Страница 18 из 19
Через несколько дней в камеру поместили цыганку – узколицую черноглазую тетку со сломанным, смотревшим куда-то вбок носом, наряженную в давно не стиранные разноцветные тряпки. Голова ее была повязана платком, из-под которого выбивались свалявшиеся черные пряди.
В первый же день, водя по Ритиной ладони заскорузлыми пальцами с черными обломанными ногтями, цыганка объявила ей, что ждет ее долгая дорога, и где-то там, впереди, богатство и слава. Рита невесело засмеялась:
– А казенный дом в недалеком будущем меня не ждет?
Цыганка покачала головой.
– Нет, не вижу такого. Дело твое чистое, скоро выйдешь отсюда. А вот здесь… Короля твоего вижу, светлоглазого… Ой, непросто ему!
И Рита вздрогнула. Только сейчас она почему-то вспомнила об их последнем разговоре с Маратом. «Обещай, что с тобой ничего не случится», – сказал он. И она ответила: «Если ты пообещаешь мне то же самое». С ней – случилось. Значит, и с Маратом может случиться. Она нарушила договор – и теперь Марат в опасности? Он должен, обязан был держать слово – до тех пор, пока слово держала она.
Черт, черт! Рита затрясла тяжело гудящей головой, стиснула ладонями лоб. Бред! Все это бред, суеверие! С Маратом все будет хорошо.
– Он жив? – сглотнув набежавший в горле комок, хрипло спросила она.
Цыганка, наморщив лоб, вглядывалась в ее ладонь. Затем кивнула:
– Жив, жив… Долгую жизнь ему вижу. Только трудную. И тебя рядом с ним вижу, только не вместе.
– Это как? – нахмурилась Рита.
– А так. – Цыганка повела круглыми плечами. – Вроде и вместе, а вроде и врозь. Такая она, судьба ваша, будет.
– Фигня все это, – скептически фыркнула Рита и отвернулась.
Марат вернется, обязательно вернется. Осталось всего чуть больше года – и он будет дома. Только встретятся ли они тогда? Или ее к тому времени уже отправят куда-нибудь валенки валять? Господи, надо ж было так по глупости вляпаться. Она ведь хотела дождаться Марата, уехать отсюда – в Москву, поступить учиться, увидеть какую-то настоящую, яркую и интересную жизнь…
Рита устало прикрыла глаза, стараясь успокоиться. Представляя себе, как Марат, загорелый, мокрый, после купания в реке, наклоняется к ней. На ресницах его повисли капли речной воды, и глаза от этого кажутся еще светлее, еще прозрачнее. Лед и стекло, солнечный свет, преломляющийся в кристалле. У Марата короткий шрам на нижней губе – когда-то в детстве упал с крыльца и рассек. Когда он целует ее, она чувствует губами твердую тонкую ниточку.
Все будет хорошо. Обязательно будет хорошо. Жизнь не смеет поступить с ней иначе!
Все закончилось так же внезапно и нелепо, как и началось. Ее снова вызвали в кабинет к дяде Коле. Толстяк милиционер, не глядя на нее, сунул ей в руки папку с документами и буркнул:
– Все, Хромова, проваливай отсюда!
– Куда проваливать? – не поняла она.
– С глаз моих долой, – гаркнул вдруг он. – Чтоб я тебя не видел! А лучше – мой тебе совет – уезжай из города. Совсем уезжай. Чтоб не всплыли тут отпечатки пальцев какие-нибудь сраные или еще что.
Рита прищурилась, прикусила нижнюю губу, соображая.
– Вы меня отпускаете? А как же… Скатерть? След от укуса?
– Ты совсем дурная, что ли? – в сильнейшем раздражении заорал дядя Коля. – Говорят тебе, не было там никакой скатерти. Не было! А если и была, то сейчас ее нет. Может, злоумышленники с собой утащили, кто их знает. И лучше не зли меня, Хромова, а то я точно тебя упрячу. Дуй отсюда, говорят тебе!
Он отвернулся и принялся шуршать бумагами на столе. Затем, так и не поднимая глаз, буркнул:
– Матери своей спасибо скажи. И смотри мне там, не огорчай ее. Ей и так в жизни, бедной, досталось… Все, давай выметайся, чтоб я тебя не видел.
Рита, помедлив у дверей, несколько секунд смотрела в его мясистую, обтянутую голубой рубашкой с темными пятнами пота спину. Потом коротко прошептала:
– Спасибо! – и вышла за дверь.
