Господин Гориллиус

Хромому казалось все это страшно смешным и глупым. Он никак не мог понять, что может быть нужно живому существу кроме пищи, самки и боя. Для чего еще нужны всякие театры? книги? науки? Несмотря на длиннейшие монологи доктора, он так и не смог понять, какие чувства человек называет «жалостью», «честью», «достоинством», «сочувствием». В его душе таких чувств не было.

Люди казались ему очень смешными и жалкими. Но однажды он сказал Пиккерингу, что не прочь бы побывать среди людей: он уверен, что сумеет завоевать среди людей уважение и высокое положение, потому что его горилльи качества несравненно ценнее человеческих качеств.

Доктор усомнился в этом. Он высказал предположение, что как только Хромой приедет в Европу, его сразу же поймают и посадят в клетку. Хромой засмеялся в ответ:

— Плохо же ты знаешь наше племя, паршивая черепаха! Никакое количество людей не совладает со мною силой. Я же не то, что люди. У меня же нет всяческих «жалостей», «сочувствий», «чести». А это такое преимущество в борьбе, что стоит ваших пулеметов и танков.

Когда Хромой ушел, доктор долго размышлял над его словами и пришел к выводу, что в некотором отношении горилла, может быть, и прав. Он, пожалуй, действительно мог бы пожить среди людей. Он даже мог бы стать отличным полицейским, так как полицейскому не нужны никакие человеческие качества, и чем более он похож на гориллу, тем лучше расправляется с рабочими. Думая дальше, он пришел к выводу, что горилла мог бы стать даже полицейпрезидентом, а может быть даже и еще более крупной фигурой в правительстве, так как всем известно, что такие, например, политические деятели, как Носке и Зеверинг, достигли высокого положения именно благодаря тому, что так же, как горилла, не знали и не понимали, что такое «жалость», «честь» и «достоинство».

Между тем Хромой все чаще и чаще возвращался к разговору о жизни среди людей. Он выучил довольно много слов — конечно, тех, которые были доступны его пониманию. Это были преимущественно глаголы: бить, резать, душить, валить, таскать, крошить, убивать, ломать.

Однажды вечером, придя к доктору, он сказал ему:

— Ну, ты, паршивая овца, подними свою бесподобную харю, я хочу с тобой серьезно разговаривать…

«Вот что, слабосильный червяк. Я решил отправиться на твою родину. Я отправляюсь туда не потому, что хочу у людей чему-нибудь научиться, а потому, что хочу их научить и заставить уважать и почитать гориллу. Ты понял меня, детеныш колибри? Вчера я сходил на тот холм, где мы разбили ваш жалкий лагерь, и нашел там кое-какие твои тряпки и бумажки. Вот они, я принес их. Вот идиотский пиджак, жилетка, галстук. Ты должен научить меня носить эти тряпки и показать, которые из бумажек — деньги, чтобы я мог добраться до твоей родины.

Если ты все сделаешь для меня, что надо, я зайду к твоей жалкой самке и передам от тебя привет. Если я добьюсь среди людей успеха, то ты вернешься на родину. Но если меня там одолеют людишки, то мое стадо разорвет тебя в клочья и выпустит все твои кишки, развесив их на деревьях для просушки. Ты понял меня, павиан бесхвостый?»

Как тут было не понять? И доктору осталось только пожелать Хромому успехов, ибо он знал, что кровожадное стадо уж не упустит случая выполнить такое приятное распоряжение своего вожака.

Поэтому он заботливо стал натягивать на обезьяну свои кальсоны, брюки, рубашку, жилет, пиджак. Завязал вокруг его толстой мохнатой шеи свой красный галстук с зелеными горошинами. Одежда, конечно, была мала горилле и на нем не сходилась. Кое-что лопнуло, пока натягивалось на горилльи члены. Доктор отобрал из принесенных гориллой бумаг деньги и на клочке бумаги написал записку Элизабет:

«Моя дорогая очаровательная Элизабет! К тебе придет этот ужасный субъект, который является вожаком горилльего стада. Из моей экспедиции, как ты сама понимаешь, ничего не вышло. Я не только не изучаю горилльих глистов, но сам стал вроде глисты, такой же худой, беспомощный и несчастный. Я нахожусь в плену у горилл. Они обращаются со мной ужасно, унижая мое человеческое достоинство, совершенно не считаясь ни с моим образованием, ни с моим общественным положением, ни, наконец, с возрастом. Моя судьба и самая моя жизнь находятся в руках того существа, которое вручит тебе эту записку. Если его постигнет неудача — я буду растерзан его сородичами. Если же ему повезет, то я, может быть, буду спасен. Моя судьба, дорогая Элизабет, теперь в твоих руках. Помоги на первых порах моему властителю. Введи его в общество, обучи манерам, а я буду надеяться на тебя и на милость господа-бога нашего.

Преданный тебе Альфред Пиккеринг».

Хромой внимательно прослушал содержание записки и велел выбросить из нее слова «ужасный субъект», потому что, мол, она все равно убедится, что это не так, так как докторше он обязательно понравится, как нравится всем самкам своего стада, которые предпочитают его всем другим самцам.

Он положил в карман часы доктора, самопишущую ручку, которая ему очень понравилась, хотя писать он и не умел, воткнул в боковой кармашек платочек, как его научил Пиккеринг, сорвал громадный тропический цветок и вдел его в петлицу и в этом наряде взобрался на вершину дерева. Там он вытянулся во весь рост и завопил, созывая все стадо. Когда все собрались, он проревел небольшую речь.

— Обезьянушки, — проревел он, — я ненадолго вас должен покинуть. Я ухожу для того, чтобы доказать всему миру, что нет в природе существа сильнее гориллы, и утвердить во всем мире гориллью власть, чтобы стали гориллы хозяевами земли и могли беспрепятственно убивать, кого захочется, есть, что захочется, и спать, с кем захочется. Пусть вождем стада во время моего отсутствия будет Клыкастый, которому и передаю я все свои полномочия.

После этого он оставил распоряжения, как расправиться с обезьяноподобным, если через двенадцать лун от него, Хромого, не будет никаких известий, и на прощание предложил завести воинственный рев… Выпучив глаза и подняв кверху мохнатые руки в слишком коротких рукавах, он заревел первым, и его поддержали все остальные:

Еще не окончился этот воинственный рев, когда доктор увидел, что Хромой, взмахнув рукой, перескочил на соседнее дерево, потом на следующее. Из кармашка выпал белый платочек, и автоматическое перо вывалилось на землю. Потом Хромой повис, одной рукой взявшись за ветку, раскачался и ногами зацепился за другое дерево. И так, с ветки на ветку, с дерева на дерево, он умчался вдаль. И еще некоторое время в зеленой чаще мелькал его красный галстук с зелеными горошинами.

На этом кончается история пребывания доктора Пиккеринга в плену у обезьян и начинается другая история, которая, собственно говоря, и является предметом моего описания.

Глава третья. ГОСПОДИН ГОРИЛЛИУС ДЕЛАЕТ УСПЕХИ

Часы на башне пробили полночь. Город медленно отходил ко сну. Из дверей ресторанов вырывались на улицу истошные визги оркестров. Проститутки на перекрестках кокетничали с ворами и бандитами. Сдвинув на затылки котелки, пошатываясь проходили гуляки.

Элизабет Пиккеринг сидела в своем будуаре. На ее небольшом письменном столе стояла лампа под розовым абажуром и лежала раскрытая коробка шоколадных конфет. У ее ног на пухлой шелковой подушечке лежал благородный фокстерьер, получивший классическое воспитание в ее институте.