Страница 3 из 6
Театр теней
Театр теней: стена, источник света, ладонь, пять незаполненных минут — и вот уже страдают и зовут, и тот влюблён, а этот оклеветан, а кто иной — далече и не с теми. Всё как везде. Проекция. Пассаж. И тень монеты ломаной не дашь за право оставаться в этой теме. Играйте, пальцы, — свет пока за вас, а если поточнее, то за вами. Недолог век у вечной мелодрамы: один сухой щелчок — и свет погас- нет, и наступит темнота, из века в век равняющая тени себе, сиречь, нулю. ...Рычащий демон; «всё есть одно»*, начавшийся с хвоста и неспособный смыслом разрешиться; дрожащий пёс; мяукающий кот; и — смена сцены — пропасть тёмных вод, и над волной растрёпанные птицы — иллюзия, обман, игра теней, но если присмотреться, то на дне есть ты, есть я, реальные не боле, чем чёрный сфинкс, летящий краем моря. __________________________________________ * уроборос, оробороПисьма древоточца
1. Ходов твоих причудливая сеть всего лишь продвижение по кругу: яйцо покинув, в зиму умереть, ожить, когда земля поддастся плугу, и вгрызться в плоть, и пить древесный сок в беспечности слепого паразита, окуклиться, оставив узкий выход, и, изменившись, выпорхнуть в свой срок в огромный мир, на яблоко похожий. Не мне судить тебя — под тёплой кожей я тоже червь, грызущий вечный смысл от яблока познания до мрака, но, зряшность превращения оплакав, бессмысленность свою мне вряд ли смыть. 2. Клинопись, первичный иероглиф — не с твоей ли азбуки, червяк, человек, горилльский лоб нахохлив, принципом подобия набряк и родил однажды строй убогий разномастных, свернутых, кривых линий, означающих дорогу, зверя, что, замученный, затих, племя остающихся зверями, но уже принявших беглый ген... Бег по кругу... Жажда перемен да пребудет, древоточец, с нами. 3. В бессонный час любой сторонний звук составит не компанию, так дело. И вот он — начинается несмело, как шепот неприкаянных теней, но прирастая, как зеленый лук на светлом подоконнике в апреле, становится назойливей, больней, захватывает мысленные мели, и я уже не думаю о нём — не звуке, в смысле, а о человеке — я слушаю, как тяжко дышит дом. Размеренно хрустит древесный крекер, и счастлив шашель жрать немой покой, поскольку счастье всякое имеет продление в лишённости чужой. И это ест меня, а шашель — двери. 4. Я не знаю, что пишешь ты, бык, пожирающий дерево, на коре, что утратила связь с обнажённым стволом. Я в печатное слово до этого месяца верила, а теперь не читаю, не вижу, не слышу. С очищенным злом перемешано вечное — хмель от такого смешения уравняет с богами, но позже похмельная муть низведёт до зверей. Ни к чему... Не в готовом решении открывается путь. Я б хотела уснуть, но ста лет будет мало... Так тягостно, тошно мне. Круг замкнулся, и к точке исходной съезжается рать. ...Улетай, убегай, уползай в своё тёмное прошлое, фессалийские дети тобой пожелали играть.О сущности вещей
Твой дом — картонная коробка, что в мнимой прочности своей непознаваема, мой робкий, согласно сущности вещей. Твой нос, держащийся по ветру, так нежен, влажен, говорящ, что разбавляет беспросветность твою куриный сочный хрящ, хребтинка золочёной рыбы, в салат не стертый пармезан. Грызи, нечаянная прибыль, за эти бусины-глаза тебе, конечно же, простится ордынский дерзостный набег. Пусть где-то есть лесная птица, и флейту чёрный человек уже поднёс к губам, целуя как женщину, чья жажда жжёт, — ты вытащил судьбу незлую и, может быть, поймёшь вот-вот, что благо в этой синекуре нисходит строго по часам рукой того, кто диктатурит и кто живёт в диктате сам. Терпи, душа размером с мошку, все боги — образ одного: найдут, возлюбят понарошку, устанут от и выйдут вон — туда, где маетные лужи качают тонкий лунный рог и где стоит на зыбкой суше оплот — бетонный коробок.О пустоте
1. В позу зародыша сворачивается душа, не хочет мешать, но мешает дышать, вынуждает тело слоняться без дела, разглядывать ночь в беспробудных окнах. Ночь, по-стариковски ссутулившись на скамейке, мокнет под проливным дождём. Всё сейчас параллельно, как рядом стоящий дом. Пусто, поэтому — о пустом. Поговорим. Конечно. Когда-нибудь, после всего, я расскажу тебе, кто приходит из тьмы кромешной, и с чего начинается волшебство, и какие холодные пальцы у чуда, и что оно отбирает для роста. Но это после. Сейчас я остров. Маленький остров. Коралловый дом. Атолл. Обними меня, если можешь. Час темноты пришёл. 2. Это слово, похоже, из птичьего языка, нами ухудшенное слегка — хотя, возможно, и напрочь испорченное осевой согласной, угрюмой и быковатой. Сам посуди: начало поёшь, а упрямицу в корчах выталкиваешь на свет — "б!". Завершающий слог получается смятым. Бьются с досады блюдца. Верят, что к счастью. Птицы над нами смеются, заходятся в трели: "Лю-лю, лю-лю!". Будем как птицы? Поздно. Август идет к нулю заморозков ночных медленно. Неуклонно. 3. Сорван двадцатый лист. Близится листопад. В кружеве тёмной ржи мелко дрожат каштаны. Выйдешь не с той ноги, мыслится невпопад, и на душе пустой — тянет. В общем, за пустоту. Все началось с неё, вот и во мне она — тягостна и законна. Вьёт к холодам гнездо, вьётся тугой змеёй. Не воздевай копьё, конник. Это не тот соблазн — и не соблазн совсем. Это всего лишь смерть важных когда-то смыслов. Даже нагорный смысл — если лишить лексем — падает в пустоту. ... Кружево: свет сквозь листья.