Страница 84 из 104
– Хм, а еще чем?
– Попить горячего.
Пейдж кивнула и вышла.
Другие пациенты спали, а может, просто казались спящими. Я не знал, насколько серьезно они ранены, но у одного была нога в гипсе. Пришла медсестра, помогла мне переодеться в чистые вещи. Наверное, их подобрала Пейдж, пока я спал: черные джинсы, черная футболка, носки и подштанники такого же цвета, кожаная куртка на молнии и ботинки – тоже черные. Одежда была вся новая, с этикетками: подарок от города, который ничего не жалел для тех, кто остался жив.
Пейдж принесла горячий чай; медсестра осмотрела мою раненую ладонь и измерила температуру. Рука болела чуть меньше, но все равно напоминала распухший кусок мяса. Носить перчатки, пока рана не заживет, Том запретил, хотя мог бы и не напоминать: натянуть перчатку на ставшую вдвое больше обычного кисть все равно не получится. Я проглотил очередную порцию таблеток. Оставаться в лазарете больше не было смысла.
– Пойдем ко всем? – предложила Пейдж.
– Давай, – согласился я. Когда мы шли по коридору, я сказал: – Извини, что сбежал утром: в смысле, не попрощавшись.
– Ничего. Я так и подумала, что ты ушел с ребятами, и обрадовалась: отцу нужно было остаться одному на какое–то время. Где вы были?
– Хотели проверить кое–что насчет выхода из города. А потом началась буря. Боб еще не вернулся…
– Да, я знаю, – сказала она, взяв меня за здоровую руку. – С ним все будет хорошо.
Я кивнул.
– Тебе идет такой цвет.
– Спасибо. Мне показалось, ты предпочитаешь брюнеток.
Разве? Я и сам этого не знал. Поэтому просто пожал плечами.
В маленькой часовне Даниэль вел молитву. Одри сидела в первом ряду. Глаза у нее были закрыты, а губы двигались – она говорила с Богом. Даниэль произнес: «Ибо Господь – судия наш». Паства закивала и заулыбалась в знак того, что все поняли слова проповедника, а вот мне ничего не было ясно. Я понимал только, как и за что они любят Даниэля: уже одно его присутствие успокаивало. И хотя даже я рядом с ним чувствовал себя увереннее, по–настоящему я полагался только на свои силы, никогда не перекладывая груз ответственности за свои поступки на других, каким бы тяжелым он ни был.
В столовой перед Томом тоже собралась группа людей. Сразу же стало ясно, что два лагеря никуда не исчезли: одни по–прежнему следовали за проповедником, другие по–прежнему прислушивались к мнению хирурга. Хотелось верить, что скоро это разделение исчезнет.
Пейдж взяла меня за руку и повела на террасу: даже крыша не защищала от снега с ветром, пурга и не думала успокаиваться.
– Снежный конец света какой–то, – сказал я, думая о Бобе: спрятался он где–нибудь или все еще на улице?
На террасе собрались подростки: на пластиковых креслах, завернувшись в одеяла и с чипсами–крекерами на коленях, они, как в кино, наблюдали за разбушевавшейся природой, за засыпанной снегом пустой дорогой. Они ни капли не напоминали моих друзей: Анну, Мини и Дейва; Рейчел и Фелисити, оставшихся в зоопарке. Мне они показались странными, вернее, немного помешанными: когда мы появились, они как раз сошлись на том, что наступает Судный День.
– Зараженные – исчадия Ада. Это кара Божия.
И такие слова произносил четырнадцатилетний пацан! Наверное, причина состояла в том, что они отсиживались здесь безо всяких проблем, понятия не имея, как обстоят дела за стенами их «крепости». Кто знает, что бы мне взбрело в голову, останься я в Рокфеллеровском небоскребе? Да и лет им было меньше, чем мне. В четырнадцать я считал, что знаю ответы на все вопросы, а сейчас от былой уверенности не осталось и половины. Ого! А что же со мной будет в двадцать лет? А в тридцать?
– Причем тут исчадия ада? – вмешалась Пейдж. – Им просто не повезло. До болезни они были нашими соседями, родственниками, друзьями…
– Мы же видели, как они убивают!
– Многим из тех, кто сейчас с нами, тоже пришлось убивать, но мы же бросаем в их адрес подобные обвинения, – сказал Даниэль, подходя к нам. Интересно, он думал обо мне, произнося эти слова?
