Искры гнева (сборник)

…Вечером Головатый выбрался из лесной чащи. Позади, на севере, остался Донец с его зелёными берегами, широкими поймами, непролазными чащами, с полянами никогда не кошенных трав.

Гордей имел достаточно времени, чтобы подумать о том, как ему быть дальше, куда податься? В мысли лезло одно, давно задуманное: "Прощайся-ка, казаче, с Дикопольем и — на Правобережную Днепровщину, на обездоленную панами Украину! А что делать там — подскажет сердце. Может быть, придётся собрать повстанцев-дейнеков в рубайском или в уманском лесах. А может, махнуть и на Побужье, где ещё, наверное, тлеют, готовые вспыхнуть, искры гнева, оставленные отрядами Семёна Палия?.."

Но легко сказать "прощайся". А сделать это не просто. Ведь даже намерение оторвать себя от того, к чему прижился, больно бередит душу. Это же здесь вихрился тревожный дух воли! И ты, Гордей, вместе с побратимами-булавинцами шёл на врага… Жаль, не осуществилось желаемое: развеялся, угас дух борьбы и на Дону, и на Донце, и на Айдаре. В горах и в долинах — всюду могилы боевых побратимов. Но те, кто остался живым, должны по-прежнему действовать — будить повсюду бунтарский дух. Поэтому негоже, Гордей, прощаться… Надо сначала высечь здесь из людских горячих сердец надёжные искры гнева…

С такими мыслями выехал Головатый на степной простор Дикого поля.

Давно он не был здесь, но по известным ему приметам узнавал эту местность. Вон там, за лесной каймою, городок Тор. Немного правее, в степной мглистой долине, где виднеется, словно запруда, узкий горбатый перевал, — река Бахмутка. Она неровной дугою поворачивает на юг и течёт к соляному городку Бахмуту. Туда, в тот городок, Гордей и держит путь. Но поедет он не берегом реки, а стороной — буйно-травной степью. Так безопаснее. Не встретишься с нежелательными людьми. А если даже кто-то и преградит тебе дорогу, то есть где разминуться — можно спрятаться в заросшей высокими травами лощине или в густолиственном буераке.

Конь шёл ровным шагом, выбирая где удобнее. Иногда его грудь раздвигала высокие густые полынные заросли. Сбитая тускло-серая горьковатая пыльца забивала дыхание, клубилась вокруг серой метелицей. Через некоторое время начали всё чаще встречаться кусты тёрна, и Головатый свернул на торный шлях.

Дорога стелилась к Бахмуту, а Гордей всё порывался повернуть на запад. Если переправиться через речку Бахмутку и проехать немного по-над Северским Донцом, то вскоре очутишься в селе Маяки. Там живёт бывший понизовец Пётр Скалыга. Вместе с ним в отряде Кондрата Булавина Головатый мчался от Днепра к Дону, к Хопру. Кажется, именно в этих местах они переходили Бахмутку, когда с атаманом-булавинцем Семёном Драным рвались к местечку Тор, чтобы вступить в бон с царским войском.

Головатому очень хочется повидаться с побратимом Петром Скалыгой.

"Хорошо было бы побывать и в соляном городке, — думает Гордей. — Разыскать друзей, вспомнить бывальщину: огненный вихрь, смертельные бои-сечи за волю… Да, хорошо бы… Но сначала нужно побывать в Бахмуте, пробраться к тайнику, где спрятаны ценности и оружие, убедиться, что всё цело, решать, как быть дальше с ними. А тогда уже можно думать и о другом…"

Смеркалось. Городок обступала тьма. В широкой низине над рекой мигали в окнах хат огоньки. Над соляным промыслом сквозь чёрную пелену ночи в небо вздымалось бледноватое зарево.

За околицей в зарослях Головатый стреножил и пустил пастись коня. Там же, около приметного дерева, оставил свою бурку и направился к околице городка. Никем не замеченный, он миновал солеварни, перебежал улицу, что вела к мостку через речку, садами добрался к крепости и залёг в дубовой рощице вблизи церкви.

Церковь в Бахмуте — самая приметная постройка. Округлым, будто огромная груша, куполом она величаво возвышалась над приземистыми хатками, над вершинами деревьев. Церковь эту возвели казаки Изюмского полка, которые селились над Бахмуткой. Они варили здесь соль и несли сторожевую службу в крепости.

