Чур, мой дым!

Я постеснялся раскрыть свою тайну и спросил:

— Как ты думаешь, война скоро кончится?

— Конечно, скоро. Наши знаешь как воюют! В кино «катюши» видел? Земля горит, все горит. Скоро всех фрицев перестреляем.

— А вот когда мы их перестреляем, у них, наверное, никого-никого не останется?

— Зачем же, останутся, — убежденно заверил Юрка. — Хорошие люди останутся. А всех остальных мы в плен возьмем.

— Во тогда житуха будет, Юрка, а?! Сразу всем хорошо станет, а?! — Мне показалось, что это счастливое время рядом, что не сегодня-завтра все люди на земле начнут улыбаться, петь песни. Я даже перевернулся на спину, раскинул руки и хохотнул.

— Не всем, — сказал Юрка, — не радуйся. У Монашки, как только война началась, сына убили. У дяди Матвея — тоже. У него сын танкист, вся грудь в орденах. На фотокарточке видел. — Юрка помолчал, ковырнул еще раз землю, поднялся. — Пошли, — сказал он, — а то опоздаем.

Стараясь не отставать от Юрки, я спросил:

— А что будешь делать после кино?

— Не знаю. Похожу, постругаю. А может, на речку пойду — искупаться.

— Возьми меня с собой. Я тебе место рыбное покажу. Оно, правда, не мое — Дульщика. Да он не обидится. Там во какие голавли ходят. На кукане видел?

— Видел, — сказал Юрка и остановился. Он внимательно посмотрел на свой ножичек.

— Давно сделал? — спросил я.

— Это не мой, — сказал Юрка.

— Что, выменял?

— Нет, — ответил он и смущенно признался: — Я его отнял. Еще давно отобрал.

— У какого-нибудь шкета?

— Нет, — сказал Юрка и протянул ножичек мне. — На, передашь его… — Юрка не сказал кому и буркнул: — Ладно, я сам.

— Да чего ты, давай. Передам кому надо.

— Не, я сам, — сухо бросил он и спешно зашагал к детдому.

В столовой было сумеречно и душно. Перекрывая громкий шепот и возню мальчишек, уже трещала динамка. Нам с Юркой достались дальние неудобные места. Начался фильм про моряков. Немцы рвались к Севастополю, и они, наверное, захватили бы его, если бы не преградили им путь пятеро отважных в бескозырках. Они обвязали себя гранатами, закурили последнюю цигарку, одну на всех, и по очереди начали бросаться под вражеские танки.

Подвиг матросов так поразил ребят, что после окончания фильма мы только и говорили о героях и героизме. Мы даже по нескольку раз переспрашивали друг друга: «А кем воюет твой отец?». И оказалось, что почти у всех ребят отцы во флоте. Спрашивали об отце и у меня. Я не мог признаться, что он сидит в тюрьме, и отвечал уклончиво: «Кто его знает, он мне не пишет об этом». А самому было мучительно стыдно сознавать свою ложь и то, что мой отец совсем не герой, а заключенный.

Клешня хвастал больше других. Время от времени он широко обводил свою грудь от плеча до плеча, показывая, сколько у его отца — генерала — всяких наград.

— А до Берлина дойдет, так ему и вешать некуда будет, — огорчился Клешня.

— Ордена будут за ним на подушечках носить, — участливо подсказал Кузнечик.

— Дурак, — обрезал Клешня. — На подушечках — это когда за мертвым. А моего отца нельзя убить, он бабушкой заговорен. Она ему такое слово сказала, что никакая пуля не возьмет.

— Ты тоже это слово знаешь? — спросил Рыжий.

— Конечно, знаю, — небрежно бросил Клешня.

— И никакая пуля тебя не возьмет? — пискляво и восторженно спросил тот самый шкет, который посмеивался над Дульщиком.

— А ты как думал, конечно, никакая.

— И даже граната? — все больше удивлялся шкет.

— Граната тоже, — уже несколько неуверенно ответил Клешня.

— И даже бомба? — спросил Кузнечик с недоверием.

— Ну, если прямое попадание, то еще может быть, — неохотно сдался Клешня. — А вообще-то я могу даже под колесо лечь — и хоть бы что, — поспешно добавил он.

— Ай-ай, зачем опять врешь? — возмутился подошедший Юрка.

— Заткнись, — огрызнулся Клешня.

— Я-то заткнусь, я не генерал, — съязвил Юрка. — Только и ты помолчи мала-мала. Сам соврал, дай другим соврать.

