Страница 2 из 19
– Уроды! – коротко бросила им Рита.
– Ну а че, а че нам было делать? Он сам нас отпустил, – затараторил Аниська.
– Сказал, завтра с утра чтоб с хлоркой пришли и все смыли, – поддакнул Банан.
– Марго, ну не заводись, – заныл Анисимов.
– Да пошли вы! – Она, сунув руки в карманы джинсов, пошла вперед.
Пацаны поплелись за ней.
– Ты журнал-то достала? – заискивающе спросил Аниська.
Рита, не отвечая, вытащила из-под куртки тяжелую тетрадь и сунула ему:
– На! Только не плачь!
– Ух ты! – Он обрадованно подскочил. – Марго, ну ты крутая! Ты даже не представляешь насколько.
– Поверь, с самооценкой у меня все в порядке, – бросила Рита на ходу.
– Че? – растерянно заморгал Аниська.
– Ниче! Пошли давай! Где наши?
На косогоре за железнодорожными путями горел костер. Оранжевые языки пламени играли в осеннем вечернем воздухе. Колкие искры, взвиваясь вверх, вспыхивали и гасли. Весело трещали охваченные огнем сухие ветки. Расположившиеся у костра парни радостно приветствовали появившихся на склоне холма Риту и ее друзей.
– Гля, пацаны, сама королева Марго пожаловала, – провозгласил Леха. – Ну че, школота, повезло вам сегодня?
– Пф, ты, я смотрю, как в учагу поступил, так сразу очень взрослый стал? – отбрила Маргарита.
Аниська вскинул вверх нескладные руки, сжимавшие журнал, и запрыгал вокруг костра в каком-то бешеном первобытном танце.
– Вот он! Вот он, падла! Только его и видели.
Кто-то протянул Рите пластиковый стаканчик с портвейном. Она, поморщившись, отхлебнула приторную маслянистую жидкость. Щеки сразу вспыхнули, и рукам стало тепло. Аниська с гиканьем швырнул журнал прямо в костер.
– Придурок, что ли? Сейчас вонь поднимется! – Рита, подцепив уже занявшийся журнал палкой, выудила его из костра, обжигая пальцы, содрала с него дерматиновую обложку. – Теперь давай! Жги!
Втроем с Аниськой и Бананом они с хохотом принялись раздирать школьный журнал на отдельные страницы, мять их и швырять в огонь.
Исписанная бумага корчилась в пламени. Костер вспыхнул ярче, и всем отчего-то сделалось весело. Новая бутылка портвейна пошла по кругу. Банан откидывал белесую челку, щурясь на оранжевый огонь. Аниська, скалясь плохими зубами, отплясывал свой папуасский танец. Рита, разбежавшись, лихо перемахнула через пламя.
– Марго! – окликнул ее кто-то из компании. Она обернула к нему скуластое, в алых бликах пламени, лицо. – Да ты прям ведьма!
И Рита расхохоталась, откинув голову.
Журнал догорел, и веселье тоже стало затихать. Аниська смолил папиросину. Банан отшвырнул в кусты опустевшую бутылку.
– Может, в картишки? – предложил Леха.
– Ага, я с Марго не играю, – хмыкнул Костыль, парень из их же компании. – У нее в колоде 12 тузов.
– А где Марат? – вдруг спросила Рита.
– Так у них же проводы сегодня, – пояснил Леха. – Брат его, Руслан, в армию уходит завтра утром. Мы туда попозже двинем.
– А, ясно.
Рита вдруг поскучнела, отошла на несколько шагов, опустилась на уже поникшую, пожелтевшую после лета траву, откинулась на локти, закурила. Дым от сигареты тонкой белой струйкой поднимался вверх, расплываясь в темно-синем воздухе. Взревел, приближаясь, поезд. Вспыхнули, появляясь из-за поворота, фары. Темноту прорезал яркий белый свет, а затем загрохотало, загудело, и понеслась перед глазами вереница темно-зеленых вагонов, перечеркнутых оранжевой полосой.
Рита напряженно вглядывалась, пытаясь разобрать на табличках, куда едет этот поезд, но вагоны летели слишком быстро, различить названия не удавалось.
Вот на таком же грохочущем, пахнущем железом и едким мазутом поезде уехал пять лет назад отец. Оставив дома рыдающую мать и пообещав Рите писать. Обещал он, как же. Однажды открытку прислал к Восьмому марта. «Милая доченька, жизнь непростая штука. Прости меня!» Ублюдок!
