Искры гнева (сборник)

— В Крым, говоришь? — не веря своим ушам, переспросила Хрыстя. — Ты это твёрдо знаешь?

— Да, твёрдо!

— Нужно преградить дорогу! — решительно проговорила Хрыстя.

Захарку удивила смелость, уверенность девушки. Он припомнил, как недели три-четыре тому назад здесь, на этом дворе, покойный Пётр Скалыга и казак Головатый говорили о делах пастуха и солевара Семёна и девушки Хрысти. Семён с компанией смельчаков пугал панов и всяких богатеев. Затем был коварно схвачен, зверски избит и посажен в тюрьму. На защиту юноши и на борьбу с богатеями смело встала его невеста Хрыстя. Она пыталась освободить Семёна из Торской тюрьмы. Но не успела. Его оттуда перевели. И вот теперь он находится в Изюмской крепости.

— Его можно спасти? Скажи, можно? Кто нам поможет? Ты знаешь кого-нибудь в Изюме?.. — снова заговорила взволнованно Хрыстя.

Но как она ни допытывалась, Захарка не обнадёжил её возможностью спасения Семёна. Сказал только, что из Крыма гонят большой табун лошадей. И что, когда они прибудут в Изюм, тогда на юг погонят узников. И ещё сказал, что скоро они вдвоём с нею поедут в Изюм. И там, несомненно, узнают обо веем. Но отправятся только тогда, когда он из Изюма получит знак, что можно выезжать.

Гонец, которого ждал Захарка, прибыл ночью. Это был мальчик лет десяти — двенадцати, босой, без рубашки, в мохнатой татарской шапке и в овчинном тулупе. Тулуп защищал его от холода, а подвёрнутые полы служили вместо седла.

Влетев во двор, мальчик защёлкал пеньковым арапником, затарахтел кнутовищем в двери.

На шум из хаты вышли Хрыстя и Ганка. Но мальчик не стал даже разговаривать с ними. Когда появился Захарка, он сказал ему:

— Гости прибыли, — затем тут же повернул коня и помчался обратно в Изюм.

Восход солнца Хрыстя и Захарка встретили в слободке вблизи Изюма, в одном из татарских домов.

Когда солнце достигло зенита, Захарка осторожно, крадучись стал пробираться зарослями по-над берегом Северского Донца к условленному месту — развесистому чёрному тополю, где должен был встретиться с Гасаном и узнать от него, кто именно эти "прибывшие гости". О том, что они из Крыма, — он догадывался, даже был уверен в этом.

Крымский калга-бей[16] и изюмский полковник Фёдор Шидловский никогда не виделись. Но знали заочно друг друга хорошо, даже подружились, а потом, вследствие удивительных и трагических обстоятельств, стали вести и торговлю.

Это случилось после того весеннего неудачного набега татар на Слободскую Украину, в том числе на городки Тор, Изюм и на село Маяки. Среди пленных из разбитого грозного и хищного чамбула, среди тех, кто не пошёл ко дну Северского Донца и кто не погиб в песках под Изюмом, был и сын калга-бея. Жадный до денег и драгоценностей, полковник Шидловский воспользовался возможностью получить за него хороший куш. Нескольких пленных татар он отпустил на волю, даже способствовал, чтобы они скорее добрались до Крыма. Пленные должны были передать калга-бею, что его наследник жив-здоров, обут и одет, но очень скучает по родным и по Кафе. И если отец желает увидеться со своим сыном, и ещё с несколькими знатными мурзами, то пусть не поскупится и присылает в Изюм пятьсот золотых дукатов, сотни две аршин хорошего бархата, пряностей и двух немых молодых слуг-телохранителей.

Кое-кому из приближённых полковника это условие казалось нелепой блажью. Но Шидловскому очень хотелось, чтобы его, войскового бригадира, владетельного магната, охраняли безъязыкие прислужники, как это заведено в Турции, у богатейших крымских мурз и в диванах, где вершат правосудие. Это очень хорошие слуги, и можно быть в полной уверенности, что такие телохранители не разгласят ни единой тайны.

В начале лета, когда рощи стали ещё более таинственно привлекательными, а на лугах и поймах поднялась, высокая трава, которую уже можно было косить, когда зацвела рожь и начали наливаться прозрачно-жёлтым соком вишни, в Изюм прибыл небольшой, в несколько человек, отряд татар. Встречали их далеко за околицей городка. С завязанными глазами провели около башен, рвов, каменных и земляных валов крепости.