Юрка говорил так смело и уверенно, будто нарывался на ссору. Мы стали ждать стычки. Но Клешня лишь пренебрежительно бросил:

— Пойдем, посмотришь…

Почти вся наша группа направилась за двухэтажную школу к склону горы, где обычно ребята скатывали колесо от сенокосилки: массивное, зеленое, с острыми шипами.

Клешня казался невозмутимым. Он деловито оглядел склон и вдруг в несколько прыжков подбежал к серому валуну метрах в десяти от нас. Он сосредоточенно осмотрел серую глыбу, похожую на трамплин, отшвырнул ногой мелкую гальку с противоположной от нас стороны, не спеша лег на землю и стал невидим — из-за камня торчали только ноги и голова.

— Давай! — крикнул он.

Ребята переглянулись, помедлили.

— Давай, морду начищу! — снова заорал Клешня.

Колесо направили поточнее и пустили. Оно сначала покатилось тяжело, медленно, словно бы нехотя. Но вот зазвенело, загромыхало, разъярилось, и все мы онемели от ужаса, когда оно со скрежетом шарахнулось о валун и, перепрыгнув через него, гулко помчалось дальше, к плетеным изгородям огородов.

Клешня поднялся, поставил одну ногу на камень и небрежно отряхнулся. «У-р-р-а!» — неистово закричали все.

— Ну, кто следующий? — крикнул Клешня, победно поглядывая на Юрку Абдулина.

— Я, — не очень уверенно вызвался Кузнечик.

— Я тоже могу, — сказал Рыжий.

«Неужели струсил?» — подумал я, удивляясь молчанию Юрки. Он все еще выстругивал палочку, щурил раскосые глаза и казался безучастным. Мальчишки поглядывали на него, выжидали, но никто не решался подтолкнуть Юрку или бросить шуточку.

— Ну что, Абдулай, может, попробуешь? — с едва заметной иронией спросил Клешня.

— Давай, кати потихоньку, — невыразительно, как бы между прочим бросил Юрка и, не выпуская из рук палочки, медленно подошел к трамплину. Он остановился возле камня и махнул рукой:

— Кати!

Колесо качнулось, стало набирать скорость, вот оно уже перед самым камнем, но Юрка не ложится.

— Убьет! — крикнул кто-то в испуге.

И в этот момент Юрка упругим, кошачьим прыжком метнулся под уже разъяренную сталь. И опять прогремело «ура!», и каждому стало ясно, что Абдулин совершил свой подвиг куда как более рискованно и красиво, чем Клешня.

— Ну, кто следующий? — спросил Юрка, опять выковыривая узор.

Смельчаков пока больше не нашлось. Кузнечик и Рыжий помалкивали. Я подумал: «Вот бы мне сейчас на виду у всех броситься под колесо. Мой отец не герой, зато я им стану». Но вдруг я представил, как с лязгом и скрежетом летит на меня зеленое страшилище, как зубцы врезаются в мое тело, и от ужаса я невольно покачнулся и чуть-чуть шагнул, но оказалось, что не назад, а вперед. И это мое невольное движение все восприняли с одобрением, даже с восторгом:

— Давай, давай! Не дрейфь!

Отступать было поздно, и я решился. Подошел к камню, приготовился прыгнуть, как Юрка, в последний момент. Вот опять колесо зазвенело, загрохотало. Нужно срываться с места, чтобы успеть лечь в углубление рядом с трамплином. Ноги не слушаются, бешено колотится сердце. А, была не была!..

Но кто это? Кто так мчится наперерез колесу? Да это же Дульщик. Бежит что есть сил, босиком. Просторная рубаха пузырится и подергивается поверх голенастых коротеньких брюк. Дульщик несется по косогору, и от этого одна его нога кажется короче другой, и он, будто прихрамывая, мчится к трамплину.

— Куда ты?! Назад! — закричали ребята. Но Дульщик не остановился, он только взглянул на огромное колесо, подскочил к камню и шмякнулся перед ним ничком, закрыв голову руками.

Колесо вышвыривало из-под себя мелкую гальку, зубцы впивались в сухую плотную землю и разбрасывали ее вместе с выдранными корнями ковыля. Оно свернуло чуть-чуть в сторону, скользнуло по камню и, невысоко подпрыгнув, ударилось о распростертого маленького босого человека.

Кто-то закричал. Крик был страшным, режущим слух. А потом стало тихо-тихо. Только все еще позвякивало, погромыхивало уже под горой ребристое колесо. Мы все почему-то не могли оторвать от него взгляда до тех пор, пока оно не врезалось, как обычно, в плетеную изгородь внизу в лощине, пока не хрякнули опорные колья. Только когда колесо шлепнулось набок, наше оцепенение словно оборвалось, и все мы кинулись к камню.