Темные воды Тибра

Великолепно выстроенные колонны атакующих римских манипулов растворились в кишащей массе варварской пехоты, мечи и копья вязли в поражаемых телах, натиск ослабевал, и это служило защищавшимся подтверждением их непобедимости.

Югурта, услышав шум начавшегося боя, повел своих людей на штурм южного лагеря, и в этом была его ошибка – слишком много времени, по меркам скоротечного утреннего боя, он потратил на то, чтобы понять, что Марию удалось его одурачить. Разъяренный Югурта велел коннице и пехоте разделиться. Первая должна была по более длинному пути обогнуть раздвоенный холм слева, вторая – справа, с тем, чтобы, соединившись, взять римлян в двойное кольцо и наверняка задушить в нем.

Бокх, спокойно восседавший в седле во главе своего конного войска, ждал того момента, когда истекающие кровью римские когорты прорвутся сквозь толщу его пехоты, чтобы ударить по ним и растоптать, превратив в прах.

Он был отчасти даже благодарен Марию, что тот начал бой на его направлении. В сражении никогда не бывает двух победителей, народной молве все равно пришлось бы выбирать, кто – мавританец или нумидиец – сделал больше для сокрушения врага. Теперь выбор облегчен до предела. Сейчас он поднимет меч и пошлет в бой свою бешеную конницу.

Бокх положил руку на эфес своего клинка, и тут до его уха донесся звук, который он не мог бы перепутать ни с каким другим. Гул копыт приближающегося табуна.

Откуда здесь табун?

Чей табун?!

Бокх не успел спросить, как множество голосов завопило:

– Римляне!

Какие здесь могут быть римляне? Это более странно, чем табун.

Так или иначе, Бокх дал команду разворачиваться.

Его тяжеловесные цветастые всадники начали кое-как перестраиваться. Они вытаскивали мечи и натягивали тетивы луков, но в сердцах их появилась и начала разрастаться тоска.

Они уже чувствовали себя проигравшими.

Марий, стоявший на возвышении в тылу своих когорт, первым понял в чем дело и тут же закричал настолько громко, насколько позволяла сила легких, что подходит кавалерия Суллы. Он был уверен, что это его квестор. Впрочем, сейчас было все равно, кто именно командует этой спасительной конницей.

Известие, что их положение совсем не безнадежно, придало столько новой силы легионерам, что они прорвали пешую толпу варваров и ударили в тыл перестроившейся коннице Бокха.

Таким образом, она попала под двойной удар, этого было достаточно, чтобы сокрушить ее полностью и почти мгновенно.

Мавританцы бросились врассыпную. Падение с вершины близкой победы на самое дно поразило воинов Бокха, как божественный гнев, им больше и в голову не могло прийти, что можно взять в руки оружие и сопротивляться.

В результате явившиеся на поле битвы нумидийцы Югурты застали победоносную, готовую сражаться с кем угодно кавалерию Суллы и немного уставшую, пьяную от пролитой крови, но уверенную в своих силах пехоту.

Будь воля Югурты, он бы избежал столкновения, дабы сохранить в целости силы своей армии, но инерция движения воинских масс была слишком велика. Соприкосновение произошло. Почувствовав исходившую от римлян энергию и ярость, варвары тут же начали отступать.

Увидев, что происходит, Югурта отдал приказ начать отступление.

Преследовать противника римляне оказались не в силах. Сказались усталость и напряжение последних дней. Самое сильное действие на боевой строй оказали запахи, исходившие от костров, дотлевавших в мавританском лагере. Над кострами стояли котлы с чечевичной кашей, заправленной обычным бараньим жиром. Бараний жир, как известно, очень пахуч. Для изможденных, изголодавшихся людей самая грубая дикарская каша была милее нектара и амброзии. Да и то сказать – что такое нектар и амброзия, если разобраться? Пиво с медом да каша с сухофруктами.

Не слушая робкие окрики центурионов, воины ринулись к котлам и там нашли свое первое вознаграждение за удивительную победу.

Командиры проявили немного больше стойкости. Сулла спрыгнул с коня возле шатра какого-то из мавританских князьков, сбросил шлем и сел к костру, на котором дожаривалась птичья тушка. Что за птица, ему было не важно в этот момент, пусть бы даже портовая чайка, эта летающая крыса.

