Видоискательница

По культуре обслуживания «Русский зал» мог бы соперничать с лучшими ресторанами Москвы, и если у вас с собой случайно окажется тугой кошелек — вы просто попадете в рай. Не случайно многие иностранные делегации, живущие в других гостиницах, приезжают питаться ежедневно именно в «Русский зал»: здесь они застрахованы от опозданий на экскурсии и деловые встречи, от грязных скатертей и несвежего кусочка масла за восемнадцать долларов, от сухих котлет с веревками и от жидкого желе, отдающего одеколоном, от матерчатых пыльных цветов, криво оплывших свечей, слепленных в одну, со шнурком от ботинка вместо фитиля и следами дактилоскопии лепившего, от ассиметричных официантов, греющих в бульоне больные пальцы и принимающих заказ со словами: «Чего, мля, надо, на?» — а на просьбу клиента подогреть ледяные куриные ноги отвечающих: «Я на кухню, на, по десять, мля, раз, на, бегать, мля, не буду, на. У меня, на, у самого, мля, ноги стынут, на». Ничего этого не будет. Если в стандартном меню вы не нашли ничего, на чем можно было бы ништячно оттянуться, смело заказывайте различные изыски — на месте или заранее, чтобы они успели засохнуть и испортиться.

Вам принесут полутораметровое блюдо, заглянув в которое вы увидите настоящее озеро: камыши из молочного желе и шоколада будут качаться взад-вперед, лебеди из фруктов посмотрят на вас черносливными глазами и лихо подмигнут, цапли из яблок будут охотиться за лягушками-киви и обязательно поймают их на столе… Поверхность озера — фруктовое желе; цветовая гамма приближена к естественной за счет натуральной болотной воды, не очень вредных пищевых красителей и фруктовых соков, выжатых из подгнивших фруктов — ананасов, винограда любого сорта и апельсинов.

Все блюда в «Русском зале» — «с огоньком». Зеленые витые свечи-ивы подпирают бронзовые русалки с чешуей и бритой пиздой. Все это придумано и воплощено шеф-поваром и всем персоналом, который, как известно, даром время не теряет, в потолок не плюет и в залупу не смотрится. Несколько раз команда метрдотеля «Русского зала» Владимира Павловича Пузикова обслуживала Ельцина с его командой, и обе стороны остались довольны. На десерт вы можете отведать мороженое с вином и фруктами, торты (простые и именные), пирожные и шоколад.

После обильной трапезы хочется развлечений. Каждый вечер, кроме понедельника, в семь часов в «Русский зал» с дикими криками влетают цыгане, просят у всех денег, стреляют и безобразничают. Перед сценой загораются искусно подсвеченные дрова. Дым валит до потолка. Звучат цыганские песни и романсы. Вы можете заказать любую песню и стриптиз для друга или любимой. Вы включаетесь в яркое и веселое действо, вы и впрямь кутите, и не ясно, то ли за окном конец XX века, то ли начало XXI, то ли середина XV, то ли первая треть VI века до н. э. Перед вами кривая цыганка с длинным носом и большим животом. Она стоит и орет: «Тушь-памада парадаю-у-у-у!» — а потом: «К нам приехал наш любимый…» и:

И вы замираете в восторге оттого, что ваше имя не только произнесено, но и спето: теперь вас знают все.

Такой же камерный уют царит в залах «Русского трактира» на Арбате. Днем вы можете пообедать там за сорок четыре с половиной тысячи рублей (по-деловому, без горячительных напитков), а вечером загаситься за сто тысяч. Блюда также — по частному заказу или по перечню меню. Что касается зрелищ — то они для людей, сильных духом и деньгами. Пожилой, забывчивый цирковой медведь будет проделывать перед вами разные фокусы; его сменит настоящая змея, нежно обвивающая своего хозяина крупными блестящими кольцами, послушная, смотрящая в зал рациональными предпринимательскими глазами. В каждом зале есть фортепьяно, и по вечерам здесь звучат старинные русские романсы в исполнении упомянутых животных. Есть и отдельный «кабинет отдохновения» — с одним столиком, инструментом и стилизованным камином, куда вы можете пригласить музыканта, который за смешные деньги сделает с вами все, что вы захотите. Мы надеемся, что вечер, проведенный за бутылочкой сухого вина с изысканными закусками и озвученный тихой фортепьянной музыкой, не покажется вам пустым и серым.

