Донбасс

— А что тут говорить? — пожал плечами Андрей. — Суточный план шахты — восемьсот. Ежедневно давали семьсот тридцать — семьсот семьдесят. А по случаю рекорда вместе с Забарой угля дали всего шестьсот. Рекорд есть, а угля нет! Как же это понимать, Николай Остапович? — спросил он и, впервые за всю беседу, поднял на Нечаенко глаза, — неожиданно большие и странно-печальные.

— А этого я и сам не понимаю… — смущенный не столько вопросом, сколько взглядом этих огромных глаз, пробормотал Нечаенко.

— Вся шахта на этот рекорд работала, — волнуясь, продолжал Воронько. — Один участок вовсе угля не качал: порожняка не было. Все под Забару отдали. Там, говорят, такое делалось! — он махнул кепкой в кулаке. — Я людей спрашивал: как же вы допустили? А они только в затылке чешут: товарищ Рудин, мол, приказал, чтоб было триста, хоть сдохни! — и он опять посмотрел на Нечаенко.

Но теперь Нечаенко промолчал, и Андрей, не дождавшись ответа, стал рассказывать дальше.

— Теперь товарищ Рудин требует, чтоб было пятьсот. На митинге тут же и сказал. Я сам слышал. Очень Забару хвалил, а нас срамил. Хваленая, говорит, "Мария" теперь у вас далеко в хвосте.

— А тебе, что ж, за "Крутую Марию" обидно?

— Зачем? Мне за их шахту обидно. Совсем шахту загубят. — Он помолчал немного, потом вдруг воскликнул, весь подаваясь вперед, к Нечаенко. — Николай Остапович! Что же это товарищ Рудин делает, а? — его голос задрожал. — Соревнование у нас или цирк? Как петухов стравливает… Разве ж это правильно?

— Неправильно… — не глядя на него, тусклым голосом ответил Нечаенко.

— Так что ж делать, а, Николай Остапович?

Нечаенко ответил не сразу.

— Ты говорил об этом с парторгом на "Красном партизане"? — наконец тихо спросил он.

— Нет.

— Почему?

— Я ему человек неизвестный… Еще скажут: зачем в чужие дела мешаешься? Знай, мол, свою шахту.

— Да кто же тебе такое может сказать?!

Андрей промолчал.

— Нет, мы будем вмешиваться в чужие дела! — сказал Нечаенко. — Для нас чужих дел нету.

— Так ведь товарищ Рудин!..

— Ну и что ж, что Рудин? А если б я, парторг ЦК, творил безобразия, ты, что же, молчал бы? Молчал?

— Нет… — чуть слышно прошептал Андрей.

— И правильно! И я не смею молчать!.. А если надо, так и в обком партии и в ЦК напишем!.. — он вдруг встал, быстро подошел к несгораемому шкафу, что-то взял там, вернулся и протянул Андрею какую-то бумагу.

— Читай! — приказал он.

— Что это?

— Телеграмма товарища Орджоникидзе. Сегодня получили. Читай вслух.

Андрей стал читать, но на первых же словах запнулся. В начале телеграммы перечислялись имена зачинателей нового движения. Это было и радостно и немного жутко читать… "Значит, товарищ Серго знает про нас? Знает?"

— Дальше читай! — сказал Нечаенко.

Андрей стал читать дальше:

— "Это замечательное движение героев угольного Донбасса, большевиков партийных и непартийных, — новое блестящее доказательство, какими огромными возможностями мы располагаем и как отстали от жизни те горе-руководители, которые только и ищут объективных причин для оправдания своей плохой работы, плохого руководства.

Теперь весь вопрос о том, чтобы… организовать работу по добыче угля и поднять на новую высоту производительность труда во всем Донбассе и во всех угольных бассейнах. Работа этих товарищей опрокидывает все старые представления о нормах выработки забойщика. Нет сомнения, что их примеру последуют машинисты врубовых машин и электровозов, а также навальщики и коногоны, а инженерно-технический персонал возглавит и организует это дело.

Надо сейчас же взяться за организацию откатки и подготовительных работ, чтобы это не сорвало работу забойщиков. Я не скрою, что сильно опасаюсь, что это движение встретит со стороны некоторых отсталых руководителей обывательский скептицизм, что на деле будет означать саботаж. Таких горе-руководителей немедленно надо отстранять".

— Слышишь? — крикнул Нечаенко. — Ну, что теперь скажешь?

