Солоневич

Других сведений о своём первом романе Иван, к сожалению, не сообщил, но упомянул, однако, о том, что перед неудавшимся побегом 1932 года спрятал обе части рукописи в тайник. В 1938 году, находясь в Германии, он вернулся к замыслу «России на воле», пытаясь восстановить текст по отдельным наброскам и фрагментам, переправленным в своё время за рубеж. Этот творческий импульс Ивана был своего рода сублимацией переживаний, вызванных гибелью Тамочки. Именно её он видел главной героиней нового варианта романа. Рукопись и на этот раз не была завершена.

Не исключено, что первый вариант романа до сих пор хранится в «недоступном ГПУ» месте. Не зря говорят, что рукописи не горят. Поэтому сохраняется надежда, что кто-нибудь когда-нибудь случайно наткнётся на тайник, который находится в окрестностях Салтыковки или в недрах самой «салтыковской голубятни». Не будем гадать о литературной ценности романа, но исторической он, несомненно, обладает. Ведь это, если можно так выразиться, одно из первых диссидентских произведений советской эпохи, которое писалось из чувства протеста, не для публикации, а «в стол» — для читателей отдалённого будущего…

Глава седьмая

ЖИЗНЬ «ПО ОСТАПУ БЕНДЕРУ»

С государственной должности Солоневич ушёл в журналистику — на внештатную работу. У Эпштейна были связи в столичных изданиях, и он помогал Ивану в получении командировок в качестве спецкора. По заданиям редакций московских газет и журналов Солоневич объездил полстраны — Поволжье, Урал, Карелию, Среднюю Азию. Юра, вернувшись из Германии, стал сопровождать отца в этих поездках. Они побывали в Дагестане, Абхазии, Сванетии. Иван Солоневич с ностальгией вспоминал о своей работе в дореволюционных газетах, а о своём творчестве 1920-х годов чаще всего отзывался пренебрежительно. Он писал: «Я журналист по наследству, по призванию и по профессии, и у меня даже и после моих советских маршрутов осталось какое-то врождённое уважение к моему ремеслу».

Отношение Солоневича к советской журналистике зафиксировано во многих его высказываниях. Вот одно из них: «Пойдя в компартию, я, вероятно, мог бы получить чин какого-нибудь рептилин-пресс-шефа, — я не пошёл». Причина понятна: «Для работы в советской печати у меня оказалось слишком много брезгливости». Но писать приходилось, и Иван называл публикации подобного рода «халтурными очерками», потому что его «энтузиазм» был только видимостью, имитацией активной авторской позиции. К спортивной прессе, где «политики» было меньше, Иван относился спокойнее и писал для неё много. Его статьи можно найти в журналах «Физкультура и спорт», «Теория и практика физической культуры», «Медицинский работник» и др.

Позже, находясь в эмиграции, Солоневич так раскрывал «технологию» своей «подсоветской» журналистской деятельности:

«В числе бендеровских четырёхсот способов легального изымания денег из советской казны у меня был и такой:

Я приезжаю в совхоз и снимаю всех, кто попадается под руку. Фотографии с соответствующими текстами и очерками идут:

В журнал „Медицинский работник“ — как работает совхозная амбулатория даже и тогда, когда её и в природе не существует.

В журнал „Ударник социалистического животноводства“ — о том, как доярка Иванова Седьмая перевыполняет промфинплан.

В журнал „Работник просвещения“ — о том, как ударник Иванов Седьмой ликвидирует малограмотность (о неграмотности писать было нельзя — она уже ликвидирована).

В газету „Социалистическое земледелие“ — о дирекции совхоза вообще.

В „Красный транспортник“ — о том, как совхоз перевыполняет планы дорожного строительства.

В журнал Автодора — приблизительно о том же.

В наиболее благоприятных случаях удавалось снимать урожай с двенадцати журналов, перечислять которые было бы долго и скучно».

Как успевал Иван «обслужить» так много изданий за рекордно короткий срок? Технологию «чёса» раскрыл Игорь Воронин в очерке, посвящённом журналистской деятельности писателя: «Маленький секрет Солоневича удалось разгадать — список изданий не был бы столь велик, если бы их редакции не помещались по одному адресу — в Москве, на Солянке, 12, во Дворце труда, где располагались центральные комитеты всех отраслевых профсоюзов. И легендарного Остапа Бендера И. Л. Солоневич упоминает совершенно не случайно: именно по коридорам Дворца труда „великий комбинатор“, посетив редакцию газеты „Гудок“, убегал от мадам Грицацуевой»[30].