Проповедник успел разбинтовать голову: лицо оказалось в лучшем состоянии, чем я ожидал. Под глазами синяки, губа разбита, на щеке почти черный кровоподтек, ну и вата в сломанном носу. Безусловно, видок у Даниэля был тот еще, но за последние пару недель мне попадались гораздо более искалеченные люди. Я смотрел на него и с ужасом думал, чем все могло кончиться.
Даниэль взял кресло, подтащил к подросткам, сел и заговорил:
– Никому не дано в полной мере постичь природу Человека, равно как сострадания, любви и ненависти, перед которыми мы не в силах устоять. Не нужно спешить, друзья мои, пусть все идет своим чередом, живите как дулжно, относитесь к тем, кому повезло меньше, как к вашим братьям и сестрам, ведь таковыми они и являются. Все мы – одна семья в эти нелегкие времена.
Мы с Пейдж гуляли по комплексу. Забрели на самый настоящий урок, где были и взрослые, и дети. Учитель что–то оживленно писал и чертил на доске. Несколько ребят тихонько сидели в уголке с листками и ручками – похоже, для них урок закончился, зато группа взрослых и пара детей о чем–то яростно спорили с учителем, задавая вопросы, выкрикивая, а тот с готовностью слушал их и давал ответы.
– Он вчера пришел, – шепнула мне Пейдж.
Я стоял, прислонившись к дверному косяку.
– Так они не зомби? – спросил кто–то.
– Думаю, нет. Во–первых, у зомби не растет борода, – ответил учитель и выжидающе замолчал. Затем хохотнул, и все тоже рассмеялись. Он определенно нравился мне. – Зомби не существуют на самом деле, ну, или они почти все вымерли, – продолжил он, и снова в классе раздался смех. – А если серьезно, то я не знаю, что произошло с этими людьми. Конечно, у меня есть версии и кое–какие мысли, но нет доказательств. Поэтому давайте говорить о том, что мы знаем наверняка.
– Это вирус Шатни.
Учитель рассмеялся.
– Меньше смотри телевизор, мальчик. Еще варианты?
– Это была атака с использованием биологического и обычного оружия.
– Верно, это была атака.
– А кто напал?
– Мы не знаем…
– Уверен, это…
– Уверенности быть не может. У каждого есть мнения и предположения. Поэтому давайте говорить о том, что известно наверняка. Было совершено нападение с использованием неизвестного нам биологического оружия, которое привело к заражению. Вирус распространялся воздушным путем и выделялся в течение первых десяти, максимум пятнадцати минут одновременного удара по всему городу. Что еще нам известно?
– Маленькие дети и слабые взрослые сразу погибли, – сказал кто–то.
Учитель кивнул, опустив взгляд: мне показалось, что он сам стал свидетелем чего–то подобного.
– Он не передается от человека к человеку, им нельзя…
– Откуда нам об этом знать? – перебил учитель. «Класс» внимал каждому его слову, надеясь получить ответы на все вопросы. – Откуда нам знать, как он передается?
Все молчали. Даже я не был уверен, ведь убедиться своими глазами в том, что нельзя заразиться от Охотника, мне пока не довелось.
– Я уверен лишь в одном: будущее зависит только от нас, – сказал учитель. – И мы, собравшиеся здесь, и другие уцелевшие люди должны думать о поколениях, которые придут нам на смену, поэтому наша обязанность – сделать мир для наших детей и детей наших детей лучше. Как можно лучше.
– Он прав, – сказал я, и все, как один, повернулись ко мне. – Все зависит от нас: если мы решим сделать мир лучше, он станет лучше. Но не здесь: здесь с каждым днем становится всё хуже: мы это видели. Вот что знаю наверняка я: можно ли сейчас заразиться? Да! До сих пор ли самые страшные зараженные нападают и убивают ради теплой человеческой крови? Да! Опасны ли зараженные, не пьющие кровь? Нет! Я много раз встречался с ними лицом к лицу. У них нет выхода, они обречены – и это страшно. Но мы не в силах помочь. Я не собираюсь лгать. Скоро вернется Боб, и если он принесет хорошие новости, я первым уйду отсюда, потому что хочу обнять отца. Хочу домой.