Страница 3 из 14
Гранитный пол был усыпан валявшимися в беспорядке цветами, воздух был пропитан винным духом и дыханием аромагических жаровен. Доносились отзвуки характерного женского смеха. В общем, вооруженному до зубов «африканцу» стало ясно, куда он попал, – в лупанарий, то есть в обыкновенный бордель, скрытый за фасадом старинного дома.
С каждым шагом раздражение Публия Вариния усиливалось. Разбитые вазы, пятна извержений человеческого желудка, стонущие с перепою… Видимо, непросто будет разыскать хозяина в этом развале.
Вот, кажется, триклинум, пиршественная зала. На кое-как расставленных ложах – десятка полтора находящихся в абсолютно бесчувственном состоянии гуляк. Тоги разодраны, залиты вином и соусами. На низких квадратных столах – остатки вчерашней роскоши: жареные гуси, индейки, различные паштеты, фрукты и многое другое. Для человека, привыкшего в течение последних месяцев обходиться куском сухого хлеба и вяленой конины на обед…
– Луций Корнелий Сулла!!! – как гром прогремел голос пропретора.
В ответ он услышал только невнятный лепет кого-то из не совсем проснувшихся гостей.
– Луций Корнелий Сулла, я пропретор Публий Вариний!!!
Пропретор шумно, развевая свой красный плащ, шелестя шлемными перьями, повернулся кругом. Что-то лопнуло под подошвой калиги. Всего лишь перезрелая смоква.
– Луций Корнелий Сулла, я…
– Я уже слышал, что ты Публий Вариний и что ты пропретор, – сказал лежавший на покрытом шкурой леопарда ложе молодой человек. Глаза его были закрыты, а в позе выражались расслабленность и умиротворение. Шумный визитер не произвел на него никакого впечатления.
Консульский посланец ожидал несколько иной реакции на свое появление. У всего есть предел, даже у наглости. Не позднее как сегодня днем флот – тот, что должен был собрать этот сонный нахал, флот, груженный двумя тысячами апулийских всадников, – обязан был отплыть в Утику, к африканским берегам. Грудь гостя лопалась от возмущения, ярости и какого-то еще не вполне изъяснимого чувства.
– Не позднее как сегодня днем…
Лежавший открыл глаза – большие, голубые и, что было самое удивительное в этот момент, совершенно ясные.
– Ты ведь прямо с корабля, Вариний, да? Ты прямо с корабля прискакал ко мне, не навестив родных; твой конь храпит у моих ворот.
Так оно и было. Гай Марий не любил медлительности в подчиненных, квестор знал это, так что в его проницательности не было ничего сверхъестественного.
– Я жду, что ты мне скажешь. Мне, консульскому посланцу.
– Метробий, – громко позвал лежавший и тут же обратился к Варинию: – Ты удивишься, клянусь Гигией, нашей восхитительной богиней здоровья, я ждал твоего приезда и даже хорошо подготовился к встрече.
В триклинум вбежал высокий стройный юноша лет шестнадцати, из тех, про кого этруски говорили: «мальчик из бальнеума» (о тайном и скверном смысле этих слов догадывайтесь сами). Сулла мягко улыбнулся, взглянув на него.
– Горячи ли воды в моих термах, Метробий?
– О да, господин.
– Растерты ли благовония?
– О да, господин.
– Ну тогда иди и пришли сюда Семпрония с парой конюхов. Надо же как-то переправить этих жирных негодяев, изменивших мне с Бахусом, – рука Суллы лениво показала на лежавших, – из-за пиршественных столов на банные скамьи.
Публий Вариний честно старался понять, что происходит и какова его собственная роль в этом спектакле, пора ли оскорбиться и вытащить из ножен меч или имеет смысл подождать.
– Друг мой Вариний, – Сулла мягко вздохнул и потянулся, – согласись, было бы верхом неприличия не дать тебе после столь длительной дороги омыться.
– Ты издеваешься надо мной?!
– Боги тоже умеют гневаться, предупреждал Пиндар, а ты своими словами их сейчас гневишь. Где же это видано, чтобы приглашение в хорошо вытопленные термы, да еще в столь замечательной компании, могло означать желание оскорбить?
– Но флот…
– Неужели ты думаешь, что некому будет позаботиться о нем в те минуты, когда ты будешь сидеть в горячей благовонной ванне?