Таллин

Я вижу мальчика, который присел перед киоском, он смотрит на раковины и морские звезды, укрепленные на черном бархате. Минуту назад я тоже приседала перед киоском и смотрела на раковины, и шуба моя долгополая побывала в луже. Я чую ветер затылком — ветер Финского залива, и кругом по городу песок зернистый и голубая глина.

Здесь рассветает в десять, но света нет, есть мгла, и черные сетчатые деревья оплетают старинную стену замка. Шляпу я сдала в камеру хранения — кепочку. Меня беспокоит несколько обстоятельств, но о них — ни слова.

О мальчик, присевший у киоска, я хочу говорить с тобой. Какая звезда нравится тебе более прочих? Или камешек? Варежки я тоже сдала в камеру хранения. Сидя среди голубой глины и черепицы, я мерзну, мне хочется зарыться в глину и мне хочется заплакать. Но зачем? Э, ты меня не понимаешь. У тебя есть сестры?

— Нэтт. Смориттэ — вэттэр.

— Я вижу. Норд-ост.

Рекламы на домах, выверенных рассудочным европейским временем. Много белой краски. Все скрупулезно-стройно и нет ярких тонов. Дворница в малиновой бархатной шапочке метет по-эстонски. Дубли гласных и согласных — небрежны.

Теперь, через час, я, очевидно, напоминаю скорбящую вдову — но это жест холода, а не скорби: черный шейный платок на мне. Разгадала глину: она зеленая с красными кирпичинами, но зеленая как-то по-синему.

Человек в куртке цвета черепицы ходит по пятам редких женщин, появляющихся в парке, ходит истово, меняя направление, и отстает, не увидев должного жеста. Все-таки меня беспокоит одно обстоятельство, но о нем — ни слова.

Ель осыпана черепичной пыльцой или желтеет. Кусты заогниваются кверху, горсть ягод брошена на их оконеченности. Светлый слой — выше, острее: свирепое природное чирканье кустов. Малиновый, коричневый, сине-зеленый, беж, белила, под кустом — охра: размокшая пачка сигарет «Румба».

Пламенное пятно на скуле.

Розовые пески у синих дорог, каменные насыпи.

Произносят слова мягко, пружинисто, чуть задыхаясь, будто бы глотают горячий шоколадный кисель с двумя ягодками черноплодной рябины на дне. Мы живем на улице Мэрэ, 21. Мэрэ — море, 21 — холодное число цвета мха. Ходкий ветер, волевой, небрежный, необходимый.

Солнце восходит долго, кропотливо, с 8.30 до 10.00, лия саксофонную фразу три раза, как в хорошей композиции; последний раз — вспоминает начало: иронично, чуть сентиментально, растягивая удовольствие воспоминания. И финал — на изломе, на внезапном обрыве дыхания, на трудном кромешном зажиме — разрешается благой, изумрудно-хрипящей нотой. Экстаз ударника понятен — он летит в бездну, царапая виски острыми береговыми раковинами.

выскакивают слова из смежных языков,

как голоса из смежных комнат:

пёйдала

висантлатошра

кёсёнем

сёёкла

Уж первый час, а у меня в мозгу до сих пор сидит эта сарделька. Хорошая сарделька, черт ее побери совсем, плотная. В кожуре. С подливой белой, солененькими овощами и глыбками целикового картофеля. Хорошее блюдо, но у меня в мозгу сидело еще правило, изученное на уроках труда: «Яичницу, омлет, блюда из рубленного мяса не режут ножом…». Ну как же ее не резать, такую пикулечку, сочновито-брюзжащую, толстомясую! Одна интеллигентная на вид женщина рвала ее руками, рычала, чавкала. Сардельку подали вослед ядреной каше из отборного геркулеса со шкварками. Каша обволакивала. А кофейник крепкого кофе с молоком на клетчатой салфеточке восстоял на каждодневном столе.