Африка

Женщины сначала уронили на землю корзины, которые несли на голове, а потом, полумертвые от страха, повалились сами. Так дю Шайю и убогие дети природы долго глядели друг на друга. Француз ласково улыбнулся и вообще постарался выказать любезность, но дикари, никогда не видавшие улыбки белого человека, приняли ее за смех людоеда, отправившегося за свежатиной. Они в полной панике искали, в какую бы трещину в земле им провалиться.

К счастью, послышались голоса спутников дю Шайю. Фанг понял, что с белым человеком идут негры, пришел в себя и пригласил маленький отряд к себе на стоянку. Вскоре фанг совсем успокоился, а после стакана водки и вовсе подружился с путешественником. Он рассказал ему новость, от которой сердце дю Шайю так и затрепетало: лес так и кишел гориллами!

День клонился к вечеру. Охоту пришлось отложить на завтра. Дю Шайю не мог глаз сомкнуть: волновался, как школьник перед экзаменом…

«Мы вышли на рассвете, — пишет он, — и забрались в самую что ни на есть густую, неприступную чащу — там мы надеялись найти убежище животного, с которым я так хотел сразиться. Час за часом шли мы вперед, но ни малейших следов горилл не обнаружили: кругом все те же крикливые обезьянки да кое-где — птицы.

Вдруг Мьенге, один из спутников, тихонько прокудахтал — этим сигналом туземцы пользуются, когда случается что-нибудь неожиданное. В тот же миг прямо перед нами затрещали ветки — это была горилла! Я понял это по гордому виду своих людей… Они тщательно осматривали ружья — вдруг порох ссыпался с полки? Я на всякий случай тоже проверил ружье, и мы осторожно двинулись дальше.

Ветви все трещали и трещали. Мы шли на цыпочках в полном молчании. По спутникам было сразу видно, что ввязались в серьезное дело… Наконец за густыми кустами мы увидели, как качаются ветки и молодые деревца: зверь вырывал их с корнем, добывая себе на корм плоды и ягоды.

Мы поползли дальше, соблюдая такую тишину, что было слышно наше дыхание. Вдруг лес огласился ужасным ревом. Кусты раздвинулись — и перед нами возник огромный самец гориллы. Он пошел через заросли на четвереньках, но, заметив нас, встал и дерзко поглядел нам в глаза.

Мы были от него шагах в пятнадцати. Никогда не забуду эту встречу!

Роста в нем было футов шесть, плечи огромны, грудь чудовищна, сила рук неимоверна. Глубоко посаженные серые глаза дико блестели, а в его оскале было нечто дьявольское.

Ничуть нас не испугавшись, он стоял на месте и бил себя огромными кулаками в грудь, бухавшую, как гигантский барабан, и непрестанно рычал.

Рык гориллы — самый поразительный и странный звук из всех, что можно слышать в лесу. Он начинается с отрывистого лая, как у разъяренного пса, и постепенно переходит в звук, в точности подобный раскатам дальнего грома, — когда я слышал крик гориллы где-нибудь вдалеке, мне часто казалось, что гремит гром.

Кажется, что рык исходит не изо рта и гортани, а из огромных полостей в груди и в чреве — так он глубок и звучен.

Не шевелясь мы готовились к обороне, а глаза гориллы все разгорались. Редкие волосы на макушке у зверя встали дыбом и зашевелились, он обнажил могучие клыки и вновь страшно зарычал. В этот миг он напомнил мне какое-то зловещее сонное видение или одно из тех фантастических существ, полузверей-полулюдей, которыми художники населяют адские пределы.

Он подошел на несколько шагов, остановился и вновь страшно взревел, двинулся дальше, шагах в десяти от нас опять встал и продолжил реветь… В это время мы выстрелили и убили его наповал. Стон животного был подобен и звериному и человеческому. Он упал ничком на землю, несколько минут конечности в напряжении конвульсивно дергались, и наконец все стихло: смерть взяла свое. Тут уже я мог вдоволь наглядеться на огромное тело. Роста в горилле было пять футов восемь дюймов; мускулатура рук и груди говорила о недюжинной силе».

Одержав нетрудную в общем-то победу и получив вожделенное чучело, дю Шайю отправился в деревню фангов.

