Солоневич

Иван обещал помочь газете Родзаевского «Наш путь» «в силу местных софийских возможностей»:

«Перепечатки — пожалуйста. Могу взять на себя освещение балканских вопросов, от которых я в „Голосе России“ воздерживаюсь самым тщательным образом, — а есть кое-что интересное. Можно подтянуть рекламу „Нашего пути“ в „Голосе России“ — и наоборот. Что касается сбора подписки и объявлений, то здесь решительно ничего не могу сделать. У нас, по существу, редакционного помещения нет. Есть квартира и четыре человека семьи, заваленных работой по горло».

«Четыре человека семьи» — так написал Солоневич. Однако в редакции из членов семьи фактически осталось только двое: Юра учился в Вене, а Борис в декабре 1937 года сообщил, что не собирается возвращаться в Болгарию, остаётся в Брюсселе, поскольку нашёл хорошо оплачиваемую работу в издательстве «Силлак»[132]. Он прислал свою фотографию: в кепи, кожаном пальто, армейских шнурованных ботинках (особый мужской шик!). Иван воспринял известие о решении брата с нескрываемым огорчением, как «ослабление семейного фронта», почти — измену.

Борис обещал присылать статьи в «Голос Родины», но это было слабым утешением. Конечно, в беседах с «любопытствующими» эмигрантами Иван о причинах такого решения брата не говорил, делая упор на том, что оно «никакой политической подкладки и последствий не имеет и иметь не может». Но эмигрантские «психологи-аналитики» комментировали на разные лады столь сенсационное событие. В Софии в «Зарнице» пришли к мнению: «Иван явно убит этим сообщением. Здесь кроется что-то серьёзное, может быть, НКВД решил укрепить свои позиции в Бельгии?»

Причин для «разъезда» братьев было много. Безусловно, Борис не мог не завидовать счастью воссоединённой семьи брата, в то время как его семья осталась в России. Жена Ирина на БАМе отбывала наказание за неудавшийся побег, а двое детей были брошены на произвол судьбы, поскольку заботиться о них было некому. Отец Ирины, царский генерал, после концлагеря вынужден был жить на птичьих правах в Твери. Из Москвы дошло разгневанное письмо брата Ирины, в котором во всех обрушившихся на них бедах он винил Бориса: если бы Борис не бежал, то отец был бы уже в Москве, он сам не числился бы на подозрении и работал бы спокойно, Ирина тоже была бы освобождена. Ещё он подчеркнул, что поддерживать и воспитывать детей Бориса в таких обстоятельствах он не может…

У Бориса не складывались отношения с Тамарой, которая вела финансы газеты. Ему казалось, что жена брата держит его на «голодном пайке», и считал, что «в самостоятельном плавании» сможет зарабатывать больше. Появились тревожные признаки неблагополучия со здоровьем: на некоторое время у Бориса отнялись ноги (от перегрузок на тренировках)[133]. Это был ясный сигнал: пришло время отказаться от профессиональной борьбы. Устал он и от слежки РОВСа. Борис не хотел ссориться с офицерами, которые из-за «нетерпимости» брата стали враждебно относиться ко всей семье Солоневичей.

Первым сообщил Яковлеву о том, что братья Солоневичи «разъехались», агент «Седат»: «Подкладка конфликта, видимо, в том, что младший брат намерен освободиться от влияния Ивана и работать самостоятельно. В настоящее время Иван сильно пьёт, и жена собирается отправить его в санаторий для лечения. Проблем у них всё больше. Даже Юрка Солоневич получил в Вене два анонимных письма: в одном угроза похищения, в другом — убийства».

Из сообщения «Седата» от 24 декабря 1937 года: «Иван Солоневич жив-здоров и в последнее время почти всегда в хорошем настроении. Сегодня в полдень даже показался в „Зарничной компании“ и кутил. На нём новая поярковая шляпа цвета воронёной стали с синеватым отливом. Очки в чёрной металлической оправе, голубая рубаха и синий со светлыми квадратами галстук. Он был в поношенном пальто коричневого цвета в клетку, неуклюже подшитом ниже колен. Кожаные перчатки тёмно-вишневого цвета. Много курил, охотно угощал всех папиросами.

Живёт он по ненормальному расписанию, работает на износ. Утром поднимается часов в восемь-девять, а иногда позже, завтракает и приступает к работе: пишет, знакомится с письмами, отвечает на них и т. д. Напряжённо трудится до обеда, потом около одного-двух часов спит и вновь за работу — до вечера. Ужин — между 8-ю и 10-ю часами, и вновь за рабочий стол до поздней ночи.

Он бывает относительно свободен на 2–3 дня после выпуска очередного номера газеты. Его часто беспокоят „желающие поговорить со знаменитостью“, обычно это русские из провинции (Бургаса, Русе, Видина и др.). Им обыкновенно говорят, что Иван Лукьянович отдыхает или работает. Иногда вместо него очень коротко беседует мадам (Тамара), раньше это делал Борис.

