Страница 44 из 53
Опошление супружеских чувств вызвало к жизни попытки альтернатив официальному браку. Одной из них явился компаньонат, распространившийся в Германии и Соединенных Штатах. Бывший денверский юрист Бен Линдсей пришел к убеждению, что современная семья разложилась и ей на смену должны прийти новые формы брака. Он выступил с идеей компаньоната — союза, основанного на временном, взаимовыгодном соглашении, не регистрируемом законодательством. У Линдсея нашлись сторонники и последователи, но когда он попробовал добиться признания своей идеи перед конгрессменами штата Колорадо, то сразу приобрел репутацию «красного» и сделался объектом преследований «стопроцентных американцев» и куклуксклановцев. Хотя сам Линдсей категорически отвергал обвинения, неоднократно подчеркивал, что он «не революционер, а практик» и что «мнимый радикализм его идей завтра будет выглядеть консервативно», политический ярлык положил конец его деятельности. В Германии в амплуа семейного реформатора выступала некая Шарлотта Бухов-Гомейер. В книге «Временный брак» она призывала к добровольному объединению мужчины и женщины на заранее определенный ими самими промежуток времени, если в результате сожительства появляются дети, то срок автоматически продлевается. Нередко жизнь даже опережала теорию. В газетах встречались такие объявления: «Д-р Адольф Редель и Патриция-Рут Редель, урожденная Шредер, вступили в свободный брак». Число таких «протестантов», бросивших вызов морали, постепенно увеличивалось.
Сами женщины, каждая по-своему, тоже пытались искать пути к раскрепощению. Еще в 20—30-х годах прошлого века писательница М. Вильсон пробовала создавать особые публичные дома на абонементной основе для читательниц своих фривольных романов. Абонентки могли выбрать себе мужчину по вкусу, оставаясь при этом невидимыми. В эпоху Великой французской революции Мери Уолтонкрафт опубликовала работу «Спасение прав женщины», которая стала своего рода библией эмансипации. Постепенно это движение окрепло, получило широкий размах, приобрело немало сторонниц. Феминизм представлял собой немалую, но плохо организованную силу, выступавшую за социальные, политические и гражданские права женщин. Особенно шумную известность снискали суфражистки — участницы движения за предоставление женщинам избирательного права. Не обходилось и без курьезных попыток бороться не только за равноправие, но и за приоритет перед мужчинами. Так, например, Элиза Фарнгейм, основательница «школы неповиновения женщин» в Америке, провозглашала: «Мы требуем не равенства, а владычества. Мы лучше, умнее, сильнее мужчин; вот евангелие, которое должно спасти мир». Такие мнения высказывались и в России. Некая Л. П. Кочеткова в книге «Вымирание мужского пола в мире растений, животных, людей» утверждает: «Вымирание мужчин у передовых народов приведет сначала к смешению рас всех частей света и к установлению на земле более однородного типа человечества, а затем мужской пол угаснет вовсе и вместе с ним исчезнет последний источник неравенства, раздоров и отчуждения между людьми».
В Европе набирало силу движение за обновленную половую этику, признание моральным всего того, что вытекало из требований природы. Мировая лига сексуальных реформ, возглавляемая Августом Форелем, Хэвлоком Эллисом и др., добивалась пересмотра уголовного законодательства в отношении сексуальных меньшинств (гомосексуалистов и лесбиянок), признания неотъемлемых прав человека на свободу самовыражения в интимной сфере. То там, то тут возникали разного рода анархо-сексуальные секты наподобие той, которую возглавлял в Германии некий Мук-Ламберти. Более двух десятков молодых людей обоего пола колесили во главе с ним по всей стране, демонстрируя «откровения тела». Удовлетворив свое любопытство, благонамеренные буржуа упрятали в конце концов всю компанию за решетку.
Вообще участь сексуальных реформаторов, как правило, была незавидна. Характерна в этом смысле судьба «левого» журналиста Гуго Бетауэра, который едко обличал традиционные ценности брака. Присяжные блюстители приличий добились суда над ним, а затем искренне радовались, когда молоденький зубной техник разрядил в возмутителя спокойствия свой револьвер.
