Солоневич

После европейских испытаний Солоневичи удивлялись тому, что в Аргентине не было воровства. Участок, который они арендовали в Дель-Висо, имел три двери на две улицы и ни одного надёжного замка. Хозяин кинты, американец, обитавший по соседству, успокоил их, сказав, что за долгие годы жизни в местечке ни разу не слышал о том, «чтобы кто-то что-то украл: такого здесь не бывает». Непривычными для Солоневичей были проявления соседской солидарности «по собственной инициативе». Один из жителей Дель-Висо помог Юрию подвезти на подводе баллон с газом и «чрезвычайно обиделся», когда тот предложил ему несколько песо за услугу. Многодетная соседка, у которой были куры, регулярно одаривала Солоневичей яйцами для малышей, но от денег отказывалась:

— Яйца — бесплатные, я их не покупала.

В Дель-Висо семья Солоневичей обрела все условия для продуктивной работы. «Патриархальная, добродушная и примитивная» жизнь провинции особенно пришлась по сердцу Ивану Солоневичу. «После Европы как-то особенно приятно встретить просто человеческие отношения, — писал он, — в Европе мы от них слегка отвыкли. Люди не смотрят на вас, как на ходячий источник прибавочной стоимости. Или как на человека, на эту прибавочную стоимость покушающегося. Словом, „телец златой“ слопал ещё не всё».

В конце октября 1948 года до Буэнос-Айреса добрались Всеволод Левашов-Дубровский и его жена Татьяна.

Они попали в мощные объятия Солоневича, который отыскал их в переполненном Доме иммигрантов. Если Татьяне после долгих странствий как-то удавалось сохранять презентабельный (по «дипийским» понятиям) внешний вид, то Левашов выглядел более чем экзотично в дамских брюках жены. Но иного выхода не было: в Буэнос-Айрес супруги прибыли совершенно обнищавшими.

Дубровские имели визовое разрешение на въезд в Соединённые Штаты, но без долгих раздумий решили последовать за Солоневичами.

— Теперь работа пойдёт на лад, — повторял Иван, вглядываясь в исхудалое лицо друга. — Первые номера «Страны» были форменным безобразием, без тебя — полный провал. Спасай газету!

Татьяна Владимировна вспоминала о той первой встрече со смешанными эмоциями: «Все утверждали, что И. Л. был очень приятным, весёлым и общительным человеком. Каково же было моё смущение, когда с первого же момента почувствовала холод и сухость в его обращении со мной. Первым делом он спросил: „А вы умеете печатать на машинке, вы вообще что-нибудь умеете делать, чтобы участвовать в нашей работе?“ Оказалось, что он был озадачен моей молодостью (30 лет тому назад я была очень молода, а выглядела как 17-летняя). Я ответила, что три года работала секретаршей В. К., и очень скоро его опасения рассеялись»[192].

После завершения формальностей с Иммиграционным управлением Дубровские переехали в Дель-Висо. В «главном» доме с тремя комнатами обитали Солоневичи. Дубровских разместили в бывшем курятнике, приспособленном под жильё. Так на какое-то время кинта «Эль Мистерио» стала пристанищем для всего состава редакции. Жена Ивана — Рутика — приехала в Аргентину через несколько месяцев после Дубровских.

Тенистый парк служил «писательской лабораторией» для Солоневича. Он как бы «выхаживал» свои статьи, прогуливаясь по дорожкам, и в эти минуты творческого уединения домочадцы старались ему не мешать. Потом садился за машинку и «выстреливал» очередной публицистический шедевр, как всегда острый, нелицеприятный, не оставляющий читателя равнодушным. Иногда Иван Лукьянович предпочитал диктовку, и тогда по клавишам стучала Дубровская. Она имела возможность хорошо изучить своего шефа, знала его сильные и слабые стороны и впоследствии давала ему объективные оценки, характеризуя его как человека, далёкого от педантизма, разнообразного в эмоциях, подверженного частой смене настроений. Дубровская писала о Солоневиче:

«И. Л. был человеком весьма разносторонним и „неодинаковым“. В нём сочеталась сугубая серьёзность историка с задором первоклассного хлёсткого публициста; такая же серьёзность политического мыслителя с большим чувством юмора, проявлявшегося не только в его писаниях, но и повседневной жизни. Именно эта „неодинаковость“ и влекла к нему тысячи русских политических эмигрантов»[193].