В редких случаях принимает он сам. Это зависит от положения посетителя, например, высокие шансы на аудиенцию имеют генералы, инженеры, представители какой-нибудь организованной группы. Как правило, не отказывает Солоневич приезжающим из Югославии, хотя в большем почёте у него гости из более далёких стран. Наиболее ценимые посетители — это визитёры из Скандинавии, Америки, Дальнего Востока».

Распространение газеты «Голос России» через не слишком тщательно подобранных представителей приводило иногда к болезненным финансовым скандалам. Один из них навредил отношениям Ивана с НТСНП. Член исполбюро «новопоколенцев» П. Воропанов в январе 1938 года сообщал по этому поводу в партийные отделения:

«С Солоневичами у нас „разрыв дипломатических отношений“. Причины ясны из „Голоса России“. Вы, вероятно, сами видите и чувствуете, что их газета всё больше и больше становится коммерческим предприятием со спекуляцией на „штабс-капитанах“. У Вас, почти наверняка, много разговоров об истории „с растратой“ Федина в Югославии. Вот в чём суть: цифра задолженности сильно преувеличена, так как масса газет осталась непроданной. Много задолжала провинция. Федин своевременно не сдал отчётности, так как летом его не было в Белграде. Солоневичи, не договорившись с ним до конца, бухнули „дело“ в печать. Безусловно, есть желание Солоневичей „зацепить“ наш Союз. Со стороны Федина, конечно, будут предприняты и уже предпринимаются соответствующие шаги. Как жаль, что „Голос России“ не умер после первых 10–15 номеров, которые действительно давали ценный материал».

Тем не менее история с Фединым не была столь очевидной, как старался доказать Воропанов. Тамара поспешила разъяснить её представителям «Голоса России». Одно из таких писем было направлено 24 января 1938 года в Китай:

«Наш представитель в Югославии Федин, рекомендованный нам Союзом, прокутил штабс-капитанские гроши и задолжал нам 35 000 динар, т. е. 700 долларов. Этим выход нашей газеты был поставлен под угрозу, и не будь у нас гонорара за немецкое издание „России в концлагере“, которым мы немедленно заткнули дыру, всё было бы очень плохо… Ланкин в Австралии… тоже остался должен 150 долларов и тоже денег не шлёт. Беда, да и только».

В этом же письме Тамара предупредила Вязьмитинова, адресата в Китае, что направление посылок через Сибирь — безнадёжное дело:

«Пропали 15 пакетов по 100 штук в адрес Березовского, — писала она, — а также номера с 1-го по 16-й нашей газеты. Потом, когда мы, устав слать наши материалы через Суэц, попробовали послать номера с 42-го по 48-й через Сибирь, снова всё пропало. Очень большие убытки. Дело заключается в том, что из Европы и, в частности, из Германии почта на Китай и в Маньчжурию идёт сразу в закрытых мешках. А Болгария — страна незначительная, — переписка с Дальним Востоком слабая, и потому пакеты отсюда идут просто в раскрытом виде. Ну, тут товарищи и стараются вовсю. Вот Вы, например, жалуетесь на то, что не получили ни одной нашей книги. А дело в том, что наш издатель Левашов (он издает наши книги за свой счёт, а потом мы с него получаем 15 %) послал Вам 20 штук „Молодёжь и ГПУ“ и 40 штук Соколову в Шанхай. Однако ни Вы, ни он, по-видимому, этих книг не получили, хотя это были заказные бандероли. Очень прошу Вас ответить, — дошли ли до Вас эти книги? Полагаю, что нет, так как иначе Вы давно бы о них написали. Значит — перехвачены! На днях вышлем Вам через Канаду и Японию несколько книг „Памира“, а если будет возможность у Березовского, он перешлёт Вам несколько экземпляров моих „Записок советской переводчицы“. Шлю рекламу английского издания „России в концлагере“. Прошу помочь в распространении».

132

В Брюсселе Б. Солоневич жил в пансионе Крыловых — рю де Паскаль, 45. В сводке НКВД от 13 января 1938 года о нём сообщалось: «Солоневичу разрешено на один год остаться в Бельгии. За него очень хлопотали Архангельский и Гартман. Б. С. много занимается молодёжными делами и спортивными организациями. Последние „достижения“ — проведение показательных антикоммунистических „судов“. Конечная цель всех спортивных начинаний Б. С. — подготовка боеспособных групп, которые в случае войны с Советским Союзом будут переброшены через Финляндию на территорию СССР, чтобы поднять восстания в концлагерях».

133

«Удар» у Б. Солоневича, после которого у него временно отнялись ноги, произошёл 27 марта 1937 года. Капитан Фосс хотел воспользоваться этим для «окончательной расправы» с Борисом, но не решился на это только потому, что «никто из врачей больницы не внушал доверия».