Сыр и черви

Большинство этих утверждений было сделано Меноккио в ходе одного очень долго продолжавшегося допроса. «Я скажу такое, что всех приведу в удивление», — обещал он односельчанам: действительно, и инквизитор, и генеральный викарий, и подеста Портогруаро должны были онеметь от изумления при виде какого-то мельника, который с такой уверенностью и напором излагал свои идеи. На их оригинальности Меноккио особенно настаивал: «Я никогда не имел дела ни с каким еретиком — сказал он, отвечая на конкретный вопрос судей, — но я не без смысла в голове, и я хотел разузнать великое и неизвестное; может быть, все то, что я говорил, — ошибка, и я покоряюсь святой церкви. Может быть, я согрешил, но Святой Дух меня просветил, и я прошу смерти у Господа Бога, у Господа Иисуса Христа и у Духа Святого, если в чем-нибудь солгал». В конце концов он решил последовать совету сына, но в начале ему хотелось, как он давно уже задумал, «много чего сказать о дурных делах тех, кто наверху». Он, конечно, знал, чем рискует. Когда его уводили в камеру, он попросил судей о снисхождении: «Пощадите меня, синьоры, ради Господа нашего Иисуса Христа: если я повинен смерти, казните меня, но если я заслуживаю милосердия, окажите мне его, потому что я хочу быть добрым христианином». Но до конца процесса было еще далеко. Через несколько дней (1 мая) допросы возобновились; подеста пришлось уехать из Портогруаро, но судьям не терпелось еще раз послушать Меноккио. «Из прежних заседаний, — сказал ему инквизитор, — явствует, и об этом вам было заявлено, что дух ваш шаток и исполнен нечестивых мнений, и ныне святой суд желает, чтобы вы закончили перед ним изложение всех ваших мыслей». Меноккио в ответ: «Дух мой был объят гордыней, я желал нового мира и нового устройства всей жизни, я думал, что церковь идет по неправому пути и хулил ее за роскошество».

7. Архаическое общество

К тому, что скрывается под словами о «новом мире и новом устройстве всей жизни», мы вернемся позже. В начале необходимо ответить на вопрос, каким образом этот фриульский мельник мог формулировать подобные идеи.

Общественная жизнь во Фриули во второй половине XVI века была в сильнейшей степени отмечена архаическими чертами24. Феодальная знать обладала подавляющим влиянием во всем регионе. Институт рабства, известный под именем «маснада», существовал еще веком раньше — много дольше, чем в других близлежащих областях25. Традиционный средневековый парламент продолжал сохранять свои законодательные функции, хотя реальная власть уже давно перешла в руки венецианских наместников26. Вообще Венеция, владевшая этой областью с 1420 года, все, что могла, оставила в нетронутом виде. Главной заботой венецианцев было создание такого баланса сил, который бы сводил на нет подрывные тенденции части феодального фриульского дворянства.

В начале XVI века конфликты внутри знати обострились. Возникли две партии — «замберланов», сторонников Венеции, объединившихся вокруг могущественного Антонио Саворньяна (он впоследствии перешел на сторону императора и умер на чужбине), и «струмьеров», враждебных Венеции, во главе которых стояло семейство Торреджани. Этот конфликт разворачивался на фоне ожесточенной классовой борьбы. Уже в 1508 году дворянин Франческо ди Страссольдо, выступая в парламенте, предупреждал, что в различных местностях Фриули крестьяне объединились в «сообщества», некоторые числом до двух тысяч человек, и в этих «сообществах» произносятся «нечестивые и сатанинские речи о том, чтобы изрубить на куски прелатов, дворян, владельцев замков и горожан, учинить им всем сицилийскую вечерню, и говорятся многие другие непристойные речи»27. И дело не ограничивалось речами. В жирный четверг 1511 года во время кризиса, последовавшего за поражением Венеции при Аньяделло, и в самый разгар эпидемии чумы крестьяне, верные Саворньяну, восстали сначала в Удине, потом в других местах, истребляя дворян из обеих партий и поджигая замки. Мгновенно восстановилась классовая солидарность дворянства, и восстание было жестоко подавленно28. Но размах крестьянского мятежа, с одной стороны, напугал венецианскую олигархию, а с другой — указал на эффективный способ сдерживания фриульского нобилитета. После восстания 1511 года венецианское правительство взяло на вооружение политику поддержки крестьянства Фриули (и всей Террафермы) в пику местному дворянству. Эта тактика противовесов породила на свет уникальный для венецианского государственного организма институт — крестьянскую управу (Contadinanza)29. Он был наделен не только фискальными, но и военными функциями: посредством специальных списков осуществлял сбор податей и в то же время организовывал из крестьян местную милицию. Это было самой настоящей пощечиной для фриульских нобилей: в «Уложениях Отечества», глубоко проникнутых феодальным духом (среди прочего там упомянуты наказания, полагающиеся крестьянам, которые дерзают чинить помехи благородному искусству охоты, расставляя ловушки для зайцев или вылавливая по ночам куропаток), имеется статья, озаглавленная «De prohibitione armorum rusticis»*30. Но венецианские власти, сохраняя за крестьянской управой ее специальные функции, последовательно выдвигали ее на роль полномочной представительницы интересов деревенских жителей. Тем самым юридическая фикция, согласно которой парламент являлся представительным органом всего населения, утрачивала в том числе и формальное значение31.