Путешественник хотел своими глазами убедиться в том, о чем давно слышал, но не хотел верить: в людоедстве фангов. Любопытство Поля было удовлетворено, и даже слишком. Едва он вошел в деревню, как увидал следы крови. Дю Шайю сразу показалось, что это кровь человеческая, но он все еще сомневался. Вскоре все сомнения отпали: он встретил женщину, которая преспокойно, словно баранью ляжку с базара, несла человеческую ногу.

Вся деревня, особенно женщины и дети перепутались появления дю Шайю. Пока он шел по длинной аллее, по сторонам которой там и сям валялись человеческие скелеты (дю Шайю решил, что это главная улица), перед ним все разбегались по домам.

Наконец он дошел до главного дома, из которого слышался громкий ропот. Позже он узнал, что там как раз ели человека и ругались между собой, потому что пищи на всех было мало…

Вскоре все фанги сбежались посмотреть на белого. Представили его и царю.

Вид царя-людоеда, пишет путешественник, был свирепым и неприятным. Совершенно голое — если не считать пояска из древесной коры — тело было покрыто грубыми рисунками красной краски; татуировка покрывала и лицо, и грудь, и тело, и живот. Правитель был увешан амулетами, вооружен с головы до пят и носил на ногах медные кольца, звеневшие при ходьбе. Борода состояла из нескольких сплетенных жестких торчавших вперед косичек, украшенных жемчугом, зубы заострены и выкрашены в черный цвет. «Словно могила разверзлась!» — сказали бы вы, увидав, как он открывает черную пасть.

Царя сопровождала супруга — самая уродливая женщина, какую только можно увидеть. Она также была почти обнажена: всей одежды на ней была повязочка, крашеная, как и у царя, в красный цвет. Тело царицы покрывали малопонятные рисунки; кожа, вечно открытая дождю и ветру, стала пористой и шершавой. На ногах у нее были огромные железные кольца, а в ушах медные серьги двух дюймов в диаметре.

Стоявший рядом с путешественником важного вида негр объявил царю: он-де привел духа, проехавшего много тысяч миль через «Великие воды» специально к фангам. В восторге от такой чести, царь велел супруге как можно скорей приготовить жилье для столь важного гостя.

Без дальнейших промедлений дю Шайю отвели в новое жилище. По пути он с любопытством разглядывал деревню. Она была совсем еще новая и состояла из единственной улицы длиной около километра с крохотными домиками из древесной коры, крытыми пальмовыми листьями. Наружу выходили через крышу; окон в плетеных стенах не было. В одной и той же комнате ели, спали, готовили; тут же хранили запасы: к потолку были подвешены куски дичины и копченой человечины… Надо сказать, деревни здесь хорошо укреплены: огорожены крепкими частоколами и ночью охраняются стражей — даже днем чужеземцам строго запрещено появляться здесь.

Дю Шайю провели в отведенную ему хижину через всю деревню, и на каждом шагу он наблюдал ужасные следы антропофагии: целые груды человеческих костей, перемешанных с останками животных…

После такой тошнотворной прогулки путешественнику плохо спалось на кое-как сколоченной из досок походной постели…

Утром к нему с визитом явился царь в полном боевом снаряжении и раскраске. Заново покрашенное красной краской тело повелителя было все увешано амулетами и фетишами, охраняющими от дурного глаза, стрелы и пули. Три дротика, пук отравленных стрел, щит из слоновьей кожи составляли вооружение монарха. Дротики имели железный зазубренный наконечник и напоминали гарпун. Стрелами служили простые тонкие бамбуковые палочки, не более фута длиной, лишь слегка заостренные с одного конца. Они несут смерть всему живому: довольно, чтобы вытекла одна капля крови… Ядом служит сок одного растения, в который окунают стрелы; высохнув, они краснеют на острие. Никто не знает лекарства от ран, нанесенных этой столь безобидной с виду палочкой, — смерть наступает через несколько мгновений. Во время войны дикари иногда втыкают эти стрелы в землю, высунув острие на дюйм или на два. Стоит врагу чуть-чуть поцарапать босую ногу, как он падает замертво, моментально пораженный ядом! Фанги пользуются также трехфутовым охотничьим ножом и острым метательным топором.