Марк Карма проверил шатер, не скрывается ли там кто-нибудь. Нет, дикари не оставили убийцу-самоубийцу. На полу валялись перевернутые чашки, почему-то вспоротые подушки, человеческие черепа и целая гора разнообразных костей. Скорее всего, это был шатер жреца-гадателя.

Вернувшись к своему господину, Карма застал забавную картину. Сулла ел, как хищник, обжигаясь и шипя от злости, по черному от пыли лицу ползли капли пота и смешивались с каплями быстро застывающего на щеках жира.

Победитель был явно доволен собой.

– Ну что, Марк, – крикнул он, – не нашел ли ты там вина, а?

Сглатывая слюну, Карма положил под ноги хозяину большой вытертый бурдюк, который нашел в шатре.

Сулла умелым движением развязал его и стал лить темно-красную жидкость себе в рот. Половина вина, конечно, оказалась на шее и за вырезом панциря. Протянув изрядно опорожненную емкость своему секретарю, Сулла вытер губы тыльной стороной ладони:

– Пей, победитель!

Карма поднял бурдюк.

– Послушай, а где же этот твой таинственный друг, который все добивается встречи со мной, где он?

Сделав несколько больших глотков и зажмурившись от удовольствия, секретарь сказал:

– Я хотел привести его к тебе на корабле, но он, как и все, болел. Когда мы высадились, было не до разговоров.

– Правильно, было не до разговоров, клянусь всеми монологами Плавта.

– Я предложил ему присоединиться к походу, даже дал ему коня. Я сказал ему, если он хочет говорить с тобой, пусть сопутствует тебе.

– Ты, как всегда, все сделал правильно, Марк. И что же он?

– Ни в походе, ни в бою мне было не до него. Скорее всего, он погиб.

– А что он все-таки за человек? По-твоему, мне…

Сулле не удалось закончить фразу. Раздался немного нестройный гром букцинов, что было извинительно, учитывая обстоятельства дня. Нестройный, но, безусловно, праздничный.

– Марий, – прошептал Марк.

Сулла не торопясь встал и обернулся.

По образовавшемуся живому коридору к нему приближался, слегка увязая в красноватом песке, коренастый человек, сопровождаемый пышной, хотя и весьма потрепанной свитой.

Консул 647 года Гай Марий.

Он тоже не вполне успел привести себя в порядок, поэтому, когда подошел к своему квестору и обнял его, человеку, склонному иронически смотреть на вещи, могло показаться, что обнимаются два негра, переодетых для смеха римскими легионерами.

– Спасибо тебе, Сулла, – сказал Марий.

– Я сделал только то, что было положено сделать римлянину.

– Это твоя победа.

Луций Корнелий провел рукой по лицу, обтирая птичий жир.

– Извини, следы обеда.

Марий усмехнулся.

– Да, мы заслужили право перекусить.

Изящным, каким-то даже артистическим жестом Сулла пригласил консула к своему костру.

Марий, крякнув, сел на сложенную вчетверо львиную шкуру, получилось так, что львиная пасть оказалась у него под задом.

Стоявшие вокруг легионеры приветственно закричали и стали колотить мечами по щитам.

Сулла, прежде чем сесть, провел взглядом поверх голов торжествующего войска.

– Что ты там высматриваешь? – спросил консул.

– Будь я на месте Югурты, я бы именно сейчас нанес удар. По пирующим победителям. Ничто так не кружит голову, как ощущение победы.

– Хвала Юпитеру, что ты – это ты, а Югурта – всего лишь Югурга, – сказал Марий, и собравшиеся вокруг костра засмеялись.

Глава пятая

Бокх

105 г. до Р. X.,

649 г. от основания Рима

Мавританский царь представлял собой жуткое зрелище. От него осталась одна голова, да и та была перепачкана темно-коричневой грязью. Глаза закрыты, на голове колпак из перьев птицы кагу.

Царь принимал грязевую ванну в имении, которое в незапамятные времена принадлежало карфагенскому военачальнику Гискону. Этот доживший до столетнего возраста чревоугодник и пьяница открыл, что если в момент подагрического приступа погрузиться в каменную ванну, наполненную естественной коричневой грязью, то боль отступает и можно вновь не отказывать себе в употреблении сладких вин, жареных моллюсков и понтийских специй.