Список мер, предпринятых Венецией в защиту интересов фриульского крестьянства, весьма обширен32. Уже в 1533 году в ответ на петицию, в которой «доверенные лица» из Удине и других мест Фриули и Карнии выражали неудовольствие «непосильным размером арендной платы за землю, каковая вносится в этом нашем Отечестве лицам благородного сословия и другим гражданам светского состояния, а происходит это из-за чрезмерных цен на зерно, сильно возросших за последние годы», — в ответ на эту петицию было дано разрешение оплачивать аренду (за исключением долгосрочной) деньгами, а не натурой, причем на основании единых расценок, установленных раз и навсегда. В условиях быстрого роста цен это явно облегчало положение крестьян. В 1551 году «по прошению крестьянства этого Отечества» все арендные платежи, установленные начиная с 1520 года, были особым декретом снижены на семь процентов — через восемь лет этот декрет был подтвержден и положения его расширены. Затем в 1574 году-венецианские власти предприняли попытку ограничить ростовщичество в деревне, постановив, что «у крестьян этого Отечества запрещается забирать в залог все виды крупного и мелкого скота, пригодные для обработки земли, а также любую хозяйственную утварь, и это запрещение распространяется на всякого заимодавца помимо владельца сказанного имущества». Кроме того, «дабы облегчить бедствующее крестьянство, у которого по алчности заимодавцев и торгующих в рассрочку отбирается урожай еще до обмолота, когда цены на него самые низкие во весь год», постановлялось, что кредиторы могут требовать возвращения долгов только после 15 августа.

Эти послабления, главной целью которых было гасить конфликты, тлеющие во фриульской деревне, устанавливали вместе с тем в обход местного нобилитета отношения объективной солидарности между крестьянами и венецианской властью. С прогрессирующим снижением арендных платежей землевладельцы боролись, пытаясь заменить бессрочную аренду обычной, условия которой были невыгодны для крестьянина33. Эта тенденция, доминировавшая в данный период, встречалась во Фриули с серьезными препятствиями — в первую очередь демографическими. Когда налицо нехватка рабочих рук, землевладельцу трудно рассчитывать на заключение выгодного для него земельного контракта. В течение столетия, с середины XV до середины XVI века либо по причине постоянных эпидемий, либо из-за усиления эмиграционных процессов, прежде всего, в направлении Венеции, численность народонаселения во Фриули уменьшилась34. В донесениях венецианских наместников то и дело говорится о нищете крестьян35. «Я приостановил взыскание всех частных долгов до сбора урожая, — сообщал Даниэле Приули в 1573 году, добавляя, что кредиторы «отбирали у женщин одежду на глазах у их детей и даже запирали перед ними их собственные дома — дело неслыханное и бесчеловечное». Карло Корнер в 1587 году указывал на скудную природу края: земля здесь «малоплодородна, ибо камениста и частично покрыта горами, а также страдает от частых наводнений и сильных гроз, которые здесь также не редкость», — и приходил к такому заключению: «именитые люди не имеют здесь больших богатств, а простой народ, и крестьяне в особенности, бедны до последней крайности». В самом конце века (в 1599 г.) Стефано Варо рисовал картину полного упадка и беспросветного отчаяния: «за несколько прошедших лет сказанное Отечество оскудело до того, что не осталось города, в котором две трети и даже три четверти домов не пребывали бы в разрухе и брошенными; почти половина земель не обрабатывается, что являет вид воистину прежалостный, ибо если дело так пойдет и дальше — в чем сомневаться не приходится, поскольку что ни день отсюда уезжают все больше и больше, — то остаться этим несчастным подданным в полной нищете». В то время, когда упадок Венеции еще едва угадывался36, фриульская экономика уже пребывала в состоянии полного разложения.