Страница 38 из 122
Аналогию явлений, получивших развитие в российском и советском обществе под воздействием цензуры, с одной стороны, и радикальной критики – с другой, невольно подметил в своей публичной лекции, прочитанной в Корнельском университете 10 апреля 1958 г., В. Набоков: «…Первой силой, сражающейся с писателем, было правительство. Второй силой, хватающейся за русского автора девятнадцатого века, была антиправительственная общественно-направленная утилитарная критика, гражданственные, радикальные мыслители того времени. Радикальный критик был озабочен благосостоянием народа и рассматривал решительно все – литературу, науку, философию – лишь как средство улучшить социальное и экономическое положение бедствующих и изменять политическую ситуацию страны. Он был неподкупен, самоотвержен, нечувствителен к лишениям ссылки, но также нечувствителен и к красоте искусства»[275]. Литературная критика, излишне увлекаясь «революционностью» и «народностью», играла роль цензуры. Это, по справедливому наблюдению Г.В. Жиркова, было вызвано, прежде всего, объективными условиями, в которых существовало российское общество: литературная критика была единственной легальной политической трибуной[276]. Излишне крайне выраженная революционность породила в умах интеллигенции взгляды, оппозиционные официальной идеологии: вместо патриархальности и вечных устоев – вера в прекрасное будущее, вместо православия – атеизм, вместо «русской идеи» – всеобщее братство народов.
Таким образом, можно сказать, что на протяжении периода XVIII – начала XX в. цензурная политика была весьма противоречивой, периоды усиленного политического контроля и цензурного террора сменялись периодами временного ослабления цензурных тисков; вместе с тем прослеживается тенденция профессионализации (участие в работе цензурных комитетов известных литераторов) и дифференциации цензуры (духовная, иностранная, театральная и другие виды цензуры), ее легитимность, т. е. правовое обеспечение деятельности, с одной стороны, и использование в политических целях – с другой.
Исторически сложились следующие формы цензуры: предварительная и последующая – карательная. Эта двухэтажная система должна была обнаружить случаи, когда на предварительном этапе некоторые произведения и тексты по различным обстоятельствам попадали на страницы печати, чтобы исключить их дальнейшее распространение, а также определить меру наказания виновным в этом. После принятия в 1865 г. «Временных правил о печати» была произведена цензурная реформа, по которой для ряда столичных изданий была введена карательная цензура вместо предварительной; в дальнейшем в связи с реформаторскими тенденциями эти изменения углубились, и в 1872 г. карательная цензура была ликвидирована в связи с возобновлением административной ответственности органов печати.
Советская цензура отличалась развитостью как предварительного, так и последующего контроля. При этом понятие карательной цензуры имело буквальное значение. Непосредственное участие в работе аппарата Главлита и каждого гублита представителей ГПУ / НКВД / КГБ на коллегиальных и иных условиях – факт неопровержимый. Не говоря уже о прямых контактах между двумя органами по всем вопросам санкций в отношении авторов-нарушителей, тиражей изданий, отдельных экземпляров, требующих изъятия и утилизации, и пр.
В царской России сложились определенные виды цензуры – общая (внутренняя и иностранная) и ведомственная (духовная, военная, театральная и др.), которым соответствовали самостоятельные цензурные ведомства. Так, театральная цензура оформилась еще в начале XIX в. и, по мнению исследователя театральной цензуры Н.В. Дризена, отличалась «особой свирепостью»[277]. Первоначально в советской России возникла и оформилась в виде самостоятельного органа военная цензура, хотя Ревтрибунал печати 1917 г. выполнял, без всякого сомнения, функцию политической цензуры. В дальнейшем в недрах Госиздата стала развиваться цензура предварительная, традиционная. Когда в 1922 г. был организован Главлит, то первоначально подразумевалось объединить все виды цензуры под крышей одного учреждения. Однако вскоре оказалось, что наиболее эмоциональные и поэтому глубоко воздействующие на подсознание человека зрелищные виды искусства требуют особого внимания. Так в 1923 г. возник Главрепертком, объединивший в себе цензуру театра, кино, радиовещания, эстрадного и циркового искусства. «Советский контроль не мог ограничивать свою деятельность разрешениями и запрещениями, – он вынужден был входить в самое нутро творческого процесса театра. Такой цензуры не было во всей истории мирового театра»[278], – вспоминал О. Литовский, один из тех, что занимал пост руководителя Главреперткома наиболее продолжительное время. Военная цензура была выделена в специальное подразделение в аппарате ГПУ / НКВД, но и Главлит осуществлял контроль за соблюдением военных и государственных тайн по соответствующим перечням. В начале 1930 г. эта функция была возложена на руководителя Главлита, который одновременно являлся Уполномоченным СНК СССР по охране военных тайн в печати. Одной из важных функций цензуры, о которой всегда стыдливо умалчивали и продолжают умалчивать сторонники сильной государственной власти, – это перлюстрация. Проверке подвергались письма и другие почтово-телеграфные отправления не только заранее намеченных лиц, служивших предметом особого внимания органов политического сыска, но и рядовых граждан. Эту функцию выполняли совместно государственные органы цензуры, политического сыска и связи.
