Страница 3 из 13
Итак, в поэтике символизма помимо такого широко известного компонента, как художественный символ (давшего название всему литературному направлению), обнаруживается другой компонент, причем сопоставимый с ним по важности, – художественный синтез. Однако напомним, что и с символом в этой поэтике все обстоит весьма непросто. Именно Вяч. Иванов написал в статье «Мысли о символизме» следующие достаточно известные слова:
«Еще недавно за символизм принимали многие прием поэтической изобразительности, родственный импрессионизму, формально же могущий быть занесенным в раздел стилистики о тропах и фигурах. <...>
Далеко ушли мы и от символизма поэтических ребусов, того литературного приема (опять-таки лишь приема!), что состоял в искусстве вызвать ряд представлений, способных возбудить ассоциации, совокупность которых заставляет угадать и с особенною силою воспринять предмет или переживание, преднамеренно умолченные, не выраженные прямым обозначением, но долженствующие быть отгаданными».
Подчеркивая, таким образом, что само по себе употребление символов еще не есть символизм, Иванов также говорит в цитированной работе:
«Итак, я не символист, если не бужу неуловимым намеком или влиянием в сердце слушателя ощущений непередаваемых, похожих порой на изначальные воспоминания... порой на далекое смутное предчувствие... <...>
Я не символист, если мои слова не вызывают в слушателе чувства связи вещей, эмпирически разделенных, если мои слова не убеждают его непосредственно в существовании скрытой жизни там, где разум его не подозревал жизни... <...>
Я не символист, если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков...». Немного ранее Иванов говорит еще загадочнее:
«Символизм кажется воспоминанием поэзии о ее первоначальных, исконных задачах и средствах»[10]. Иными словами, досимволистская поэзия – поэзия, не располагавшая некими средствами вследствие их утраты, «забывшая» некие «первоначальные» свои, «исконные» задачи.
В приведенных высказываниях Вяч. Иванова обращает на себя внимание та решительность, с которой подчеркивается, что символы для символиста вовсе не специфический излюбленный прием техники и стиля, а нечто иное. Интересно, что А. Белый (как концептуалист во многом не похожий на Вяч. Иванова) говорит о том же, но гораздо категоричнее:
«Символизм в искусстве не касается техники письма. И потому-то борьба художественных школ вовсе не касается проблем символизма», – присовокупляя неожиданно, что «выводы символизма предопределяют единственно верный путь искусству и религии» (курсив наш. – И.М.)[11]. Впрочем, и эта неожиданность – внешняя, тем более что слова Белого частично пересекаются с мыслями Иванова о «существовании скрытой жизни» (обычный для эпохи серебряного века эвфемизм, подразумевающий жизнь «запредельную», «потустороннюю»). Ср. и такое суждение Вяч. Иванова:
«В символах, обставших дух «как лес», была найдена вселенская правда. Они раскрылись, как забытый язык утраченного богослужения. Символ ожил и заговорил о не-личных, об изначальных тайнах»[12]. К этим словам Вяч. Иванова можно присовокупить суждение на ту же тему по принципу «от противного» другого автора: «Современный абстрактный индивидуализм превратил символ из живой силы, из фокуса наших психических энергий, в мертвую мумию иератический знак, тяготеющий над жизнью (то есть низвел как раз до ранга просто технического приема писателя. – И.М.). И лишь тогда, когда символу будет возвращено его прежнее жизненное значение, когда он из трансцендентного понятия сделается жизненною силой, тогда настанут великие откровения»[13].
Но если символизм, с точки зрения самих символистов, некая «жизненная сила», «вселенская правда», то есть нечто неизмеримо большее, чем особые техника и стиль, и притом нечто, как-то связанное с религиозными исканиями, то и художественный синтез для символистов – не просто технические приемы, обогащающие палитру художника (как это бывало с синтезом в предыдущие эпохи, признававшие, что поэзия может быть «говорящей живописью» и «словесной музыкой»), а нечто большее и вообще нечто иное. Что же именно?!
