Телохранитель

Хуже пришлось только Луэлле: та еще должна была осматривать каждый туалет на предмет затаившихся террористов, грабителей, насильников и прочих криминальных элементов перед тем, как впустить туда старуху…

Но раз папа сказал, что прибывающая персона ничего общею с миссис Карлайл не имеет, то так оно и есть — обманывать бы он не стал. Другое дело, что, судя по ехидце в ею усмешке, «персоной» вполне мог оказаться какой-нибудь пятнадцатилетний подросток, с которым ей придется потом нянчиться — очередной родственник «первой пары».

Впрочем, Мэрион была рада, что отец усмехается. Может быть, посторонний человек ничего бы и не заметил, но она слишком хорошо его знала, чтобы не видеть, что в последнее время он выглядит каким-то нервным и усталым. Пыталась спросить, в чем дело, но он ответил: «Нет-нет, тебе показалось, все в порядке».

А на самом деле наверняка какие-то проблемы в посольстве…

Эдди подъехал ровно в семь, минута в минуту. Мэрион крайне удивилась бы, если бы он вдруг опоздал.

Эдди был помощником помощника (звучит-то как по-дурацки!) посла по связям с общественностью. Симпатичный, в общем-то, парень — высокий, похожий на скандинава блондин с правильными, хотя и несколько неподвижными чертами лица, он вел себя удручающе занудно, так, словно каждое слово и каждый свой поступок сопоставлял с какой-то незримой инструкцией.

Мэрион в его «табели о рангах» стояла где-то на уровне начальника отдела, посему, доехав до Фьюмичино[2], Эдди почтительно сопроводил ее в VIP-зал на третьем этаже, сказал: «Я пойду разузнаю, что и как» и скрылся за дверью.

Не прошло и минуты, как в зал вошел смуглый худощавый мужчина в сером костюме и уселся в кресло у двери. Снял темные очки, взял со столика газету и начал ее просматривать…

Мэрион сердито отвернулась к окну — сколько же можно! Нет, разумеется, она понимает, что такое правила безопасности, но в последнее время отец, кажется, совсем заработался и забыл, что она не первая леди, не слабоумная и не пятилетний ребенок, и не разрешать ей даже шагу сделать без охраны по меньшей мере нелепо.

Вернулся Эдди, сообщил:

— Самолет уже садится. По моим расчетам, еще минут пятнадцать.

— А кто вообще приезжает? — спросила Мэрион.

Конечно, глупо об этом спрашивать уже в аэропорту, но не знать, кого предстоит встречать, еще глупее.

— Господин посол вам не сказал?

— Он сказал только, что какая-то важная персона.

— А… — Эдди запнулся, уставился на нее, сдвинув брови — и вдруг вскочил, будто забыл что-то крайне важное. — Простите, мисс Рамсфорд, я сейчас! — Вылетел из зала как ошпаренный.

Она удивленно уставилась ему вслед — вот уж на него не похоже!

Вскоре появилась девушка в форменном синем костюме с узкой юбкой, предложила кофе и напитки. Мэрион заказала капуччино — решила, что время еще есть, но едва она успела сделать первый глоток, как услышала:

— Сюда, проходите, пожалуйста!

Обернулась, вначале увидела Эдди; позади него мелькнула знакомая фигура. Мэрион еще не успела даже осознать, чья, а сердце уже заколотилось.

Он изменился, но она узнала его с первой секунды, самой себе не поверила, настолько неправдоподобно было его появление — но узнала.

И все это узнавание, вся радость вырвалась в одном коротком крике, пока она бежала ему навстречу:

— Рэй-ки-ии!

Он обхватил ее, чуть приподнял и поцеловал в щеку.

— Привет!

Поставил на ноги, но она вцепилась в него, обнимая, вжимаясь в него и привыкая к нему новому — прежнему. Подняла голову, чтобы тоже поцеловать, и мельком поймала взгляд Эдди. Кажется, тот был шокирован ее «непротокольным» поведением. Но Мэрион было абсолютно все равно, что он скажет или подумает — Рэй, ее Рэй вернулся!

Они уже сидели в машине, а Ри все еще держала его за руку, словно боясь, что стоит на миг его отпустить, и он тут же исчезнет; улыбалась до ушей и что-то рассказывала. Рэй даже не особо вслушивался — разглядывал ее.

