Учитель из Меджибожа

Широко расставив ноги на самом высоком обрубке стены, ты стоишь гордо — чистый Александр Македонский, наблюдаешь, как твой «противник» позорно отступает!

Крепость — твоя! Ты на коне! И кто тебе равен?

Правда, мама, не обращая внимания на весь этот героизм и все твои победы, хорошенько всыпала тебе, когда поздним вечером после «войны» ты прокрался тихонечко домой. Она схватилась за голову, увидя твои изорванные штанишки и рубашонку, исцарапанные колючками и ветками лицо, руки, ноги. В сердцах сорвала с тебя лохмотья, втиснула в корыто с горячей водой и, осыпая отборной руганью, драла рогожкой твое худенькое тело, а между проклятиями лупила по чем зря, не щадила и не жалела, плакала, уповая на свою судьбу, что привела на свет такого шалуна-раэбойничка. Била долго. Но что это за удары? Словно гладила! Уж лучше бы отлупила посильнее, только б не плакала! Только бы не жаловалась на него и не называла разбойничком. Зачем так кричит? Ведь на ее крик сбегаются все соседские мальчишки, против которых он весь день отважно «воевал» на стене крепости. Ребятки безумно радуются тому, что мать лупит и ругает его.

Они, все чумазые, стоят невдалеке от порога, смотрят, смеются, подпрыгивают от радости и хором гогочут:

— Тетя Малка, не жалейте! Лупите его сильнее, крепче, чтоб знал, как взбираться на стены замка и забрасывать нас камнями! Дайте ему, дайте!..

А он, бедняжка, стоит в корыте голый, намыленный по самую шею, слушает все это и не может сорваться с места, вихрем налететь на хохочущих голодранцев и надавать тумаков! Он вынужден терпеть и молчать.

После всей этой головомойки мать вытирает его колючим полотняным полотенцем, укладывает спать, укрывает хорошенько, чтобы, упаси бог, не простудился. Она еще несколько раз повторяет, что он растет, на ее несчастье, непутевым и что из него человека не выйдет. Тем временем зажигает свечу и усаживается на табурет, ставит латки на его разорванные штанишки.

А маленький проказник, прикидываясь спящим, осторожно высовывает из-под одеяла мокрую голову и, с трудом сдерживая смех, с хитрецой следит, как мать ловко накладывает новые заплаты на его штанишки и как постепенно утихает ее злость…

Он хорошо знает, что злость ее быстро проходит. Она только понарошку угрожает, что выгонит из дому, убьет. Это все неправда! Все соседки ему говорили, что мать любит его, пожалуй, даже сильнее, чем сестренок. Он ведь один-единственный сын у нее. Каждое утро, когда открывает глаза, нащупывает под подушкой свежую булочку с маком или бублик, которые мать берет в долг у соседа-булочника перед тем, как отправиться на работу. После того, как она до полуночи натрудится, словно лошадь, дома, еще ходит на кагаты и поздно возвращается оттуда, смертельно усталая, сразу принимается за неухоженных троих своих ребят — за него и двух сестренок. На заработки отца прокормить семью не могут. Вот ей и пришлось подставить плечо, пойти трудиться, чтобы как-нибудь свести концы с концами. К тому же отец давно ездит за тридевять земель от Меджибожа, на сахарный завод, и приезжает домой только по большим праздникам. Приезжает — это не то слово. Чаще всего ему приходится шагать пешком в дождь и непогоду. И он еще рад тому, что подыскал себе такую работу. Много лет он там трудится. Хоть заработки у него небольшие, но по привычке держится за свое место. Найти что-нибудь поближе? Он не из тех, которые любят каждый раз менять место работы. И к тому же кто не знает: червяк залезает в хрен, уверенный, что слаще овоща нет на всем свете…

Правда, вместе с работой, а особенно оттого, что частенько, шлепая в дождь и стужу на завод и домой пешком пятнадцать-восемнадцать километров в один конец, он приобрел тяжелый недуг. Какая-то странная задышка терзает, мучает его. И когда он останавливается, хватаясь за грудь, и начинает кашлять, кажется, душу вытряхнет, его кашель можно услышать по ту сторону Буга. И сколько мать ни лечила его всякими травами, какими когда-то в Меджибоже и всей округе исцелял людей знаменитый мудрец лекарь Балшем, — обладатель доброго имени, — сколько записок она ни бросала к подножию могилы чудотворца, умоляя его прислать мужу исцеление, ничто не помогало.

