрин, поклонившись Ивану Васильевичу, спросил:
– Прикажешь, государь, идти, дабы нарядить все для царевича?
– Иди с Богом, – ответил великий князь, – да не забудь две книги сии, что яз из Новагорода привез. Уложи их в малый ковчежец, что при казне моей…
Когда началась дума у великого князя, дьяк Курицын сказал:
– Вести есть от иноземных купцов. Сказывают они: посылает-де папа Павел посла к тобе, государь, с открытыми листами и опасными грамотами для бояр твоих. Кого пожелаешь, тех и впишешь в листы, дабы ехали они за царевной в Рым.
– Когда ж сей посол едет? – спросил Иван Васильевич.
– Фрязины наши бают, государь, посол рымский уж в Венеции. Гостит там у дуки венецейского Николы Трона.
Великий князь усмехнулся и, ничего не сказав, обернулся к дьяку Бородатому:
– А какие у тобя, Степан Тимофеич, вести есть?
– Из Новагорода вести, государь. Бают там, покарал Господь новгородских людей, что в осаде были в ратное-то время. Сентября второго множество людей с женами и детьми пошли из Новагорода в родные места на судах великих. Всего судов-то было числом сто и восемьдесят, а на каждом судне по пятьдесят и более человек. На середине же Ильмень-озера, над самой пучиной его, подули вдруг ветры великие, потопили все суда со всеми людьми и товарами их.
– На все воля Божья, – перекрестясь, молвил великий князь. – Господь людей карает и милует по воле Своей. Какие еще вести есть?
– Новгородцы бают, государь, что вернулся от хана Ахмата и Большой Орды посол короля Казимира татарин его служилый Кирей Кривой вместе с послом Ахматовым. Год у собя держал Ахмат Кирея за наши подарки. Ныне же он повествовал, бают, королю, что вборзе на нас пойдет, и Казимир бы на коня воссел: яз-де с одной стороны, а ты-де – с другой враз на Москву падем. Король же Казимир в сию пору заратился с Угорской землей, хочет там сына своего королем посадить.
20
Задолженность князя Юрия Васильевича брату Ивану достигала, по сведениям С. В. Бахрушина, 717 тогдашних московских рублей – примерно 71 700 золотых рублей XIX века.