Господин Гориллиус

Посланный на место, указанное туземцем, отряд солдат обнаружил разрушенный лагерь, сломанные танки и автомобили. Были также обнаружены трупы всех участников экспедиции, кроме самого доктора Пиккеринга. Трупы сильно изуродованы. Как видно, экспедиция действительно подверглась нападению стада горилл или других животных».

На этом кончается история экспедиции доктора Пиккеринга в Нижнюю Гвинею и начинается другая история, которая, собственно говоря, и является предметом моего описания.

Глава вторая. КОГДА ЧЕЛОВЕК ОСТАЕТСЯ ГОЛЫМ

В то время, когда весь цивилизованный мир читал сенсационную радиограмму, доктор Пиккеринг на короткое время открыл глаза. К нему вернулось сознание. Он огляделся, но ничего не понял. Первым его ощущением была боль во всем теле. Все тело ломило, как будто после свирепой драки. Вторая мысль его была об очках. Одно стекло было сломано, но второе оставалось целым. Значит, он может видеть, что происходит вокруг. Но вокруг происходило что-то совершенно непонятное. Мир убегал назад. Все окружающее мелькало. Вверх. Вниз.

Перед его лицом возникали то густая листва, то тонкий ствол дерева, то громадный сук, то земля с черными корнями деревьев, с высокой травой и страшными корягами. Иногда появлялось синее небо, потом трясина, потом громадный лист застилал его взор… Ему казалось, будто он летит по воздуху. И это чувство полета, высоты, какой-то неведомой опасности, от которой замирает сердце, напомнило ему детский сон, и он собрался уж окликнуть Элизабет, которая наверное лежит с ним рядом, но в это время услышал треск сучьев и какое-то тяжелое, прерывистое сопение. И тогда он вспомнил страшное видение в дверях своей палатки. И тотчас же увидел рыже-коричневую шерсть громадной лапы, обхватившей его поперек груди… И ему стало так страшно, что он вновь потерял сознание.

Я затрудняюсь вам сказать, сколько прошло времени, прежде чем он вновь пришел в себя. День, видимо, клонился уже к вечеру. Громадное, несколько туманное солнце садилось за вершины деревьев.

Доктор Пиккеринг открыл глаза и сразу же почувствовал, что теперь сознание вернулось к нему надолго. А впрочем — надолго ли? И он стал ждать мучительной, страшной, но неотвратимой смерти.

Он лежал высоко над землей, на разветвлении двух больших толстых ветвей. Над ним был устроен навес из сучьев и хвороста. Зеленые влажные листья склонились над ним, и какие-то неведомые экзотические плоды, несколько напоминающие бананы, почти касались его лица.

Доктор повернулся на бок и застонал от боли. Под деревом он увидел небольшую полянку, со всех сторон окруженную лесом. Посреди полянки лежала груда знакомых вещей. В общей куче были свалены автомобильные фары, сломанная пишущая машинка, несколько толстых книг, в которых он узнал свои труды, сломанные ружья, шляпа одного из его помощников, курительная трубка, поваренная ложка и много других вещей, таких знакомых каждому человеку.

Вскоре послышался треск сучьев, и с высокого дереза спрыгнуло на полянку чудовище. Доктор сразу узнал отличный экземпляр гориллы. Горилла была большого роста, коренастая, с длиннейшими руками, с коричнево-рыжей шерстью, которой заросли морда, спина, грудь и все туловище. В руке гориллы был ночной горшок доктора, который полетел в общую кучу.

Вслед за первым гостем, почти сразу же, выпрыгнул на полянку другой. Это, видимо, была самка. Она несла киноаппарат и несколько сломанных патефонных пластинок.

Одна за другой спрыгивали с деревьев гориллы, складывая в общую кучу захваченные трофеи. Человеческие вещи вызывали у животных исключительное любопытство. Самцы, самки и детеныши брали их в руки, рассматривали, пробовали раскусить, сломать, раздавить в кулаках, что обычно им без труда удавалось.

Вскоре издалека донесся пронзительный, какой-то лающий рев. Рев быстро приближался. Обезьяны присмирели. Они бросили на землю вещи, которые были в их руках, и застыли в неподвижных и испуганных позах, устремив взгляд своих злобных черных глазок в ту сторону, откуда доносились эти страшные звуки.

