Страница 25 из 68
Мурыгин опять отвернулся к окну, сжал голову руками, Иван Александрович задумчиво ходил взад-вперед по комнате. Несколько минут длилось молчание. Вдруг Мурыгин повернулся от окна, решительно подошел к Ломову, положил ему на плечо руку.
— Послушайте, Иван Александрович, вы-то, здешние интеллигенты, земцы, кооператоры, вы-то как относитесь ко всему этому?
Ломов поглядел на Мурыгина вопросительно.
— Вот к атаманщине к этой. Порки, расстрелы… Не щадят никого… Вон, видите, мстят женщинам, детям. Поймите — детям!
Ломов виновато потупился.
— Но что же можно сделать?
— Ах, эта интеллигентская беспомощность! Все можно сделать, все, все!
Голос Мурыгина зазвенел в страстном порыве. В привычном ораторском жесте протянулась сжатая в кулак рука.
Ломов внимательно вглядывался в Мурыгина.
— Послушайте, товарищ Мурыгин, — сердечно сказал Иван Александрович, — давайте говорить по душам. Я к вам давно приглядываюсь, вы меня удивили еще, когда дали денег семье расстрелянного… Затем советские деньги, советские газеты — ведь, как хотите, это должно было навести меня на размышления. Когда сегодня вы дали денег для жены Киселева, для меня не оставалось сомнений, что вы большевик… Теперь я убежден в еще большем.
— В чем именно?
— Вот вы сейчас на одну минуту забылись, заговорили полным голосом, и мне показалось, что этот голос я уже слыхал, и что он принадлежит не учителю Мурыгину…
— Кому же?
Иван Александрович смущенно улыбнулся и тихо сказал:
— Киселеву.
Мурыгин в упор поглядел в открытое лицо Ломова и раздельно спросил:
— Ну, и если бы это было так?
Ломов молча протянул Мурыгину руку. Димитрий крепко ее пожал, — понял Ивана Александровича без слов.
На другой день, уходя на службу, Иван Александрович заглянул в комнату Мурыгина.
— Вот что, товарищ Мурыгин, я бы думал, что жене Киселева следует рассказать про мужа.
— Вы думаете? — нерешительно проговорил Мурыгин.
— Конечно. Жестоко смотреть, как она страдает, когда знаешь, что так легко можешь ей помочь.
— Я тоже думаю, что это сделать надо, но как? Мне идти к ней, конечно, нельзя. Назначить свидание негде.
— Я приведу ее сюда.
— Будет ли удобно в вашей квартире?
— Ничего, один раз только, там что-нибудь придумаем.
— Кстати, вы не заметили, кто еще там в домике?
— Была одна женщина, должно быть, хозяйка, больше никого не видал.
— Мишку не видали?
— Нет, не видал. Поздно уж было, спал, наверно.
— Все-таки за ней, может быть, слежка. Вы спросите сначала.
— Конечно, спрошу. Если есть, она, наверно, заметила.
Мурыгин все еще колебался.
— Ну, хорошо. Только, Иван Александрович, вы уж ей до конца не говорите, к кому ведете.
— Да, да, конечно.
Вечером Ломов пошел к Киселевой. Наташа вышла в кухоньку. Тотчас же за ней выбежал и Миша.
— Мне с вами необходимо переговорить.
Наташа побледнела.
— Вы что-нибудь узнали?
Ломов молча показал глазами на мальчика.
— Может быть, мы пройдемся немного.
Поняла, что при Мише нельзя говорить, оделась, и вышли. Некоторое время молча шли рядом. Наташа дрожала всем телом, прятала руки в муфту и никак не могла согреться. Что хочет ей сказать этот незнакомый человек. Должно быть, что-нибудь о Димитрии.
— Я слушаю вас.
— Видите ли… Приехал один человек… Он вас знает и хочет повидаться. Вы могли бы пойти?
Наташа подозрительно взглянула на Ломова. Что за человек? Куда ведет? Уж не ловушка ли? Правда, лицо у спутника привлекательное, но ведь она видит его всего только второй раз и даже не знает, как его звать. В первый раз он принес ей деньги, сказал — от друзей Димитрия. Она даже не спросила тогда, как этот человек узнал ее адрес.
Иван Александрович заглянул Наташе в лицо.
— Вы, Наталья Федоровна, не сомневайтесь.
— Хорошо, я вам верю. Идемте.
У себя дома Ломов помог Наташе раздеться, подвел к комнате Мурыгина, открыл дверь.