– Я…
– Ты Публий Вариний, это я уже запомнил, а теперь я представлю моих лучших друзей, с которыми готов делить не только здешние ночи, но и загробный мрак.
В триклинуме один за другим появились несколько дюжих молчаливых рабов – в коротких туниках, с очень серьезным, решительным выражением на лицах. С дальнего ложа они подняли обрюзгшего мужчину. Он, как кожаный мешок с простоквашей, висел на жилистых руках конюхов.
– Узнаешь, Вариний?
– Нет, не узнаю.
– Не может быть, это не кто иной, как Луций Апулей Сатурнин, да-да.
– Я…
– Ты слишком много времени провел в Африке. Несите, несите его в бассейн, но осторожнее опускайте в него, нехорошо будет, ежели он захлебнется.
Публий Вариний растерянно посмотрел вслед уплывающему телу и пожал плечами. Действительно, он слишком давно не был в столице, здесь все возможно – даже дружба между патрицием и народным трибуном.
– А вот этот хорош, правда?
Теперь перед лицом усталого воина предстал длинноносый, с выбитыми передними зубами старик, когда-то он, видимо, умел владеть собой, но ныне похмельные силы возобладали над ним полностью.
– Этого ты должен знать. Сульпиций Семпроний Котта. Вряд ли можно найти человека родовитее в Риме.
Пропретору почудился намек на низкое происхождение его господина и военачальника Гая Мария, родившегося в семье простого поденщика из Цереат, но он не сумел задержаться мыслью на этом подозрении, потому что представление высоких гостей продолжалось.
Публию Варинию представили трех именитых сенаторов, пару знаменитых богатеев – родовитых всадников. Одним словом, перед ним прошел, правда в самом неприглядном виде, весь цвет партии оптиматов.
– Ну что же, Вариний, идем, – весело сказал хозяин, – неудобно отказывать такому обществу.
Действительно, это было неудобно, и хотя всех этих полупьяных людей он должен был числить в ряду своих врагов, как римлянин, он не счел возможным отвергнуть их приглашение. Но каков все же этот Сулла! Он служит в армии Мария, главного популяра в государстве, превосходно осведомлен о его неприязни к нобилитету, ко всей этой патрицианской швали, которая только и умеет, что кичиться своим происхождением и красть государственные деньги, а сам проводит время с ними за чашей вина с хорошо прожаренным гусем.
Одним словом, душа простодушного вояки трепетала в переливах самых различных чувств. Может, все-таки отказаться? Но как тут откажешься, когда мягкие пальцы кудрявых, приятно пахнущих мальчишек развязывают ремни на доспехах и калигах. Но флот, он должен отплыть сегодня, именно сегодня! Но как одуряюще нежно поют арфы за ажурной виссоновой занавесью! Рев легионных букцин, конечно, приятнее, но иногда можно на краткий миг себе позволить…
К лицу пропретора поднесли бронзовое блюдо с дымящимися ароматическими палочками.
– Вдохни, вдохни, – ласково сказал Сулла, улыбаясь голубыми глазами.
Публий Вариний вдохнул и тут же придумал, каким образом он может избавиться от неприятных мыслей по поводу флота. Надо просто переложить вину на истинного виновника задержки. На любезного хозяина.
К уху хозяина наклонился Марк по кличке Карма, игравший роль домоправителя и секретаря:
– Опять явился этот странный человек.
– Какой человек? – не понял Сулла.
– Я докладывал. Человек с оспинами на лице, он говорит, что хочет видеть тебя по очень важному делу.
– Важному делу? У меня вообще не бывает неважных дел.
– Он говорит, что ты не пожалеешь о встрече.
Сулла поморщился, он знал своего домоправителя – этот не будет приставать по пустякам.
– Ладно, после того как мы покончим с Варинием; кажется, ему начинает здесь нравиться.
– Это палочки из Междуречья, – кивнул, отходя, Марк Карма.
– Ну как, ты почувствовал себя хоть немного дома? – Сулла положил руку на покрытое белой простыней плечо гостя. Публий Вариний оглядывался, любуясь мозаичными панно, которые украшали стены терм. Посередине слегка дымился квадратный бассейн, дно его украшала мозаика, волнение воды оживляло ее, и временами казалось, что изображенное на ней сражение происходит на самом деле.