— Тут товарищ Серго об откатке предупреждает нас, — сказал, морща лоб. Андрей. — Сколько раз уж мы про эту откатку говорили, Николай Остапович! — прибавил он с упреком.

— Он не только об откатке нас предупреждает. Понял ты слова об обывательском скептицизме? Что такое "скептик", знаешь?

— Ну… это, которые — маловеры. Так, что ли?

— Да-а… — засмеялся Нечаенко. — Всякие бывают! Бывают даже скептики-энтузиасты. Вернее, прикидывающиеся энтузиастами. Вот мы на скептиков в бой и пойдем. Так, что ли, Андрей?..

Только через час Андрей ушел от Нечаенко. В поселке было уже совсем темно: погасли огни в окнах; луна схоронилась за тучами; собирался дождь, но собирался как-то нерешительно, нехотя, задумчиво.

И ветра не было для того, чтоб вытрясти из туч влагу на землю либо вовсе тучи разогнать и очистить небо.

Андрей пошел домой. Шел он не торопясь. Надо было подумать, медленно и спокойно перетереть события дня, а их было много. Вот телеграмма Серго… Андрей больше всего о ней думал. "Значит, там подробно знают о наших делах, о каждом из нас знают… И если я завтра выступлю на партийном собрании против Рудина — там тоже узнают. А если смолчу? — вдруг спросил он себя. — Рудин уж, небось, отрапортовал о рекорде Забары. И обманул товарища Серго. Как же молчать? Но почему я должен выступать? Я ж свое сделал — довел до Нечаенко… Да и на "Красном партизане" свои коммунисты есть, они тоже молчать не будут". Но он уже чувствовал, как легла на его душу ответственность за соседнюю шахту, и знал, что, рассказав обо всем Нечаенко, он не сложил той ответственности с себя, а только признал, что она есть и что он сам это понимает…

Думал Андрей об этом и на следующий день. А за час до собрания чуть было не поссорился с Виктором.

В общежитие принесли сегодняшний номер районной газеты. Виктор нетерпеливо схватил его — теперь он газету читал жадно, — прочел и скривился.

— Вот полюбуйся! — крикнул он Андрею. — Мудрите вы все с Нечаенко… А нам вже ворота дегтем мажут.

— Покажи, что там? — тихо попросил Андрей. Он брился у зеркальца.

Виктор швырнул ему развернутую газету. Сразу бросился в глаза большой заголовок: "Мировой рекорд Забары!" Дальше можно было не читать. Андрей стал спокойно намыливать щеку.

Но его спокойствие только пуще взбесило Виктора.

— Так вот не буду ж я больше молчать! — бешено закричал он. — Отчего вы мне условий не даете? Та я б… Вот сегодня прямо все и скажу на собрании.

— И неправильно сделаешь!

— А мне плевать, правильно или нет. Я передовик, я должен свою марку поддерживать. Раз вы за шахту не болеете…

— Нет, мы болеем за шахту.

— Та где же болеете? — зло захохотал Виктор. — Допускаете, чтоб соседи над нами смеялись.

— А может, соседи не смеются, а плачут от этого рекорда? Ты почем знаешь?

— Что? — удивился Виктор. — С чего бы им плакать? — потом посмотрел на товарища — тот продолжал все так же невозмутимо бриться — и печально махнул рукой. — Не пойму я тебя, Андрей!

Он действительно не понимал приятеля. Ему казалось, что Андрей — все тот же, прежний Андрей, как и все тот же, прежний Виктор. А они оба были уже не те парни, что месяц назад. Про Андрея можно было сказать, что он растет "не по дням, а по часам". Многое уже переменилось в нем, иное еще только менялось. Но этот рост шел естественно и непрерывно, и сам Андрей его не замечал, как юноша не замечает того, что он еще на два вершка вытянулся, а в голосе появились новые, мужские нотки.

Андрей окончил бриться и пошел умываться. Он всегда собирался на партийное собрание, как на праздник, как раньше на комсомольское собрание, а еще раньше — на пионерский сбор. Может быть, с пионерского сбора это и повелось?

Сейчас, после разговора с Виктором, Андрей твердо решил, что выступит на собрании…

На собрание неожиданно приехал Рудин. Андрей видел, как появился он в президиуме, когда Нечаенко уже заканчивал свой доклад. "Ну что ж! — нахмурив брови, подумал Андрей. — Все равно".