— Вот здесь, входите.
Наташа с стесненным от какого-то предчувствия сердцем переступила порог. Навстречу поднялся гладко бритый мужчина, протянул руки.
— Наташа!
— Митя!
Крепко обвила его шею руками, прильнула всем телом, плачет, смеется.
— Митя, Митя, желанный мой!
Димитрий усадил жену на диван. Нежно гладил ее волосы, с любовью заглядывал в побледневшее лицо. Какая худая! Большие, ввалившиеся глаза кажутся от того еще больше. Под глазами синяя кайма.
Наташа, измучилась ты, бедная!
Не отрываясь, смотрела на мужа, взволнованно твердила:
— Я ничего, ничего… Ты жив, жив…
— Ну расскажи, как вы жили без меня. Что Мишук?
Наташа долго рассказывала…
— Значит, Алексей жив?
— Да.
— А что это за дядя Семен?
Наташа рассказала.
— Значит, его можно использовать?
— Вполне можно.
Уговорились встречаться в кино…
Когда Наташа вернулась домой, Миша уже спал. Утром, не успев еще как следует проснуться, Миша вспомнил про вчерашнего дядю.
— Мама, что тебе сказал дядя?
Мать улыбнулась счастливой улыбкой, какой Миша давно уже не видел на ее лице.
Дядя сказал, чтобы мы с тобой вечером пошли в кино картинки смотреть.
Миша недоверчиво взглянул на мать.
— Правда, мама?
— Правда, правда.
Вечером пошли в кино. Когда подходили к кассе покупать билеты, сзади подошел Мурыгин, купил билет и, войдя вслед за женой и сыном в зрительный зал, сел в нескольких шагах от них. Миша громко разговаривал, вслух по складам читал надписи на экране и не подозревал, что в трех шагах от него сидел отец. Мурыгин, не отрываясь, смотрел на сынишку. Было неудержимое желание подойти к Мише, посадить его к себе на колени, приласкать.
Но сделать этого было нельзя.
После кино проводил Наташу с сыном до самого дома, идя в нескольких шагах сзади…
Видел теперь жену и сына часто. Наташа одевала Мишу и шла гулять. В конце прогулки неизменно попадали в ту улицу, где жил Мурыгин. Миша протестовал. Он любил ходить по главной улице и, смотреть картинки в окнах магазинов.
— Мама, зачем мы здесь идем? Я хочу туда, где картинки!
— Не все ли равно, Миша, где гулять!
Как раз против дома, где жил Мурыгин, на другой стороне улицы, у чьего-то небольшого флигелька стояла скамейка. Наташа доходила до этой скамейки и неизменно предлагала Мише:
— Сядем, Мишук.
Я еще не устал.
— Ну, я устала, давай немножко отдохнем.
Садились на скамейку. Мурыгин знал, в какие часы выходила жена, подходил к окну и долго смотрел на ту сторону, пока Наташа с Мишей не поднимались и не шли дальше. Иногда Мурыгин не выдерживал, выходил на улицу и шел за ними, держась другой стороны улицы. Слушал, как Миша громко разбирал надписи на вывесках. Наташа останавливалась, показывала Мише на другую сторону улицы и спрашивала:
— Миша, ты прочитаешь, что вон на той стороне написано?
— Прочитаю.
Мальчик поворачивался лицом к противоположной стороне улицы и начинал читать. Тогда Мурыгин мог хорошо видеть лицо сына.
Раз мать принесла Мише письмо.
— Миша, тебе папа письмо прислал.
Мальчик бурно кинулся к матери.
— Где, где оно? Давай скорей!
Наташа протянула ему листок. На листке крупными печатными буквами было написано:
«Мой дорогой, любимый Мишук, пишу я тебе отдельное письмо. Твое письмо я получил и крепко тебя за это целую. Я жив и здоров, о тебе очень соскучился. Скоро приеду к вам, только ты об этом никому не говори, а то тогда мне нельзя будет приехать. Кланяйся маме, и дяде Семену, и тете Ивановне. И маму, и дядю, и тетю слушайся. Еще раз целую крепко тебя, мой дорогой мальчик. Твой папа».
Днем Миша несколько раз садился где-нибудь в уголке и перечитывал письмо отца. И весь день о чем-то упорно думал. Ложась спать и отдавая матери письмо, Миша сказал:
— Мама, спрячь письмо дальше, чтобы не нашли.