Страница 5 из 69
Циничная откровенность папенькиного сынка взорвала старого рабочего, и он не удержался от резкого замечания:
– Ну что ж, гуляй, гуляй… Как бы потом не пришлось тебе пожалеть о напрасно загубленной молодости…
К их разговору, который с каждой минутой накалялся, поневоле прислушивались люди, обедавшие за соседними столиками. Но суровое предупреждение собеседника настолько задело и разозлило бывшего кадета, что он уже ничего не видел и не замечал. Вцепившись побелевшими пальцами в край стола, Питин подался к Балмочных и не сказал, а чуть ли не выкрикнул ему в лицо:
– Жалеть? О чем? Опоздали, милостивый государь! Думаете, мы не знаем, что вы за птица? Отлично знаем и скоро таких, как вы, будем вешать на телеграфных столбах!
– Ах ты, щенок! – вскочил из-за соседнего столика пожилой рабочий. – Кого вешать? Нас?
Сергею Филипповичу едва удалось успокоить соседа: стоит ли пачкать руки о такого? А пока успокаивал, Питин успел удрать из столовой.
Шёл старый чекист домой и думал: что это – пустое бахвальство, «благородный» выкрик буржуйского выкормыша, которому Советская власть обрезала крылышки, или случайно вырвавшаяся в минуту запальчивости угроза, не лишённая определённого смысла? Последнее, пожалуй, вернее: Питин сболтнул то, чем теперь живут, на что надеются многие «ущемлённые революцией» типы. Деникинцы близко, вот и ждут, сволочи, своего часа. Уверены, что Советская власть недолговечна. Но, в таком случае, кто же они такие, эти «мы»? Кто собирается вешать честных людей на телеграфных столбах? И когда эти «мы» намереваются их вешать?
Нет, он не имел права не придавать значения явной угрозе бывшего кадета, на мгновение потерявшего над собой контроль. Питин определённо не болтливый одиночка, не отдающий отчёта в словах и поступках. Кто-то стоит за ним и за такими, как он, скрытно руководит всей этой буржуйской компанией и только ждёт подходящего момента, чтобы толкнуть питиных на кровавые расправы с советскими людьми.
Значит, нельзя медлить, действовать надо сейчас же, пока не поздно.
И на следующее утро Сергей Филиппович вручил Якову Фёдоровичу Янкину подробный рапорт об угрозе бывшего кадета Питина, назвав в нем фамилии свидетелей их случайной стычки. Председатель ЧК отнёсся к рапорту с должным вниманием. Началось следствие. Истинный облик Питина начал постепенно проясняться.
Свидетели стычки в столовой подтвердили не только эту угрозу зарвавшегося Питина. Они рассказали, что и раньше слышали подобное от него и его приятелей не раз, когда те пьянствовали по вечерам в этой же столовой. Кто эти приятели? Откуда у них деньги?
Проверкой было установлено, что Питин действительно настроен очень враждебно. Настолько враждебно, что его ни минуты нельзя оставлять на свободе. А когда кадета арестовали, за ним потянулась и вся остальная цепочка: такие же бывшие кадеты, юнкера, сынки-лоботрясы бывших липецких богачей.
В конце концов чекисты добрались и до самых главных: до законспирированной контрреволюционной группы белогвардейских офицеров, в тылу у Красной Армии исподволь готовивших удар в спину защитникам Липецка. Но замысел этот не удался. Единственная угроза, случайно вырвавшаяся у Питина, позволила чекистам предотвратить большую беду.
Огромное впечатление произвёл на меня рассказ Сергея Филипповича: вот, значит, как надо уметь прислушиваться к разговорам врагов и чувствовать, видеть, разгадывать за отдельными их фразами то непоправимо страшное, что они замышляют против нашего всенародного дела. Но Балмочных, выслушав мои восторженные замечания, задумчиво покачал головой:
– Не думай, Митя, что по одной, сгоряча вырвавшейся фразе можно правильно судить о каждом человеке. Этак и до ошибки докатиться недолго, а ошибку чекисту прощать нельзя, за ней – вся судьба человека. Другой ведь и просто так сболтнёт лишнее, потом сам себя готов на куски разорвать, да поздно.
– А как ты узнаешь, сболтнул он или правду сказал? – не сдавался я.
– На то и советские люди вокруг. Свидетели, очевидцы: без них, без их помощи и правды все наши догадки – как дом без фундамента на сыпучем песке. Подул ветерок покрепче, и нету его, одни развалины. А правду свою от наших людей и самому хитрому врагу не утаить.
