Солоневич

Для погрузо-разгрузочных работ троица экипирована была не лучшим образом: в продуваемых ветром пальто, шляпах, без перчаток, и все трое — в очках. По воспоминаниям Ивана: «Наше появление вызвало молчаливые и недоумённые взгляды: это что ещё за цирк?» Тем не менее финские «коллеги» приняли новичков доброжелательно, снабдили рукавицами и шапками, угостили шоколадом и сигаретами, помогли освоить местную «технику процесса» погрузки и разгрузки. Во время перекуров финны с интересом слушали рассказы Ивана и Бориса о жизни в Советском Союзе, о причинах, побудивших их к побегу, и многом другом. «Не знаю, о чём говорили и вспоминали они, — отметил Иван Солоневич в книге „Диктатура слоя“. — Но среди этих людей, чужих нам по всем социальным, экономическим и национальным признакам, мы проработали почти всю зиму. Я рассказывал о том, что вот я пишу воспоминания о моей советской жизни, и если они появятся в печати, мы, наконец, бросим работу. Финны сочувственно, но скептически кивали головами. Работать в порту и одновременно писать книгу — было, конечно, очень трудно».

В написании книги очень помогали советы Бориса. Лагерные университеты были у него более солидными. Он сумел уцелеть в Соловках, пережил ссылку в Сибирь. И всё же Борис безоговорочно уступил «право на книгу» старшему брату, понимая, что предложенная тем концепция рукописи, новые страницы которой они почти ежедневно обсуждали, была куда более глубокой и компрометирующей для правителей СССР, чем просто драматизированный рассказ очередного свидетеля-страдальца о лагерных муках. Многие сюжеты, которые Иван использовал в своём труде «Россия в концлагере», возникли во время их бесконечных ночных дискуссий на лагерные темы.

Иван считал, что должен быть пристрастным в своём повествовании и, вместе с этим, не делать акцента на лагерных ужасах, муках и страданиях. Об этом уже не раз писалось. В предисловии к книге Иван подчеркнул: «Факт моего бегства из СССР в некоторой степени предопределяет тон и моих „свидетельских показаний“. Но если читатель примет во внимание то обстоятельство, что и в концлагерь-то я попал именно за попытку бегства из СССР, то этот тон получит несколько иное, не слишком банальное объяснение: не лагерные, а общероссийские переживания толкнули меня за границу».

Общероссийские переживания! Широкий фон повествования и богатый автобиографический материал книги стали наглядной демонстрацией того, что лагерная жизнь являлась концентрированным отражением процессов, характерных для Советского Союза.

Борис в это время тоже писал — аналитические справки об СССР для штаб-квартиры РОВСа в Париже. Их содержание он обсуждал с братом, понимая, что читатели в РОВСе будут искать нестыковки, неточности, умолчания и мало ли что ещё, когда книга Ивана будет опубликована. Братья не сомневались, что у РОВСа есть подозрения в их адрес. Поэтому элементарная предосторожность — не противоречить друг другу! — не помешает.

Над справкой «Концентрационные лагеря ОГПУ и использование их как плацдарма для восстания» Борис работал особенно тщательно. Вступительную часть к этому материалу — «Что такое концлагерь?» — написал по его просьбе Иван. Эта главка по сути является квинтэссенцией содержания его книги «Россия в концлагере»:

«В лагере, в сущности, всё почти, как на воле. Если расстреливают в лагере, то ведь расстреливают и на воле. Если в лагере мрут с голода, то едва ли больше, чем на воле. Энтузиазм строителей ББК, о котором в прошлом году так много писалось в советской печати, имеет то же происхождение, те же корни и те же формы, что и на воле. Основные социальные группы нынешнего российского населения — крестьянство, пролетариат и интеллигенция — становятся в лагере на то же место и в такие же условия и взаимоотношения, что и на воле. Разница заключается почти только в том, что вся основная структура советской действительности на воле запутана целой массой всякого рода „идеологических надстроек“, декораций и фиговых листков. В лагере же она, структура, выступает в чём мать родила. Лагерь, таким образом, является наглядным, упрощённым, так сказать, разборным пособием для изучения всей внешней кажущейся путаницы советской власти вообще.

