Списали

— У вас нет телефона.

— Вы и об этом уже знаете. — Гошке кажется, что голос у нее самую чуточку обмяк. — Я могу это сделать от соседей.

— Пожалуйста, — Гошка убирает ногу и отодвигается в сторону, как бы предлагая пройти к соседям. Но она не выходит и не закрывает дверь.

— Лучше уходите.

— Я буду сидеть в вашем подъезде, пока вы не согласитесь.

— В таком случае вам придется сидеть очень долго. Всю жизнь. Счастливо. — Она хлопнула дверью и два раза повернула ключ.

Гошка кипит, он набрал приличные обороты и готов сейчас на все. Вот тут-то он и пробормотал в бешенстве:

— А ведь дерьмовая баба! Человеческого языка не поднимает.

Но постепенно он успокаивается, садится на ступеньку того марша, который ведет на пятый этаж, и задумывается. Через два дня его группа уезжает на тренировочные прыжки, и если к тому времени справку не добыть — пиши пропало. Степаныч оставит в резерве, и вместо прыжков, вместо тайги, палатки и вечерних баек у костра — прокуренные коридоры авиабазы, красный уголок, забегаловки.

Мимо Гошки изредка проходят люди, подозрительно косятся на него, а какой-то мужик в шляпе с газетным свертком в руке спросил:

— Вы что здесь делаете, молодой человек?

— Сижу, — просто ответил Гошка.

— Это ясно. А вообще?

— И вообще — сижу.

— Странно. — Мужик многозначительно покашлял и пошел дальше.

Гошка поднял воротник плаща и привалился к стенке. От холодного промозглого дня клонило в сон. Он на секунду прикрыл глаза, а когда открыл — понял, что спал. Усмехнулся сам себе, с тоскою вспомнил свою постель в общаге и потянулся за папиросой. В это время ключ в дверях повернулся, и на площадку с мусорным ведром вышла Нина Александровна. Увидев Гошку, она искренне удивилась и растерянно спросила:

— Вы еще здесь?

— А где же мне быть? — сердито буркнул Гошка.

Нина Александровна поджала губы и пошла к мусоропроводу. Возвращаясь, она не очень уверенно сообщила:

— И совершенно напрасно. Ничего вы тут не высидите... Лучше идите домой.

— Спокойной ночи, — равнодушно пожелал Гошка.

Нина Александровна помедлила в дверях и скрылась.

— Как мимолетное виденье, — тихо продекламировал Гошка и закурил.

Он просидел еще около часа и замерз. Несколько раз хотел плюнуть на всю эту затею и податься в общагу, но всякий раз в Гошке восставал злой червячок, точивший его самолюбие. Самолюбие штука великая. Гошка это знал, потому что однажды тащил на себе Ваню Лопаткина по гари двадцать пять километров и вытащил только на самолюбии. Ваня неудачно сошелся с землей, вернее с деревьями. Он угодил в бурелом и получил двойной перелом правой голени, а левую вывихнул в колене, и Гошка, наложив шину из осиновой коры, бросив парашюты и грузовую сумку, волок его по горячей золе, задыхаясь от дыма и жара. Когда в густом и мрачном ельнике Ваня попросил оставить его и сходить за подмогой, Гошка заколебался. В предложении Вани был резон, потому что Гошку начало покачивать, он все чаще спотыкался и слепо пер на деревья. А до поселка еще десять километров. Но что-то в Гошке превозмогло самого Гошку, и он потащил Ивана дальше. А утром, когда их забрал вертолет и летели они с Ванюшей в райцентр, увидел Гошка в круглый иллюминатор, что от густого ельника остались лишь дымящиеся пни да острые пики обугленных листвянок. Он ничего не сказал Ивану, но ельник и свое минутное раздумье запомнил.

Гошка пошевелился, удобнее устраиваясь у стенки и вновь закуривая. В это время сверху опять появился тот, в шляпе, но уже без газетного свертка. Он поравнялся с Гошкой и вперил в него раздраженный взгляд.

— Сидим? — спросил мужчина.

— Сидим, — односложно ответил Гошка.

— Курим? — мужчина прищурил глаза. — Бог знает что, превратили подъезд в конюшню.

— Слушай, дяденька, — нахмурился Гошка, — проходи...

— А ты мне не командуй, — побелел мужчина, — не дорос. И прошу освободить подъезд.

— Да ты что, в самом-то деле, на пробку наступил? — Гошка встал.