А.Ф. Лосев подчеркивал, что «символисты конца XIX – начала XX века отличались от художественного реализма не употреблением символов (эти символы не меньше употребляются и во всяком реализме), но чисто идеологическими особенностями»[14].
«Идеология» – исключительно емкое слово, подразумевающее отнюдь не одни только политико-философские доктрины (хотя в быту употребляется чаще всего для указания именно на такие доктрины). Например, доктрины религиозно-мистические – это тоже идеология. Из цитировавшихся выше слов Вяч. Иванова и А. Белого уже можно почувствовать особый смысл, придаваемый ими символу. И если идеология символизма усматривала в символе нечто особенное, новое, то и «новый синтез», провозглашенный именно символистами, органически входил в систему этой упоминаемой А.Ф. Лосевым уникальной символистской идеологии.
В исследованиях символизма, его поэтики чрезвычайно распространен «перекос» внимания в сторону символа – что, в принципе» совершенно естественно, ибо провоцируется уже самим названием данного литературного течения («символизм»). Однако, «как видим, уже начинает вырисовываться впечатляющая роль в, этой поэтике не только символа, но и синтеза – изученного пока несравненно меньше. С феноменом синтеза (которого «возжаждали прежде всего» младшие символисты) необходимо внимательно разобраться.
Культурно-исторические и литературные памятники серебряного века содержат много ярких примеров художественного синтеза. Их анализ позволяет выявить суть феномена синтеза не просто в общем плане, но максимально конкретно, в наиболее существенных разновидностях, нюансах и деталях, которые характерны для символистского художественного синтеза. Богатство таких разновидностей и нюансов «предопределено» уже самим разнообразием оттенков даже внутри одного «младшего» символизма. В связи с этим в центре первой части нашей книги находится исследование концепций синтеза, возникших в интересующий нас период (Вяч. Иванов, А. Белый, А. Скрябин, их последователи), а также сравнительный анализ многочисленных высказываний по вопросам синтеза критиков, филологов, искусствоведов, музыковедов и музыкальных критиков и иных деятелей серебряного века. Основным материалом послужили книги упомянутых авторов и их публикации в периодической печати, а также все затрагивающие проблему синтеза тексты из символистских журналов «Весы» (1904 – 1909) и «Золотое руно» (1906 – 1909), рассмотренных в полном объеме как основных органов, выразивших позиции обоих крыл «соловьевцев». Дополнительным материалом привлекались тексты из журналов «Аполлон», «Мир искусства», философского журнала «Вопросы жизни» и из выпусков альманахов «Шиповник» и «Факелы». В целях максимальной объективности учитывались и подвергались контекстуально-семантическому анализу все упоминания термина «синтез» и его производных в теоретических и критических статьях, рецензиях, публикациях отделов смеси и хроники и т.д.
Мы исходили при этом из необходимости разрешить вопрос о специфике художественного синтеза в символизме (а также и вообще в русской литературе XX века) на основе не умозрительных рассуждений, а на основе анализа по возможности максимально обширного конкретного эмпирического материала.
Научно-литературоведческое значение наблюдений над живыми суждениями современников об интересующем исследователя культурно-историческом феномене трудно переоценить. Итак, в первой части приводится и обобщается информация о художественном синтезе, исходящая из «первоисточника». Это синтез и символ в восприятии самого серебряного века, увиденные его глазами.
10
Иванов Вяч. Борозды и межи. – М., 1916. С. 152 – 157, 130.
11
Бугаев Б. (А. Белый). Детская свистулька // Весы. 1907. № 8. С. 55, 57.
12
Иванов Вяч. О веселом мастерстве и умном веселии // Золотое руно. 1907. № 5. С. 54.
13
Тастевен Г. Ницше и современный кризис // Золотое руно. 1907. № 7 – 9. С. 115.
14
Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. – М., 1976. С. 190.