В своих письмах она просила немного: только лишь вернуть мужу здоровье, дабы не мучился так с кашлем и одышкой, и еще прибавляла, чтобы сделал из ее маленького разбойничка человека. Но чародей спал себе в могиле вечным сном неподалеку от своего именитого друга Гершелэ из Острополья и даже не думал выслушивать чужие горести и несчастья…

Вот и носится ее взбалмошный мальчуган как угорелый целыми днями по улицам, ошалело лазит по стенам крепости, творит черт знает что и живет себе, ни о чем не думая!

Мать никак не может с ним справиться. Какой-то дьявол, а не ребенок!

И что ты сделаешь, когда малыш видит отца только по большим праздникам? Если мальчик растет без надзора, разве может быть какой-нибудь толк? Муж еще ни разу за эти семь лет не снял ремня и не всыпал ему, чтобы сын почувствовал страх, боялся кого-нибудь. Мать он ни во что не ставит, на все ее крики внимания не обращает, одно расстройство — и только!

И она мучилась, не представляя себе, что вырастет из этого озорника.

«Трудный, тяжелый ребенок!..» — твердила мать, сокрушаясь. Правда, несколько успокаивало ее то, что сын обладал добрым характером, отзывчивой душой. Ты его ругаешь, бьешь, а он смеется! Ему весело! Помочь кому-нибудь из соседей — Алик первый! Кто-то в чем-то нуждается — парнишка тут как тут! И нет для него тяжелой, непосильной работы. Всем готов прийти на помощь, только не матери. К ее словам и мольбам глух и нем. В доме ничего делать не желает, а другим — с превеликим удовольствием. Поди образумь его!

Все мог вытерпеть от матери, все мог ей простить, только не то, что она постоянно жаловалась на него соседкам и утверждала: Алик трудный, тяжелый ребенок!

А скажите на милость, что это такое — трудный, тяжелый ребенок?

Он не был похож на тех откормленных маменькиных сынков, которые не в силах даже вскарабкаться на крутые стены, не могут пробежать пяти километров до станции, не в состоянии переплыть на противоположный берег Буга, неспособны укротить норовистого скакуна. Он, Алик, все это умеет! Да еще как умеет! Он ловок, как горный козлик. Легок, как орел. Мать, когда купает его и трет тело рогожкой, любит приговаривать: «Глянь на себя, изверг, ведь ты уже на человека не похож. Кожа да кости!..»

Ладно. Пусть кричит. Это он от нее уже сто раз слышал. Почему же мать жалуется соседкам, что он, мол, трудный, тяжелый ребенок?..

Ему это до того надоело, что впопыхах отправился к рыжему мяснику Лазарю в мясную лавку, к тому самому старику, который часто рассказывал ему о проделках Гершелэ из Острополья, и попросил взвесить его на больших весах.

Тот посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Да ты что, с луны свалился? — Он уставился на мальчика своими красными, чуть выпученными глазами. — Кто тебе вдолбил такую дурь в голову, что ты должен взвешиваться на моих весах?..

— Мама…

— Так, может, она с луны свалилась?

— Нет, упаси господь… Она не свалилась. Она варит обед, — виновато ответил мальчуган. — Мама все время кричит, что я тяжелый ребенок, вот я и пришел к вам взвеситься, чтобы узнать, правду ли она говорит…

Старик разразился таким хохотом, что чуть не вся улица сбежалась.

Когда люди узнали, почему тот так смеется и с чем пришел к нему маленький проказник, они тоже смеялись. И кто-то, глядя на перепуганного мальчугана, сказал:

— Видали! Подумать только! Это, безусловно, растет маленький Гершелэ из Острополья!..

— До того шутника ему еще далеко, но за свои проделки он вполне смог бы сойти за внука Гершелэ…

И пошло-поехало — внук, потомок, «наследник Гершелэ из Острополья». Пристало к нему прозвище, и все тут!

Знал бы маленький Алик, чем закончится его визит к мяснику, ни за какие коврижки не пошел бы к нему взвешиваться! Но что поделаешь? После драки, как говорят, кулаками не машут…