Страница 6 из 8
— У моего дедушки была точно такая же сабля! — похвасталась Наташа. — Я на фотокарточке видела.
— Советую, Наташа, заглянуть вот сюда, — Маргарита Павловна достала с полки толстую панку и развязала тесёмки на ней. — Здесь собраны материалы о той самой дивизии, в которой служил твой дедушка.
Мы с Наташей внимательно разглядывали содержимое папки — альбомы с рисунками и фотоснимками воспоминания и письма фронтовиков, путевые тетради ржевских следопытов.
В одной из тетрадей был записан рассказ пионеров о том, как они летом ходили в деревню Старшевицы и познакомились там со старой колхозницей Еленой Фёдоровной Волковой.
Она была свидетельницей страшного преступления гитлеровцев. Разрушив деревню, немцы пытались поджечь единственное уцелевшее за околицей здание — большой сарай, где прятались от пуль и снарядов местные жители: старики и старухи, дети и их матери.
Фашисты подошли к сараю, накрепко заперли его и не выпускали людей на воздух.
Потом начали бросать горящие факелы на соломенную крышу.
Возник пожар.
Все, кто был заперт в сарае, сгорели бы заживо, задохнулись бы в дыму, если бы им на выручку не подоспели солдаты в белых халатах.
Это были наши лыжники-разведчики. Они оттеснили фашистов дальше от деревни, спасли жителей.
— И мой дедушка был там, да? Это он спас их, да? — допытывалась Наташа.
— Не знаю, — ответила Маргарита Павловна. Надо бы вам в Старшевицах с Еленой Фёдоровной повидаться. Она точно знает и всё расскажет.
Учительница достала из папки письмо и показала Наташе:
— Оно пришло в школу от однополчанина твоего дедушки — фронтового фельдшера Владимира Павловича Нажимов а. Теперь он известный учёный, доктор наук. А тогда, в войну, он написал вот такие стихи:
Мне хотелось узнать, когда, в каком месте, были написаны эти стихи.
Учительница ответила, что Владимир Павлович написал их весной 1942 года под Ржевом, когда наши части бились с фашистами у деревни Старшевицы.
— Постойте, постойте, — от волнения я с трудом выговаривал слова. — Так ведь в топ же самой деревне, в то же самое время мои отец…
Маргарита Павловна сразу догадалась, что я хотел сказать.
— Да, вполне возможно, что стихи эти посвящены вашему отцу, — и она вынула из следопытской папки ещё одно письмо — фронтовой треугольник.
Каково же было моё изумление, когда я увидел, что письмо написано знакомым почерком, тем самым почерком, который мы с мамой запомнили на всю жизнь.
Письмо написал политрук роты связи 227-го стрелкового полка Николай Яковлевич Будённый, приславший нам когда-то извещение о гибели отца.
В этом письме политрук во всех подробностях описал сражение за деревню Старшевицы, рассказал в письме, как в начале мая фашисты стали атаковывать наши окопы, открыли огонь по нашим солдатам и как отважный советский воин — это был мой отец! — первым выскочил навстречу фашистам, повёл за собой остальных красноармейцев и как, налетев на вражескую мину, упал в пламени взрыва.
В конце письма политрук написал, что храбрый боец был похоронен на окраине деревни Старшевицы с боевыми почестями и что его товарищи, отомстив врагу за гибель своего любимого командира, подняли над отвоёванной деревней красный флаг…
— В стихотворении то же самое, — сказал я. Будто один человек писал.
— Ничего удивительного, — объяснила Маргарита Павловна. — Политрук Будённый и фельдшер Нажимов служили в одном полку, воевали на одном и том же участке. Они оба могли знать вашего папу и, наверное, присутствовали на его похоронах.
— А почему там дедушкиной могилки нет? — спросила Наташа.
— Как так нет? Должна быть. Вот приедете в Старшевицы и разузнаете.
— Папа уже разузнал. А ему сказали — нет там никакой могилки.
— В Старшевицах нет, так в другом селе есть. Некоторых после войны на новое место перезахоронили. Может, и твоего дедушку тоже…
— Мы с папой обязательно найдём могилку! Я на неё цветы положу. А потом, когда кончатся каникулы и я пойду в школу, всему нашему классу прочту стихи про дедушку.
Наташа вынула из своего рыжего портфеля тетрадь и переписала туда стихотворение фронтового фельдшера, который служил и воевал вместе с дедушкой.
Ночевали мы с Наташей в гостинице.
Допоздна разговаривали о ржевских ребятах-следопытах.
Какие же они молодцы!
Не одна сотня вёрст пройдена ими, сотни писем написано в разные концы страны. И всё это для того, чтобы не были забыты имена героев, чтобы ожили погибшие в памяти народной, чтобы не было на нашей земле безымянных могил.
Проснувшись рано утром, мы стали искать машину до деревни Старшевицы.
Накрапывал дождь.
Нам сказали, что и в хорошую-то погоду туда добраться нелегко, а в распутицу и думать нечего!
Но нам повезло — райкомовская машина отправлялась в тот район.
Мы с Наташей пристроились на заднем сиденье, за спиной шофёра, на редкость общительного, славного парня, и он всю дорогу, пока мы ехали, кивал головой то в одну, то в другую сторону. Рассказывал, какие бои проходили когда — то вокруг.
Где бы мы ни проезжали — по слякотной дороге вдоль зелёной речки Холынки, по тихим улицам деревень Тимофеево и Галахово, которые когда-то были дотла сожжены фашистами, по жиденькому перелеску, сумрачной полосой вставшему поперёк поляны за деревней Дешёвка, — везде находили следы давным-давно отшумевшей войны: широкие воронки и узкие окопные впадины, в которых поблёскивали лужицы, развалины блиндажей и заросшие холмики могил, памятники и обелиски.
На машине мы ехали не так уж и долго — каких-нибудь полчаса.
В восемнадцати верстах от Ржева, близ нескольких домиков на поляне, шофёр приглушил мотор и сказал:
— Приехали! Доставил вас точно по адресу!
Мы с Наташей сошли на землю, а машина помчалась дальше, в соседний колхоз.
Так вот она какая, деревня Старшевицы!
В ней всего восемь домов, да и те, как объяснил нам ещё по дороге шофёр, построены в послевоенное время. От деревни, объединявшей когда-то в колхозе "Красные Старшевицы" около сотни дворов, ничего не осталось.
Она была снесена вражескими снарядами, изрыта воронками, превращена в пепелище.
Лишь старая ветла одиноко стоит на околице, разбросав свои корявые, оголённые войной, ветви.
Стоит, как печальное напоминание о былых ранах и былых бедах.