Солоневич

После встречи с казаками Солоневич предпочёл, по его признанию, застрять в деревне на несколько «лишних» часов, «чтобы только не попадаться на глаза ни орде, ни её командиру». Иван был смелым человеком, но хорошо знал, с какими именно соотечественниками столкнула его судьба: это был казачий карательный отряд. По словам Солоневича, немцы называли подобные орды «Schreckensregiment» и почти до самого конца войны предпочитали их власовским формированиям, в которых «было очень патриотическое и вовсе не пронемецкое настроение». По поводу казаков писатель как бы мимоходом обронил: «Сейчас не следует талдычить о том, что эти отряды делали, но не следует также и думать, что этого не знает никто. Не следует также думать, что даже и в иных условиях такие орды будут действовать иначе».

В колонне беженцев были всякие люди. В условиях всеобщей нужды процветало воровство. Так, из-под самого носа Ивана («был слишком погружён в свои мысли») украли керосиновую лампу, которая в бесконечной череде случайных пристанищ и бивуаков освещала своим неровным, но надёжным светом беженский быт Солоневичей. Особенно нужен был этот свет Инге, которая готовила еду, чинила прохудившиеся вещи, врачевала мозоли и ушибы членов «команды». «Я была готова задушить этого вора своими собственными пальцами, лишёнными ногтей, — писала Инга, — четвертовать и посадить его на кол, а потом позвать волков и стервятников, чтобы они завершили дело. Но единственное, что я могла сделать, так это высказать бедному Ва, что я думаю по поводу его провала в качестве сторожа, хотя он и без того чувствовал себя достаточно плохо».

Уже в первые дни пути Сонька стала сдавать. Стоило больших усилий заставить её тащить перегруженную телегу. После нескольких неудачных попыток Юре удалось добыть за килограммовый пакет кофе ещё одну конягу по кличке Кофф: она была «в возрасте» и с дурным характером — так и норовила куснуть своими крупными жёлтыми зубами любого, кто оказывался поблизости. Несмотря на эти недостатки, Кофф обладала примечательным «тягловым потенциалом» и выносливостью. Инга, с её врождённым знанием душ «братьев наших меньших», сумела найти общий язык с лошадкой, и вскоре Кофф, запряжённая в дрожки (ещё одна «добыча» Юрия), энергично бежала следом за Сонькой.

Постепенно, сопротивляясь этому изо всех сил, разболелся Иван. Переживания последних дней сказались на желудке, боли были невыносимыми. Каждый шаг давался ему с трудом, лёд нарастал на подошвы ботинок, и удержаться в вертикальном положении на скользкой дороге было неимоверно сложно. Ивана спасало самолюбие. Ему, привыкшему считать себя сильным, выносливым, по-мужицки семижильным, казалось недостойным проявлять слабость. И всё-таки, если бы не спасительные дрожки, на которые Иван время от времени забирался, кто знает, как бы завершилось для него это зимнее путешествие по дорогам Германии.

Очередную остановку Солоневичи сделали в городке Альтдамм-на-Одере. Мост через реку усиленно охранялся — опасались диверсантов, и потому в тёмное время суток через него пропускали только военных. На отдых темпельбургские беженцы пристроились в одной из гостиниц неподалеку от Одера, чтобы не прозевать часа, когда можно будет перебраться на тот берег, в Штеттин. Ночью Ивану стало совсем плохо: он сполз с деревянного топчана на пол, застонал и на мгновение потерял сознание. Положение было отчаянным, все понимали это, и особенно Иван. Он даже прошептал что-то вроде: «Оставьте мне пистолет и уходите!»

Юрий бросился на поиски доктора. Тот готовился к эвакуации, паковал вещи и категорически отказался идти к больному. Он, однако, уделил несколько минут Юре, расспросил о симптомах болезни и сказал без лишних церемоний, что на 99 процентов уверен в том, что у Ивана прободение язвы и что «в данных условиях» это означает летальный исход. По его словам, Ивану осталось шесть-семь часов жизни. Чтобы смягчить страдания умирающего, добрый доктор не пожалел дефицитного морфия из своих запасов. Всю ночь Юрий и Инга провели у ложа Ивана. Он недвижно лежал, закутанный в ставшие грязными за время пути одеяла, и только по еле слышному дыханию можно было догадаться, что он ещё жив.