Впоследствии мне не раз приходилось убеждаться в справедливости, в глубокой партийной мудрости замечаний старого человека. И как бы сложно ни складывались обстоятельства, с которыми приходилось сталкиваться в чекистской работе, я всегда вспоминал советы Сергея Филипповича Балмочных.
Нашлись, конечно, друзья и среди молодых липецких чекистов. Одним из них мне стал недавний рабочий – токарь Сокольского завода Ваня Данковцев, весёлый, смелый, находчивый парень восьмью годами старше меня. Мы часто с ним беседовали, вместе строили планы, нередко спорили в свободные от работы минуты. Ваня умел вовремя подсказать, правильно посоветовать там, где надо, а то и сурово отчитать за случайную ошибку. Он раньше других последовал примеру большевистской решительности и дисциплины председателя ЧК Янкина. Учитель у нас был хороший.
Однажды я нёс воскресное дежурство и, как обычно в такие дни, во всем здании ЧК не было больше ни одного человека, если не считать наряда красноармейцев во дворе, вооружённых винтовками и пулемётом «максим». Все было тихо, спокойно, как вдруг незадолго до полудня по мостовой зацокали подковы лошадей и послышались возбуждённые людские голоса.
Выскочил на крыльцо, а там уже спешиваются десятка два кавалеристов.
– В чем дело, товарищи? Что случилось?
Ближайший из них обернулся, шагнул к крыльцу:
– Где ваш председатель? Давай сюда! Мы с ним сейчас поговорим…
Несколько конников направились к воротам, но им преградили путь успевшие сбежаться на шум красноармейцы. Вот-вот могла начаться свалка.
– Да вы расскажите, что нужно! – как мог громче крикнул я.
– Давай председателя, узнаешь! – неслось из возбуждённой толпы, напиравшей на крыльцо.
– Нет председателя. Один я, никого больше нет.
– А-а, так он ещё прячется? Сами найдём!
Больше всего меня возмутило обвинение Якова Фёдоровича в трусости. Я предложил: хотите, позвоню ему домой?
– Звони! И из дома вытащим!
Яков Фёдорович оказался дома. Выслушав мой сбивчивый доклад, он очень спокойным голосом произнёс:
– Попроси кавалеристов немножко задержаться. Иду.
И повесил трубку.
Жил Янкин недалеко, всего лишь за два квартала от ЧК. Вскоре на улице показалась его крепкая фигура в защитного цвета армейской гимнастёрке, с маузером на ремне через плечо, в кожаной фуражке на голове. Шёл он ровным, небыстрым шагом, с невозмутимо-спокойным выражением лица. Так же спокойно вошёл в гущу продолжавших выкрикивать угрозы конников. Вошёл, улыбнулся, поднял руку, и сразу утихли крики, наступила тишина.
– Вы хотели меня видеть, товарищи? – спросил Яков Фёдорович так, будто разговаривал с добрыми старыми знакомыми, а не с распалёнными злостью людьми. – Пожалуйста, я вас слушаю…
На мгновение опять вспыхнул разнобой выкриков, но Янкин покачал головой:
– Так у нас ничего не получится. Пусть говорит кто-нибудь один.
И начался мирный, обстоятельный разговор, судя по поведению кавалеристов, одинаково важный и для них, и для чекиста. До меня долетали лишь отдельные фразы, из которых трудно было установить его суть.
Но судя по тому, как обмякли, опустили винтовки наши красноармейцы, как, с чем-то соглашаясь, закивали головами конники, стало очевидно, что ни свалка, ни заваруха уже не произойдут. А потом Яков Фёдорович дружески пожал каждому кавалеристу руку, бойцы вскочили в седла, подняли коней в галоп, а Янкин, как ни в чем не бывало, направился в здание ЧК.
– Испугался? – улыбнулся он мне. – Напрасно: у ребят на уме ничего плохого не было.
– Да как же не было? Они…
– Они сочли себя обиженными, обманутыми и приехали добиваться правды. А правда у нас одна.
Оказалось, что в недавнем бою эти конники захватили у порубанных беляков несколько лошадей и решили продать их на городском воскресном базаре. Однако ревком, узнав об этом, поручил Янкину реквизировать коней и передать в красноармейскую воинскую часть. Яков Фёдорович предложил выполнить распоряжение ревкома по передаче лошадей начальнику липецкой милиции, а тот не очень вежливо обошёлся с кавалеристами, не объяснил им, почему и для какой цели их реквизирует. Вот конники и примчались в ЧК требовать назад свои трофеи.