С треском и ревом, сквозь плотную стену растений, скрепленных лианами, вырвался и встал посреди поляны запоздавший горилла. На нем была густая шерсть коричневого цвета с каким-то рыжеватым оттенком. Он был невысок, но столь широкоплеч и коренаст, что казался почти квадратным. Громадная грива покрывала его череп и спускалась на плечи, на спину и грудь. Морда его была яростной. Одну ногу, видимо сломанную в боях, он несколько волочил, и эта хромота почему-то придавала ему особенно свирепый и кровожадный вид.

Он выскочил на середину поляны и остановился на четвереньках, высоко подняв свой лохматый зад, злобно и грозно оглядывая притихших обезьян. Затем медленно поднялся на ноги и стал неистово колотить себя могучими кулаками в широкую грудь, испуская при этом грозный и яростный рев.

Обезьяны опустились на землю, как бы упав ниц, и застыли в страхе, боясь пошевельнуться. Тогда хромой подскочил к старому клыкастому самцу, лежавшему перед ним ниц, и отпустил ему такой увесистый подзатыльник, что если бы его получил не горилла, а человек, то к нему не нужно было бы даже звать врача, так как врачу уже нечего было бы делать. Но старый самец мужественно выдержал удар, ниже пригнувшись к земле и что-то зарычав в свое оправдание.

Я уже говорил, что доктор Пиккеринг настолько тщательно изучил горилл, что мог кое-как разбираться в значении их жестов и издаваемых ими звуков. Поэтому он понял, что речь сейчас идет о нем самом. Хромой, который, видимо, был вожаком всего стада, выражал гнев от того, что не видит своей главнейшей добычи — обезьяноподобного, как он называл эту добычу.

Старый самец быстро поднялся на ноги и несколькими прыжками, провожаемый свирепым и грозным взглядом Хромого, добрался до дерева, на котором лежал доктор. Доктор закрыл глаза, чтобы не видеть того, что случится. Его обдало горячее дыхание зверя, и две могучие лапы сжали его так, что кости хрустнули. Когда он опять открыл глаза, то увидел склонившуюся над собой яростную и уродливую морду Хромого.

Гнев обезьяньего вожака, видимо, прошел. Поднявшаяся было дыбом шерсть опять улеглась на его теле. Он обнюхивал и оглядывал доктора, затем небрежно схватил его за полу пиджака и легко, как щепочку, перевернул на другой бок. Доктор молчал, затаив дыхание и стараясь не смотреть в алые, звериные, глубоко запавшие глазки Хромого.

Все обезьяны, увидев, что вожак успокоился, пришли в неистовую радость, сорвались с места и опять бросились к куче трофеев. Несколько самок, подскочив к Хромому, окружили его и, злобно рыча друг на друга, стали, ласкаясь, перебирать его коричневую шерсть, выискивая в ней насекомых.

С необычайной яростью, пронзительными криками, резкими движениями и уродливыми гримасами терзали обезьяны свою добычу. Во все стороны разлетались куски металла, дерева, кожи, материи. Нередко из-за какой-нибудь вещи возникала такая яростная и свирепая драка, что клочья шерсти летели в стороны, пока Хромой грозным рычанием или ударом не прекращал поединка.

Одна из горилл разошлась настолько, что, когда уже у нее под руками не осталось больше вещей, которые можно было сломать, она подпрыгнула к доктору Пиккерингу и схватила его за ногу, чтобы разломать ее так же, как только что разломала штатив киноаппарата. Но грозный окрик и великолепная затрещина вожака отогнали смельчака.

— Это добыча моя, — прорычал Хромой, — и никто из вас, жалкие макаки, чтоб не смел до нее дотронуться… Эй вы, бросьте возиться как детеныши. Когда говорю я, Хромой, падите ниц и слушайте…

И сразу все самцы, самки и детеныши действительно прекратили возню и вновь пали ниц, слушая рев своего вожака.

— Вот лежит моя добыча, обезьяноподобный, — ревел Хромой. — Кто из вас дотронется до моей добычи, человекоподобные гадины, тот может прощаться со своей самкой и детенышами, потому что я переломаю ему конечности, раздроблю череп и разорву живот… Слышали вы? То-то… А теперь слушайте дальше, что проревет вам ваш вожак.