Нужно иметь в виду, что концлагерь давно перестал быть местом заключения и истребления нескольких десятков тысяч контрреволюционеров, какими были, а в некоторой степени остаются и теперь Соловки. Лагерь стал хозяйственным предприятием по эксплуатации даровой рабочей силы и эксплуатации её в тех местах, куда эта рабочая сила если бы и пошла добровольно, то разве уже за очень большие деньги. Эти хозяйственные соображения сыграли большую роль в росте „лагерного населения“ (официальный термин). Они, во-первых, политику истребления заменили политикой эксплуатации, правда, совершенно беспощадной эксплуатации, но всё же не просто истребления. И во-вторых, они „на базе коллективизации“ довели количество „лагерного населения“ до неслыханной величины».

Юра жаждал общения со сверстниками и вскоре после приезда в Гельсингфорс вступил в Союз русской молодёжи. Программные установки союза («не хотим упадничества и денационализации») полностью одобрил отец: «Мы являемся той, до известной степени парадоксальной молодёжью, которая, выросши за границей, смутно помня Россию, настолько крепко связана с ней какими-то незримыми нитями, настолько полна тем, что теперь принято называть „русскостью“, что для нас является органически невозможным раствориться ни в какой иноземной культуре. Нам труднее жить, чем людям, забывшим, что они были русскими, легче быть обывателем, но у нас есть то, чего нет у них. У нас есть вера в Россию, вера в её грядущее воскрешение»[66].

Солоневичи не переставали удивляться изобилию советского в Финляндии и терпимости властей к этому. Везде свободно продавались советские книги, газеты, журналы и грампластинки, ставились спектакли по пьесам советских писателей. В сезоне 1935 года популярностью у эмигрантов пользовалась постановка по пьесе Валентина Катаева «Дорога цветов». В кинотеатрах шли советские фильмы (их периодически повторяли, по просьбам зрителей) — в том числе «Гроза», «Весёлые ребята», «Рейд „Челюскина“».

— Такое ощущение, что мы по-прежнему находимся в Советском Союзе, — заявил Юра, вернувшись с «культпохода» членов Союза русской молодёжи в кинотеатр «Руайль». — Сплошной апофеоз!

И тут же, прочитав вслух рецензию на этот фильм в «Журнале содружества», признал, что преувеличивает. Написать такое в СССР было бы невозможно: «Если бы не гнусавый голос советского толмача, объясняющего зрителю, что челюскинцы достигли того, что достигли, лишь благодаря „большевицким темпам“, „большевицкому руководству“, если бы не изредка мелькающая богомерзкая физиономия Куйбышева, председателя комиссии по спасению челюскинцев, — фильм этот оставил бы цельное, радостное впечатление. Жив русский дух, несмотря на все ухищрения кремлёвских заправил»[67].

В рамках просветительской деятельности Союза Юра выступил с «персональным» докладом[68]. Тему выступления он, не без помощи отца, сформулировал так: «Анализ содержания повести Бабеля „Конармия“ в свете реальных событий Гражданской войны». Вывод докладчика был таков: «Правда о Гражданской войне в современной России никому не нужна. Поэтому автор и его произведение — обречены».

Чтобы не повторять того, что было уже ранее написано беглецами из Советского Союза, Иван усиленно знакомился с трудами предшественников. В Гельсингфорсе в университетской библиотеке можно было достать почти всё о России и СССР. Предшествовавшая литература об СССР Солоневича не удовлетворила: вроде бы всё правильно — о страшном режиме Соловков, о пытках и казнях, о голоде, о терроре, — но недостаточно. Почему террор нарастает? Это может означать только одно: усиливаются факторы, вынуждающие власть к террору. На эти факторы он и должен обратить внимание в своей книге.

66

Солоневич И. К молодёжи // Журнал содружества. 1934. № 9.

67

Журнал содружества. 1934. № 11.

68

Доклад был прочитан 22 января 1935 года в Белом зале Клуба общества «Русская колония в Финляндии».