За те почти шесть лет, что они не виделись, она изменилась: тощенькая, костлявая и большеротая девочка-подросток превратилась в девушку — и, надо сказать, в очень красивую девушку. Вот только зачем-то постриглась, это его огорчило: ее темные кудри, которые ему не раз приходилось заплетать во французскую косу, помнились Рэю с детства.

Впрочем, и в таком виде она радовала глаз. Коротко стриженные волосы блестели, словно соболий мех; Рэй хорошо знал, какие они шелковистые и мягкие, и всегда ей втайне немного завидовал: его-то шевелюра была жесткой, как солома, причесывай — не причесывай, но стоило волосам чуть-чуть отрасти, и начинало казаться, будто он недавно встал с постели и не удосужился их даже пригладить.

Пряменький носик, в меру пухлый и уже не кажущийся слишком большим рот; подбородок — вполне женственный, но упрямый и волевой, напоминавший, что его обладательница не кто-нибудь, а дочь сенатора Рамсфорда, которого в Вашингтоне прозвали «Булыжником».

И — глаза. Темно-синие, яркие и выразительные — она всегда умела взглядом сказать едва ли не больше, чем словами.

Сейчас в них плескалась радость, чистая и неподдельная.

— Рэйки, я так рада, что ты вернулся! — Ри втиснулась ему под мышку, уперлась макушкой в подбородок и потерлась щекой о плечо.

Пока они не встретились, Рэй даже не понимал, как скучал без нее все эти годы.

Бесцеремонная, вздорная, капризная, балованная, заноза в заднице… его сестренка, самый близкий ему человек. Никто не понимал его так хорошо, как она, никто не бесил, как она, и никто не умел рассмешить так, как она.

Когда ей было семь, она имела обыкновение утром тихонько пробираться к нему в спальню и вдруг напрыгивать с воплем: «Я тебя победила, я тебя победила!» Торжествующе визжа, мяла его и тузила, придавливала коленками: «Ура, я сильнее!»; устав, вытягивалась рядом, а то и прямо на нем, упираясь острыми локотками в ребра, засматривала в глаза: «Рэйки, а знаешь что?!» — тут полагалось спросить: «Что?», и она с энтузиазмом начинала рассказывать свой сон прошедшей ночью, или что-то, что успела с ранья узнать у отца, или что на завтрак будут кремовые пирожные.

Став чуть постарше, Рэй начал запирать дверь — она все-таки девочка, и это неприлично, что она так бесцеремонно скачет по его постели! Но Ри обиженно пищала и скреблась, пока он не натягивал штаны и не впускал ее.

Ему было шестнадцать, когда у него на груди начали расти волосы. Естественно, именно ей, первой он похвастался этим признаком несомненной «взрослости». Ри придвинулась, всматриваясь: «Где, где, покажи?!», потрогала пальцем — и вдруг, изловчившись, выдрала пару волосков. Увернулась от заслуженной оплеухи и, хихикая, ускакала, крикнув через плечо, что спрячет их в шкатулочку, на память.

Лет в одиннадцать она стала завзятой модницей и презрительно сморщила нос при виде купленной им на собственные карманные деньги пестрой «гавайской» рубашки — заявила, что в ней он похож на цирковую обезьяну. Теперь, задним числом, Рэй понимал, что она была права, но тогда жутко обиделся.

А когда ей было пятнадцать… нет, ей было уже семнадцать, когда они виделись в последний раз.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Тоже мне, нашел доброго папочку!» — заявила Луиза в пылу ссоры. Глупость, конечно — «добрым папочкой» Рамсфорд для Рэя никогда не был. Их отношения вообще напоминали не столько отношения отца и сына, сколько двух добрых приятелей, волею судьбы живущих в одном доме.

Трудно было себе представить, что Рамсфорд зайдет поздно вечером в комнату Рэя поправить одеяло и поцеловать его на ночь или решит вдруг поучить его играть в бейсбол. Да и сам Рэй никогда бы не стал вести себя как Ри — то есть, не обращая внимания ни на настроение, ни на усталость сенатора, едва тот появлялся в дверях, набрасываться на него, радостно вопя «Папа!» и выкладывая все домашние новости.