На улице стояло уже совсем лето. Теплый, пахнущий цветами ветер ударил в лицо. Рита задохнулась, закашлялась. Потом стояла и ловила воздух открытым ртом. Просто дышала, свободно, легко, всей кожей ощущая аромат чистого высокого неба.
Свободна! Можно идти куда захочешь! Делать что хочешь! Можно подпрыгнуть высоко-высоко, прямо сейчас, не стесняясь людей на улице. Можно заорать во все горло, запеть, пуститься танцевать! Пройтись на руках по тротуару, распугав прохожих.
А уже завтра… или послезавтра… В крайнем случае через неделю, как только получится выбить из школы документы, можно вскочить наконец в громыхающий, пахнущий железным жаром поезд – и нестись далеко-далеко. В Москву.
Оставаться здесь ей нельзя, дядя Коля ясно дал это понять. Кто бы мог подумать, что вся эта история будет иметь такой позитивный итог! Значит, теперь – успокоить мать, переговорить с Эсфирью Леонидовной, чтобы присматривала за ней, собрать вещи и документы, купить билет…
А Марат… Марат потом приедет к ней. И они будут вместе. Теперь уже навсегда.
Часть II
1
собаки длинные желтые клыки. Глаза смотрят прямо, не мигая, и взгляд этот звериный, наглый, не предвещает ничего хорошего. Уши зверя плотно прижаты к черепу, тело подобралось, спина напряжена в струнку. Еще секунда – и псина бросится вперед, клацнут желтые свирепые зубы, и тогда…
Марат отступает на шаг назад. Странно, все вокруг какое-то вязкое, словно движется он по горло в воде. Он видит Риту. Она стоит чуть поодаль, вцепившись побелевшими пальцами в собственную куртку. В ее прозрачных, светло-зеленых глазах паника, губы чуть приоткрыты. Она не видит Марата, смотрит лишь на собаку, которая вот-вот кинется.
И Марат бросается вперед, сбивает Риту с ног и заслоняет ее собой. Собачьи лапы упруго толкают его в грудь. Он видит над собой оскаленную пасть. Еще миг – и беспощадные зубы вонзятся в его горло. Вдоль позвоночника стекает холодный пот, грудную клетку сковывает страх. Он пытается выставить вперед локоть, чтобы помешать псу убить его, делает нечеловеческое усилие…
И вдруг собаки уже нет, а перед ним стоят Руслан и Рита. Рус обнимает ее за плечи и привычно целует в темную макушку. И Рита смотрит ему в глаза и счастливо улыбается, как будто и не видит Марата.
– Это моя жена, – говорит ему Рус. – Моя!
– Эй, подъем! – услышал Марат над ухом голос Гаса.
– Слышь, дай пацану эротический сон досмотреть, – со смехом оборвал его Леха.
Марат крепко зажмурился перед тем, как открыть глаза. Наяву он давно запретил себе вспоминать о прошлой жизни, о доме, о Рите. Выработал специальную привычку, вроде условного рефлекса. Как только в голове начинало возникать воспоминание о доме, пускай еще даже смутное, неоформленное, просто какие-то солнечно-зеленые пятна, он резко прикусывал зубами подушечку большого пальца, зажмуривался, мысленно считал до трех и делал глубокий вдох. И воспоминания послушно уходили, не тревожа его больше.
Так и сейчас, выдохнув и досчитав до трех, он не выбросил из головы сон, а просто как будто выключил ту часть себя, что отвечала за домашнюю жизнь, и включил другую – армейскую. За месяцы, что он провел здесь, в Чечне, вот так переключаться получалось у него все быстрее и быстрее.
Марат открыл глаза и быстро поднялся, оглядел помещение. Раньше тут был детский сад, и со стен до сих пор ухмылялись нарисованные масляной краской бородатые гномы и девчонки в ярких косынках на головах. Вся эта идиллическая живопись довольно абсурдно контрастировала с бритыми мускулистыми парнями из его группы, быстро натягивавшими сейчас форму, с бьющим в нос запахом мужского пота и ношеных берцев.
Группа поспешно собиралась на выход. Парни подкалывали друг друга, пересмеивались. Настроение у всех было хорошее, хотя и слегка напряженное.
– Алло, Гас, ты куда прешь? Что, птичья болезнь, что ли, после вчерашнего? – проворчал кто-то.