Дубровская вспоминала, что Солоневич очень не любил, когда кто-то, особенно «из своих», подвергал сомнению его концепцию русской истории, его оценки исторических деятелей России. Не позволялось делать этого даже во время неформальных бесед за чайным столом. Как-то она, поддавшись дружеской атмосфере, осмелела и восстала против нелестного эпитета Екатерины Второй, который Солоневич использовал в статье. Он весьма категорично возразил:

— Таня, уж ведение газеты оставьте мне!

Работы было много, и Солоневич не жалел ни себя, ни других, стараясь сделать газету самой полемичной и читаемой. Дубровский взвалил на себя всю техническую часть: от метранпажирования до экспедиции. Как отметил Николай Казанцев, «поначалу дела газеты шли плохо: не было никаких денег. Дубровский стал налаживать самую важную часть дела — распространение, ибо получалось так, что газета шла неизвестно куда — по устаревшим, довоенным адресам подписчиков — и не давала никакого притока средств. Каждый номер висел на волоске. А если только один номер не вышел бы к сроку, сразу могло пропасть доверие публики к тому, что она действительно будет выходить регулярно. Поэтому приходилось мириться со всеми материальными трудностями и жертвовать решительно всем, вплоть до покупки брюк»[194].

Только по воскресеньям Иван позволял себе расслабиться. Это был день визитов. «По воскресеньям начались паломничества — почитателей и политических последователей Ивана Лукьяновича — „штабс-капитанов“, — писала Дубровская. — Кто только не бывал в Дель-Висо! Старые (по „Голосу России“) и новые почитатели таланта И. Л. сразу превращались в его друзей. Очень многие из них помогли „Нашей стране“ стать на ноги, кто материально, а кто хлопотами или предоставлением своей квартиры в городе для экспедиции газеты. Не будь этой двойной помощи буэносайресских русских друзей, — куда труднее было бы поставить издание „Нашей страны“ на твёрдые ноги»[195].

Постоянным гостем у Ивана Лукьяновича был священник Георгий (Романов). В прошлом он был офицером корниловского полка. В эмиграции его любили: именно он чаще всего взваливал на себя хлопоты о получении виз для тех эмигрантов, которые попадали в Аргентину нелегально. По просьбе Романова в газете регулярно печатались его «позывные», чтобы «незаконные русские» могли установить с ним связь. На всякий случай к тексту добавлялось пояснение: «Мы (в редакции) не можем рекомендовать незнакомых людей. Нет времени выяснять сведения и наводить справки». Но рекомендации, конечно, давались и справки наводились. Как не помочь своим!

Иван и отец Георгий могли часами беседовать, обмениваться идеями, планами на будущее, иногда спорить до хрипоты. По словам Дубровской, «оба блистали своим умом, образованием, культурой и высоким полётом мысли»[196]. В памяти её сохранились трогательно-комичные эпизоды, связанные с друзьями. Однажды Иван попросил её на время удалиться из той части сада, где его и Юры усилиями было устроено что-то вроде спортивной площадки. Оказалось, что Иван Лукьянович и отец Георгий (не снимая рясы!) делали стойки на руках, состязаясь в том, кто дольше выстоит.

Конечно же, для крещения Улиты был приглашён отец Георгий. Раньше из-за всех передряг, связанных с отъездом Солоневичей из Германии и устройством в Аргентине, до этого важного таинства не доходили руки. Священник прибыл вечером, был накормлен и устроен на ночь во дворе дома, чтобы утром приступить к обряду. Свой наперсный крест отец Георгий повесил на невысокую балюстраду в изголовье. На его несчастье пригретый Солоневичами щенок по кличке Налле решил развлечься на сон грядущий. Лучшего партнёра, чем отец Георгий, он не нашёл. Щенок подкрался к ложу священника, схватил блестящую цепочку с крестом и, оглядываясь, побежал прочь, словно приглашая поиграть в догонялки. Отец Георгий не мог позволить такого осквернения креста! Он вскочил и в ночной рубашке помчался за щенком, перескакивая через клумбы. Немногие свидетели этого кросса с препятствиями вспоминали потом, что за свою жизнь ничего более забавного не видели. Отец Георгий сумел завладеть религиозным символом, но крещение Улиты отложил на неделю…

192

Дубровская Т. «Неодинаковый» гений.

193

Дубровская Т. «Неодинаковый» гений.

194

Казанцев Н. Устремлённый в будущее.

195

Дубровская Т. «Неодинаковый» гений.

196

Там же.