Настроения декаданса, пронизавшего всю общественную жизнь, вызывали серьезную тревогу. Предпринималось немало попыток объяснить упадок нравственности. Поль Эрнст, известный в свое время драматург, автор книги «Крушение марксизма» считал, что выдвинувшийся на историческую авансцену пролетариат враждебен не только определенной форме брака, но является принципиальным врагом брака как такового. У рабочего класса отсутствует конструктивный подход, он несет разрушительные тенденции, которым буржуазия ничего не может противопоставить. Как всегда, не обошлось без обвинений в адрес евреев: еврейство, мол, породило Маркса, Фрейда, Шницлера, Нордау, освятило их именами крах семьи и сексуальную распущенность. Это оно заставило честную женщину одеть короткую юбку и подстричься под «бубикопф» (мальчишескую головку)...
Но самая страшная угроза исходила, конечно же, из страны, где уже победила пролетарская революция. Страна эта звалась Россией, и растерянная Европа заклинала: «Мы находимся перед лицом серьезной опасности, но победа большевистской морали еще может быть предотвращена. Для этого требуется напряжение всех сил... »
Глава 8. Русский синдром
Русский синдром
Сексуальность и национальный характер. Русский образ. «Бьет — значит любит». Семья. Пресечение разврата. Крепостные невольницы. Проституция в России. Прикрепление к проституции. Военный кризис. Эксцессы предреволюционных лет. Стихия революции. Творцы «новой морали». Военный коммунизм. Возмещение по-пролетарски. Теория «стакана воды». «Без черемухи». Комсомольские
страсти. В м ес то за ключения.
Довольно жить законом, Данным Адамом и Евой, Клячу истории загоним. Левой! Левой Левой!
В. Маяковский
Древняя мудрость гласит, что судьба — это характер. Пожалуй, никто не станет оспаривать, что каждый народ имеет веками сложившийся национальный характер, обладает в глазах других определенными социально-психологическими чертами. К сожалению, этот национальный образ часто основывается на поверхностном знании, невежественных представлениях, нередко вообще мало соответствует действительности. Тем не менее стереотипы массового сознания весьма устойчивы и практически не поддаются корректировке. Так, француз в глазах русского — непременно распутный, легкомысленный малый, прыгающий из одной постели в другую и питающийся лягушками. Немец — педант и фанатичный приверженец порядка, который обязательно заводит часы и надевает колпак, прежде чем заняться любовью. Англичанин — неисправимый консерватор, итальянец — сладострастный лицемер, который не может обойтись без Девы Марии даже в публичном доме, но прикрывает божественный лик простыней, чтобы не оскорбить богохульством. Естественно, что русский народ тоже имеет свой традиционный образ.
В представлении среднего обывателя русский мужик — насупленный тугодум, который охотно пресмыкается перед более сильным и наглым. Рвать на груди рубаху, пьянствовать, бухать земные поклоны и взывать о милосердии — суть основные его занятия. Он невероятно терпелив, но его, как медведя, не следует загонять в угол — гнев и слепая ярость русского мужика страшны и необузданны. Было бы величайшей несправедливостью приписывать эти качества всему народу. Однако историческое прошлое России столь драматично и многострадально, что при желании в нем можно найти некоторые подтверждения утвердившихся стереотипов. Многовековое рабство и унижение, набеги викингов, нашествия тевтонских «псов-рыцарей», почти трехсотлетнее монголо-татарское иго не прошли для России бесследно. Русские женщины тысячами подвергались насилию, их дети и мужья угонялись в неволю, истреблялись с невероятной жестокостью. Говорить сегодня о чистоте славянской расы почти не приходится: с трудом можно найти русского человека, чья кровь в десятом—двадцатом колене не перемешалась с кровью завоевателей. Подавление национального чувства вошло в России в традицию, отразилось на всех сторонах жизни общества и каждого отдельного его представителя. Не менее прочего пострадала и психосексуальная конституция народа: со времен великокняжеского феодализма в ней возобладали мазохистические тенденции, болезненное преклонение перед мучителем и господином.