В литературе крайне скупо упоминаются случаи перлюстрации в связи с деятельностью Главлита, НКВД, Министерства связи. Поэтому важно уточнить основные элементы практики перлюстрации, которые практически полностью были заимствованы у царской цензуры и ее уникальных специалистов. В этой связи крайне важными, с нашей точки зрения, являются сведения, почерпнутые из служебных документов ВЧК. Таким источником, представляющим исчерпывающую информацию по истории перлюстрации в России, является обзор И. Зорина «Перлюстрация корреспонденции при царизме» от 17 февраля 1919 г., который в дальнейшем послужил основой для создания советского «Черного кабинета». Черный кабинет был создан во второй половине XVIII в. при Главном почтамте, он вел наблюдение не только за эмигрантами из России, но и за всеми российскими дипломатами. Заметим, что все цари, кроме Николая II, охотно читали выписки из перлюстрированных писем; Александр III собственноручно отобрал четыре золотых портсигара с гербами и бриллиантами и передал их секретному чиновнику для подарков служащим Кабинета. Перлюстрации подвергалась и вся корреспонденция царской семьи, а результаты сообщались по принадлежности. Так были расстроены планы великого князя Михаила Александровича Романова, который влюбился в дочь предводителя дворянства одной из южнорусских губерний и решил на ней жениться; были раскрыты действия графа Воронцова-Дашкова на Кавказе; разоблачена шайка фальшивомонетчиков; раскрыта коррупция в одной из губерний и др. «Черные кабинеты» существовали везде, но в России это дело было постановлено и лучше всего.
Черный кабинет находился «за семью дверями»: на Почтамтской улице и в Почтамтском переулке помещалась цензура иностранных газет и журналов, вход был закрыт для всех кроме чиновников, его охранял сторож. Для того чтобы попасть туда надо было миновать канцелярию, называемую «гласным отделением», затем пройти через кабинет старшего цензора Михаила Георгиевича Мардарьева, который, подобно церберу, караулил вход в «негласную» – «черную» половину. Вход в Черный кабинет был загорожен черным шкафом, а выход находился по другую сторону, через кухню по коридору, где постоянно находились несколько сторожей. В записке И. Зорина дается полное описание штатной расстановки и методики работы почтовых цензоров. Так, в Петербургском Черном кабинете вскрыванием писем занимался всего один чиновник (1000 писем за два часа), чтением занимались четыре человека, снятием копий и выписками – два человека, один делал фотографии. Итого, вместе с начальником, столичный аппарат насчитывал 12 человек, которые ежедневно подвергали цензурной обработке 2-3 тысячи писем. Соответственно, в Москве (начальник В.М. Яблочков) – 7 человек, в Варшаве (начальник А.Ф. Шлитер) – 5 человек, в Одессе (начальник Ф.Б. Гольберг) – 5 человек, в Киеве (начальник К.Ф. Зиверта) – 4 человека. В Харькове, Риге, Тифлисе служба перлюстрации имела всего по 2 человека. Все цензоры были высоко образованы и знали по четыре иностранных языка. За три года перед переворотом, как пишет И. Зорин, Черные кабинеты были закрыты. Однако характер почтовой цензуры несколько изменился уже с начала XX в. в связи с появлением коммунистических и солдатских писем, а также с общим увеличением объема переписки. Сортировкой занимались почтовые чиновники, которые по почерку и иным признакам отбирали письма для дальнейшей проверки. В Черном кабинете они вскрывались на пару костяным ножиком, читались и вновь заклеивались. Для писем с печатями изготавливались печатки, и письма вновь опечатывались. Существовала специальная технология изготовления поддельных свинцовых печаток с помощью гипсовых и восковых форм. Особенно отличился один секретный чиновник, который изобрел способ изготовления идеально точных печаток из твердого металла, за что был награжден орденом Владимира IV степени. Также подделывались пломбы, которыми опечатывались пост-пакеты иностранных посольств. Дешифровка дипломатической почты велась в особом режиме, она доставлялась за несколько часов до отправки на поезде, время было предельно ограничено. Поэтому имелась полная коллекция копий печаток и пломб всех иностранных посольств и консульств, миссий и агентств. Шифровые коды покупались у служащих посольств и известных продавцов в Брюсселе и Париже. Так, коды менее значимых государств – Греции, Болгарии, Испании – стоили от 1,5 до 2 тысяч золотых рублей; коды Северо-Американских Штатов, Германии, Японии – от 5 до 15 тысяч.
275
Набоков В.В. Русские писатели, цензоры и читатели //Ленинградский университет. 1989. 20 окт.
276
Жирков Г.В. История советской цензуры: Материалы к лекционному курсу по истории журналистики России XX века, спецкурсам, спецсеминарам по истории цензуры. СПб., 1994. С. 7.
277
Дризен Н.В. Драматическая цензура двух эпох. 1825-1881. М., 1916.
278
Литовский О. Так и было: Очерки, воспоминания, встречи. М., 1958. С. 230.