Шидловский принимал мурз в просторной светлице с двумя удлинёнными и узкими, как бойницы, окнами. Он сидел на табурете за столиком, около окна, откуда хорошо было видно гостей и двор вблизи замковой башни, из которой начинался вход в эту светлицу.

На большой узорчатый ковёр, поджав по-мусульмански в белых шерстяных носках ноги, сел упитанный, в расшитой шёлком и золотом тюбетейке седобородый татарин. Это означало, что он не только главное доверенное лицо, а и самый старший среди присутствующих здесь, так как, по мусульманскому закону, бороду имел право носить только тот, кому уже за пятьдесят лет.

Рядом с седобородым умостился дородный, в широких полосатых шароварах, в белой, распахнутой на груди рубашке и накинутом на плечи, сшитом будто из густо сплетённой сети халате молодой таган-бей.

Бросив острый взгляд на Шидловского, бей окинул затем взглядом увешанную дорогими коврами и рушниками светлицу и, не показывая удивления или какой-либо заинтересованности, вдруг застыл, словно задремал.

Сзади двух мурз, тоже подобрав под себя ноги, примостился драгоман — переводчик — Юхан, русый, средних лет, длиннолицый, с бритым подбородком, одетый в татарского покроя халат, на голове — чёрная, расшитая белыми нитками тюбетейка, лицом он очень напоминал обыкновенного сельского парня со Слобожанщины.

Молодой татарин лет двадцати стоял с поникшей головой около двери. Он был в бело-розовых узких штанах, стройный, смуглолицый, красивый, без тюбетейки, наголо стриженный.

— Наместник солнцесиятельного повелителя Крыма, его вельможность солнцесиятельный калга-бей, — начал седобородый ровным, бесстрастным голосом, раскачиваясь в такт словам взад-вперёд, словно слегка кланяясь, — поручил нам, верным его ханской солнцесиятельности, стать перед твоими ясными очами и приветствовать от его солнцесиятельства тебя, прославленного в Урустане рыцаря, вельможного изюмского повелителя — башу!

Драгоман переводил, придерживаясь интонации, с которой произносил приветствие седобородый.

"Его солнцесиятельность…", "вельможность…", "наместник солнцесиятелыюго повелителя…" — продолжалось и продолжалось.

— Скажи, пусть начинает о деле, — кинул драгоману Шидловский и перевёл взгляд на кожаную, похожую на большой бурдюк сумку, что лежала у стены около дверей, где стоял молодой татарин.

Седобородый, наверное, догадался и без переводчика, о чём сказал полковник. Он начал не спеша подниматься.

Молодой таган-бей шевельнулся, что-то недовольно промычал. В тот же момент татарин, стоявший у дверей, подхватил сумку и поднёс её к седобородому. Старик вытащил из неё сначала свёрток дымчатого шелка, потом голубого, как чистое весеннее небо, а затем — багряного, как утреннее солнце. Концы свёртков, лёгкие как пух, ниспадали к полу, струились потоками прозрачной, пронизанной всеми красками радуги воды.

На свёртки шелка лёг маленький, украшенный серебряным узором и самоцветами пистолет. Рядом с ним — большой кошелёк с деньгами.

— Это дукаты, как было сказано в условии, — произнёс громко драгоман.

Седобородый что-то проговорил по-татарски. К нему тут же подбежал стоявший у дверей молодой татарин. Старик схватил его за руку, толкнул от себя, и тот упал на колени перед Шидловским.

— Немой. Без языка. Зовут Гасаном. Будет верным тебе слугою, — вслед за седобородым, только громче, произнёс переводчик.

Шидловский был доволен. Но почему привезли только одного, а не двоих? Он спросил об этом у седобородого.

Тот ответил, что, к их сожалению, они не нашли ещё одного такого же красавца без языка, который пришёлся бы по нраву "ясновельможному повелителю". Но они думают и надеются, что нынешняя встреча не последняя, что это только начало их знакомства. Ведь они могут обмениваться в будущем друг с другом ценностями, различными товарами и этот обмен может быть полезным и для него, "изюмского повелителя", и для них, "верных слуг солнцесиятельного калга-бея"…

16

Наместник хана.