Память об этой трагической ночи сопровождала Юрия всю жизнь. По странному совпадению, кульминация болезни Ивана пришлась на 3 февраля, на тот день, когда в Софии семь лет назад погибла от взрыва бомбы Тамара. И в эту бесконечно-изматывающую ночь Юра не переставал шептать, повторять до изнеможения, как молитву, одни и те же слова: «Тамочка не даст ему умереть, не даст умереть»…

На следующий день Солоневичам удалось перебраться на другой берег Одера. Если бы не помощь многодетного немца Розе, с которым они познакомились незадолго до прихода в Альтдамм, «переправа» не была бы такой успешной. Но эта помощь полностью соответствовала поговорке «долг платежом красен». Юрий предложил Розе довезти до Штеттина солидный «излишек» его вещей, а немец — доставить туда же, вопреки всем контрольно-пропускным проверкам, семейство Солоневичей. Так и получилось. Инга изображала плодовитую «супругу» Розе, Юрий — сопровождающего Розе помощника, а Иван в полубеспамятстве лежал среди чемоданов и рюкзаков, прикрытый брезентом. Лишь однажды при пересечении моста по «вине» Ивана возникла критическая ситуация: из-под брезента как раз над проверяющим документы офицером появилась нога в калоше. Офицер устало взглянул на Розе и сделал вид, что не заметил «контрабанду»…

Трудно сказать, что в конечном счете спасло Ивана: доза морфия, несколько спокойных дней в качестве пассажира на телеге или небесное покровительство Тамочки. После переправы через Одер его здоровье стало восстанавливаться.

В начале марта Солоневичи сделали недельную остановку в городке Зехлин провинции Мекленбург. Нужно было дать Ивану время для полного выздоровления, подкормить его и подкормиться всем, благо старые друзья-немцы из гостиницы, в которой Солоневичи останавливались до войны, встретили их с распростёртыми объятиями. Друзья хотели узнать правду о том, что всё-таки происходит на востоке. Правду они узнали, и она их не обрадовала. Между тем Юра отправился в Берлин, чтобы выяснить судьбу чемодана, который был спрятан в одном из подвалов перед отъездом в Темпельбург. Каждый вечер в сторону столицы пролетали бесчисленные флотилии «летающих крепостей», поездка была рискованной, но необходимой: в чемодане были консервы и чистая одежда.

К общей радости Юрий вернулся из Берлина живым и здоровым, в обнимку с чемоданом, который чудом уцелел, несмотря на мародёров и ежедневные налёты бомбардировщиков.

После войны Иван часто вспоминал о пути из Померании под Гамбург, с бесконечными вереницами подвод, январской и февральскими вьюгами, дорогами, заваленными брошенными повозками, сломанными автомобилями и обледеневшими трупами. Он писал:

«Мы ночевали в десятках крестьянских дворов. Нам ни разу не отказали в пристанище потому, что мы — русские». «Это был самый страшный побег моей жизни, — подытожил историю эвакуации из Померании Иван Лукьянович. — Спаслись мы истинным чудом»…

Юрий пользовался любой возможностью, чтобы запечатлеть картины бегства для истории: сделал серию карандашных набросков. Подходящую бумагу в то время добыть было невозможно, и он создавал свои рисунки на оборотной стороне разных регистрационных бланков. Быстрый, уверенный штрих, точно подмеченные детали и тёплое сочувственное отношение к героям зарисовок, среди которых есть и сами Солоневичи. Можно только удивляться тем проявлениям юмора, которые сопровождали Юрия в те смертельно опасные дни.

Много лет спустя Инга Солоневич использовала рисунки мужа, сделанные в дни исхода из Померании, в качестве иллюстраций своей книги воспоминаний «Долог путь до Солола».

Из собственных рисунков военной поры Инга взяла только один — для обложки. На фоне снежной пустыни — бесконечный извивающийся поток повозок, телег, возков и прочего, в основном гужевого, транспорта. На переднем плане — усталые клячи, обречённо волокущие автомашину, в которой давно нет топлива. Карандашный штрих неровен, нечёток, иногда как бы неуверен, и это создаёт ощущение пронизывающего холода, страха и отчаяния…