О «перекличке» своей советской судьбы с судьбой Бендера, неунывающего героя «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка», Солоневич не раз писал в своих произведениях. Неприятие советской действительности — вот главное, что объединяет реального Солоневича и вымышленного Бендера. И тому и другому пришлось проявлять чудеса изворотливости, чтобы удержаться на плаву, выжить, не стать бездумными винтиками системы, которую они не могли принять, хотя и по разным причинам.

Искреннее сочувствие Ивана к Остапу Бендеру вызывал последний эпизод в «Золотом телёнке», когда румынские пограничники схватили «великого комбинатора» при попытке перехода границы и с привычной ловкостью «освободили» его от припрятанного под одеждой груза золотых вещей и драгоценных камней. Реалистически выписанная сцена ареста Бендера была настолько впечатляющей, что раз и навсегда убедила Солоневича в том, что «румынское направление» для побега не подходит: граница там действительно на замке.

Летом 1931 года Иван, Юра и Зен совершили поездку по Киргизии. По её итогам Иван написал несколько статей для журнала «На суше и на море»: «Животноводческий форпост», «Чу-река», «Интергельпо». Успехи и трудности социалистического преобразования республики — таков тематический стержень этих публикаций. Если хорошо вчитаться в статьи Солоневича, то можно прийти к выводу: трудности явно преобладали. Социалистическому строительству мешало почти всё — инерция патриархального прошлого, неэффективность советского управленческого аппарата, необузданность природных стихий и многое другое.

В статье «Интергельпо» («Взаимопомощь») Солоневич рассказал о попытках чешских и других переселенцев из Европы создать в Киргизии передовую сельскохозяйственно-промышленную артель. Инициатором её стал чех Маречек. Он попал в русский плен как «рядовой австро-венгерской монархии». Годы пленения провёл в Пишпеке, созерцая заснеженные вершины Памира, и, судя по всему, искренне полюбил эти полудикие экзотические края.

Как написал Солоневич, «Великая российская революция ликвидировала все „плены“ на территории СССР, и рабочие и крестьяне — немецкие, венгерские, чешские — вернулись к своим семьям. К своей родине, к своему труду, но вместе с тем — и к своим помещикам и фабрикантам. Вернулся и Маречек. Но он уже видел жизнь без помещиков и фабрикантов. Просторы великой революции потянули его обратно в СССР, и вот он снова в Пишпеке, но уже не в качестве военнопленного, а в качестве „ходока“ от сотни чешских и словацких рабочих».

Переселенцам было выделено 320 гектаров земли в окрестностях Пишпека. Работа закипела. Иван без прикрас описал в статье историю становления артели, трудные моменты в её жизни, вплоть до беспощадного пожара, уничтожившего значительную часть имущества интергельповцев. Были сомнения, были дезертиры, были внутренние конфликты. Можно себе представить «умонастроение» Ивана Солоневича во время написания статьи «Интергельпо»: чешские, словацкие, венгерские и другие пролетарские товарищи жертвовали всем, чтобы выбраться из своих буржуазных стран и обосноваться в Советском Союзе, из которого он, Иван — крестьянский сын, стремился как раз в противоположном направлении, выискивая подходящие лазейки и тайные тропы через границу. Однако противоречивые эти эмоции в статье «Интергельпо» обнаружить невозможно. Стоит ли играть с огнём?

Оказавшись за пределами СССР, Солоневич не любил вспоминать о своих публикациях советской поры ещё и потому, что их содержание могло быть использовано против него недругами. При желании его «советскую подкладку» можно было бы доказать, выхватывая из статей, написанных до побега, отдельные слова и фразы, общепринятые для «красной прессы» формулировки, без которых прохождение его материалов через цензуру было бы немыслимым. Снисходительное упоминание о «царском режиме», воспевание социалистической стройки, коммуниста-интернационалиста Маречека, выпады в адрес буржуазно-капиталистического строя и прессы. Сколько таких неприемлемых для эмиграции вещей скрыто в публикациях, о которых он просто-напросто забыл. Хорошо ещё, что некоторое материалы Иван подписывал псевдонимами.

30

Воронин И. П. Иван Солоневич — журналист, редактор, издатель. С. 13.