Рита, щелкнув пальцами, отшвырнула окурок под колеса грохочущего состава. Рядом на траву опустился Леха. Подперев ладонями щеки, тоже принялся смотреть на проносящиеся вагоны.
– Так хочется свалить отсюда куда-нибудь. Правда? – спросила вдруг Рита, не отводя глаз от мелькавших перед глазами задернутых белыми короткими занавесками окон.
– Так в чем проблема? Пошли с нами к Ибрагимовым, – весело отозвался Леха. – Говорю же, проводы у них, Руслан в армию уходит. Там полгорода уже.
2
Во дворе грохотала музыка. Баба Дина наотрез отказалась запускать всю толпу явившихся на проводы в дом и накрыла столы снаружи, под почти облетевшими яблонями. Несмотря на промозглый осенний вечер, гости расходиться не желали и, похоже, намерены были веселиться до утра.
Бренчали, схлестываясь во время тостов, стаканы, плавал, цепляясь за узловатые яблоневые ветки, сигаретный дым, у недавно выкрашенного в веселый голубой цвет забора вяло топталось под музыку несколько парочек. Санек, бывший одногруппник Руслана по училищу, вдруг заорал, заглушая магнитофон:
– Афганистан, и по приказу мы встаем!
Тут же по рукам пошла гитара, раздолбанная, дребезжащая, со змеившейся в деке трещиной. Бабуля грохнула на стол еще одну кастрюлю с беляшами, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, пошла в дом, ворча себе под нос:
– Ии, чтоб вас, черти! Все сидят и сидят, пьют и пьют, а мальчику завтра к семи в военкомат. Ишь, глотки дерут, гогочут! А чего радуются?
Марат встретился глазами с братом. В того бульдожьей хваткой вцепился милиционер дядя Коля, пьяно нависал над братом, внушая со значительным видом:
– Армия, Руслан, это, я тебе скажу, такая школа жизни. Это вот сейчас стало у вас, молодежи, вроде не модно. А в наше время мы так и считали: не служил – не мужик! И ты молоток, что не стал вот это все – суетиться, бегать, справки липовые доставать. Так и надо!
Марат заметил, как Руслан важно кивает дяде Коле, едва сдерживаясь, чтоб не прыснуть со смеху.
Он пошел в дом, разулся у порога. Под ногами сухо скрипнули половицы. Мягко ступая по стерильно чистым бабушкиным половикам, прошел мимо кухни, где бабка, все так же бубня себе под нос, ворочала противнями с угощением для гостей. И, наконец, оказался в дальней комнате, где спал последние несколько лет.
Дом их был расположен в старой части города, собственно говоря, почти в деревне. Здесь уже не было ни типовых пятиэтажек, понастроенных некогда для семей рабочих с кирпичного завода, ни разграниченных улиц. Столетние дряхлые домишки стояли кое-как, узкие проулки между ними сплетались, путались, так что иногда и не понятно было, к какой именно улице относится ржавый номер на заборе дома. Эта часть города считалась самой неблагополучной – логовом хулиганья и шпаны. Хотя к братьям Ибрагимовым, выросшим здесь, у участкового до сих пор претензий особых не возникало.
Марат сел на узкую, застеленную пледом кровать, взвизгнувшую пружинами под его весом. С висевшего на стене плаката хитро щурился Брюс Ли – Руслан повесил в период увлечения восточными единоборствами. Марат протянул руку к свернувшемуся на подушке серому котенку. Проговорил тихо:
– Ну, ты тут как, зверюга? Жив-здоров?
Котенок, открыв желтые глаза, сначала испуганно дернулся, затем, узнав хозяина комнаты, заурчал и потерся ушастой башкой о протянутую руку. Марат почесал его за ушами, затем присел на корточки и пошарил в тумбочке у кровати.
– Ладно, котяра, ты на меня зла не держи. Я знаю, приятного мало. Но что поделать, надо ж нам как-то тебя на ноги поставить?
Он вытащил заготовленный шприц, ловко вскрыл ампулу с лекарством. Котенок настороженно наблюдал за его приготовлениями, но, увидев взлетевшие в воздух мелкие капли, истошно мявкнул, неловко спрыгнул с кровати и потрусил в угол. Ободранный и тощий, он заметно прихрамывал, подволакивая заднюю лапу. Марат приблизился к нему, держа наготове шприц, уверенно и осторожно подхватил животное с пола. Котенок отчаянно выдирался, раздирая державшую его руку острыми коготками.