Когда совсем стемнело, Головатый, убедившись, что поблизости нет никого, вышел из засады. Крадучись подобрался к церковной стене, к её северному крылу.

Там на уровне одного аршина отмерил от каменного фундамента растопыренными пальцами — большим и указательным — влево двенадцать пядей, нашёл на кирпиче неглубокую трещину. От той метки отмерил ещё три пяди вниз, к ребру ничем не приметного кирпича, и начал его расшатывать. Но кирпич не поддавался, лежал неподвижно.

"А может быть, я ошибся?" — подумал Гордей.

Он перемерил во второй раз. Но пальцы снова коснулись того же кирпича. Тогда Гордей для измерения взял расстояние между большим и средним пальцами. Когда он перемерил в третий раз, то под рукой оказался уже новый кирпич. Надавил на него. Кажется, пошатнулся. Гордей надавил ещё раз, затем ухватил за едва заметный выступ и вытащил. В неглубокой выемке в стене нащупал то, что искал: большой медный ключ.

У дверей церкви Головатый остановился, осмотрелся по сторонам, прислушался. Потом осторожно отомкнул замок, вытер саквами[10] пыль с сапог, вошёл в церковь и запер за собой дверь. Ощупью добрался до алтаря и полез под широкий, накрытый ковром престол. Под ним на каменной плите нащупал небольшое, как подковка для сапог, углубление. Правее от него на другой плите было такое же углубление, но не посредине, а с краю. На эту плиту Гордей сильно надавил рукой, ещё и ещё… Наконец плита плавно сдвинулась с места, открыв узкое, как нора, отверстие. Головатый просунул в него саквы, а потом протиснулся и сам.

Сначала пришлось ползти, но вскоре ход стал выше — можно было подняться на ноги и идти во весь рост. Пробираясь по-над стеной, укреплённой дубовыми горбылями, Гордей ощупывал руками замотанные в рядна, укутанные паклей, смазанные жиром ружья, пики, бердыши, ятаганы, пистолеты. Всё это спрятано здесь Кондратом Булавиным, Семёном Драным и их боевыми побратимами.

В противоположном конце подземелья, в боковой нише, на каменном фундаменте стоял медный в пол-аршина высотой котёл. Головатый снял с него ковёр, потом деревянную, похожую на большую сковороду крышку, опустил руку, пощупал. Котёл всё так же был полон золота и серебра, как и много лет назад. Гордей взял было несколько золотых пластинок, но тут же бросил их обратно в котёл. Раздался тонкий звон, будто кто-то коснулся сразу многих туго натянутых струн. Головатый прислушался к этим звукам, и в его воображении встала вдруг картина прошлого…

Степь… Высокое чистое небо. Вокруг омытая весенними дождями густая, яркая зелень. И всюду цветы: жёлтые, синие, голубые… Празднично… А они, несколько человек, едут опечаленные, молчаливые, хмурые. Душу каждого бередит жгучее горе — проигран бой, погибли товарищи, побратимы. Там, на поле битвы, около городка Тора лежит и их атаман Семён Драный. Не сосчитаешь павших… Оставшиеся в живых разбрелись по свету: одни подались в дикопольские трущобы, другие прячутся в лесных чащах, по-над Северским Донцом.

А они, четверо, вырвавшись после кровавой сечи из окружения полков Шидловского, направляются на юг. Впереди шли солевар Никита Жура и понизовец Пётр Скалыга. Гордей Головатый и ещё один повстанец продвигались на некотором расстоянии от них. Они сопровождали воз, нагруженный оружием и повстанческой казной.

Ехали только ночью. Днём прятались в буераках и камышах. На рассвете под воскресенье подъехали к соляному городку Бахмуту, притаились в густых зарослях.

День стоял погожий, тихий. Они перевязали друг другу раны, отдохнули и начали чистить, а затем заворачивать в рядна и паклю оружие. Когда стемнело, пробрались к церкви. Один Никита Жура знал тайник Кондрата Булавина. В ту ночь в этот тайник они перенесли оружие, ссыпали в котёл золото и серебро. Когда управились с делом, Никита Жура снял с головы шапку и тихо и в то же время торжественно сказал:

— Всё, что здесь сложено до нас и нами, атаманами Булавиным и Драным завещано на "святое дело". Так говорили когда-то они, так ныне доводится говорить и мне. Поклянёмся же, друзья-побратимы, не забыть этого!

10

Перемётные сумки.