— Выматывайся, говорю, пока добром прошу.

— Да ну, — удивился Гошка и нехорошо повеселел, — а ты попробуй не добром.

Мужчина оглянулся и отступил от Гошки.

— Хор-рошо, — многообещающе протянул он, — раз ты человеческих слов не понимаешь, будем говорить в другом месте.

— Слушай, дяденька, у тебя давно шляпа с головы слетала? Сейчас слетит.

— Ну подожди. — Мужчина пошел было обратно по лестнице, но Гошка перехватил его за рукав.

— Дя-день-ка! Не поднимай бучу. Добром и я тебя, прошу. — Гошку потряхивало от злости. — Я тебя не трогал, и ты меня не трожь.

— А ну пусти! — неожиданно громко взвизгнула шляпа и попыталась вырваться. — Шпана несчастная.

— Это ты врешь, — Гошка легко подтянул шляпу к себе, — врешь, дяденька. Я нормальный человек, а вот ты...

— Пусти-и! — теперь уже изо всех сил завопила шляпа, и Гошка понял, что дело дрянь. Но его понесло и остановиться, смирить себя он уже не мог. Включилось все то же самолюбие, о котором размышлял Гошка несколько минут назад.

И в это время боковым зрением Гошка заметил выскочившую из квартиры Нину Александровну. В следующее мгновение он почувствовал, как его тянут за рукав и лишь потом услышал ее голос:

— Сейчас же прекратите! Слышите, Разуваев, отпустите его!

Гошка отпустил, и неожиданно твердая рука Нины Александровны втолкнула его в прихожую. Дверь захлопнулась, и он увидел перед собой напуганную девочку в ночной рубашке. За дверью Нина Александровна что-то объясняла.

— Не спишь? — спросил Гоша.

— Нет. — Девочка смотрела на него.

— Надо спать, — порекомендовал Гошка и глубоко вздохнул, унимая гулкую работу сердца.

— Вы хулиган? — осторожно спросила девочка.

Гошка засмеялся и почувствовал себя легко.

— Что, похож?

— Нет...

— Как тебя зовут?

— Вера. А вы к нам будете ходить? Вы умеете в морской бой?

— Если потренироваться — смогу.

— А Колька из соседнего подъезда мне прохода не дает. Противный.

Верочка нахмурилась очень похоже на мать.

— Вы ему скажите, чтобы он больше не приставал.

— Я его вызову на дуэль, — пообещал Гошка.

— Он маленький, — неожиданно заступилась Верочка.

Вошла Нина Александровна. Усмехаясь, спросила:

— Ну, герой, натворил сегодня дел?

— Он не хулиган, — сообщила Верочка.

— Вот как. Вы уже познакомились. Тогда приглашай дяденьку в комнату, что же ты его у порога держишь.

И Гошка снимает плащ, ботинки, идет в комнату, с ужасом ощущая, как его мокрые носки прилипают к полу.

— Э-э, так не пойдет, — окликает его Нина Александровна, — ступайте в ванну. Вот вам тапочки. Вы же простудитесь. Честное слово, с ума сошли.

Гошка идет в ванну, сдирает носки и сует ноги под горячую струю. Хорошо. Странно, он почти не чувствует неловкости. Вводит Верочка и подает ему полотенце.

— Спасибо, Верусик.

— Разве можно быть таким мокрым, — упрекает Верочка, серьезно рассматривая его красные ноги.

Гошка выходит из ванны, достает из кармана плаща бутылку шампанского, идет в комнату и ставит ее на стол. И Нина Александровна, ни слова не говоря, протирает фужеры, приносит коробку с конфетами, пепельницу и спички.

— Курить в форточку, — говорит она.

— Понятно, — отвечает Гошка.

— Вы мне за день надоели, — улыбается Нина Александровна. — Подойду к окну, сидит в сквере и курит. Еще раз подойду, опять сидит. Домой возвращаюсь — он тут как тут. Наваждение, думаю, какое-то, а не человек.

Они садятся к столу, и Гошка открывает шампанское. Без хлопка, деликатно. Он уже знает, что просить о справке Нину Александровну не будет, и ему свободно и хорошо за столом.

— Ваш плащ хоть выжимай. Я его просушить повесила.

— Спасибо.

— Смотрите, сколько у меня, — Верочка приносит охапку кукол.

— Подари одну, — просит Гошка.

Она долго выбирает и протягивает блондинку в брючном костюме:

— На.

— Насовсем?