Страница 57 из 67
Не могу жить в городе безвыездно! Решено завтра ехать искать дачу под Звенигородом.
Ездили и ничего не нашли. Николина Гора — это дача делового человека, Дунино — дача человека вольного.
Мир в неслыханном горе. Глядя со стороны на жизнь, теперь всякий просто глазами видит её бессмысленность. А изнутри каждый для себя на что-то надеется и, проводив с печалью один день, на другое утро встаёт и шепчет: «Хоть день, да мой».
Так показывается извне бессмысленно-вековечное родовое движение человека — полная тьма. И только если глядеть с закрытыми глазами внутрь тьмы, показывается непрерывная цепь полных смысла жизненных вспышек: это мы, люди, как личности, вспыхиваем, передавая свет жизни друг другу.
Сколько людей прошло мимо меня, и сколько раз я слышал от них о себе, что будто бы я не только хороший писатель, но и хороший человек. Много даже и писали об этом, и всё-таки всерьёз я ни разу не поверил в то, что я замечательный и хороший.
Но вот Л. пришла и сказала мне, и через неё я это принял, поверил в себя, и узнал, и обрадовался, и поднялся. Так при солнечных лучах утра поднимается к небу туман над рекой.
На ночь она читала мне «Гитанджали» Тагора[55], и в меня от руки моей, лежащей у неё на бедре, в душу поступало чувство её тела, а через слово оно преображалось, и становилось мне, будто видел во сне что-то совершенно прекрасное, а потом пробудился и узнал, что не сон.
Конечно, многое на свете можно подавить и оно кончается, и многое множество всякого надо подавить, и это хорошо: пусть кончается! Только дух, живущий в человеке, подавить нельзя, и чем больше на него давят, тем он больше плотнеет и усиливается. Так было в государстве, и так было лично со мной.
Привёз второй воз вещей из Тяжина. Простился с этой деревней, где с 12 апреля почти шесть месяцев и мучились, и радовались. За эти шесть месяцев я умер для своей семьи и попал в такую среду, куда стоны и жалобы оттуда не доходят. И до того это похоже на смерть, что бросает свет на смерть обыкновенную, и становится понятным, почему мы разобщаемся с душами умерших: они бы и рады нам откликнуться, да мы не умеем им дать знать о себе.
Для сыновей я умер, испытав нечестивые похороны, и они умерли для меня. Теперь можно решить вопрос: существует ли загробная жизнь. Едва ли существует, если умереть, как мы. И существует, если смерть преодолеть, то есть друг друга любить.
Бывает, вдруг соберутся тёмные мысли против Л., всё расположится в логической связи с неумолимым выводом о необходимости, неизбежности её перемены ко мне. Тогда любовь её представляется мне добродетелью, которой она лишь награждает меня за любовь, верность.
Уныние охватывает меня, но моё уныние мгновенно она замечает, я ей признаюсь в своих недобрых мыслях, и моя логика её логикой разрушается, и злое наваждение оставляет меня. После становится так совестно за упрёк ей в невольных грехах!
Происхождение таких мимолётных чувств коренится в подполье своей личности, чем-то когда-то оскорблённой до неверия, до неприятия чуда, каким, несомненно, является в моей жизни приход Л. ко мне.
Вспоминаю, что эти приступы сомнения, недоверия были у меня с самого начала, но я боролся с ними и побеждал исключительно раскаянием: каялся ей, и она меня поднимала.
Через 12 лет при перечтении М. М. здесь припишет: «Неверие как тень, и, не будь тени, не было бы и жизни».
Всю ночь был дождь. Часто возвращался к мысли своей, что 12 апреля я для прежней жизни своей умер, для себя же возродился. Что такое смерть? Настоящая смерть есть прекращение всех обязанностей к людям и свидетельство независимости личности. Бывало, на охоте даже, какой-нибудь умирающий зайчик, вытягиваясь в последней конвульсии, говорит тебе, охотнику: «Поди-ка возьми меня: прощай, убегаю!»
Ошибка Олега была в том, что он пользовался Л. для своего творчества, но был невнимателен к её реальной личности: она была для него Прекрасной Дамой. Напротив, для А. В. она была женой и полюбовницей, но к духовному облику её он был невнимателен.
— Ты же, — сказала она, — их победил своей цельностью, и за то ты меня берёшь целиком.
Через 13 лет запись: «...Всех ловчей и всех счастливей оказался я, создавший себе из кому девы, кому блудницы, кому жены — чудесного Друга».
Были вечером в концерте Рахманинова. Удивлялся людям, — консерватория, оказывается, является хранилищем людей. Как жаль, что не надумал ни разу сходить в консерваторию! Люди там, независимо от положения в современности, сохраняются в духовной неизменяемости к худшему. Музыка входит в состав души, и можно даже так поставить вопрос: возможна ли без музыки душа?
Мудрецы всех времён ещё из древности собирали свою душу к тому, чтобы безмысленно, как в музыке, постигать сущность жизни. Отсюда и становится видна во всей ясности борьба этих людей с Разумом, а у других людей — обожествление Разума.
Мир (тишина) на земле возможен лишь при каком-то гармоническом соотношении души с разумом. Господство же разума приводит к голой технике и к войне.
Получаю страстные письма от читателей. Вчера доктор глазной в поликлинике признавался мне в любви. Медленно и под шумок моё «учение» находит себе путь.
Боюсь, что когда через меня все пойдут в природу — я уйду из неё, и моё «быть самим собой» окажется не в том, о чём я писал.
Приходила делегация «Пионера», предлагала написать декларацию моего натурализма. Я ответил, что в основе современности лежит идея господства, у меня же — «родственное внимание», и показывать свою правду я могу, но рассуждать по поводу неё мне не дано.
Понял происхождение у Руссо и Толстого их мыслей о природе как основном существе всего человека: всё есть в природе и нет только сознания и что сознанием своим человеку не очень-то надо гордиться и им отделяться от природы... Так «природа» стала убежищем свободно верующих, но биологизм пробрался сюда и подточил Руссо и Толстого.
Подходит у Л. роковое число. Встаёт вопрос в своей неумолимости: да или нет? А я, разве я виноват? Если бы я сделал это рассудительно, я бы доказал тем самым, что не очень-то уж так сильно люблю её (в смысле «подкладки», а не лица: что это за любовь без подкладки!). «Духовной» любви ведь мы с ней чураемся. Если мы за цельную любовь (с подкладкой), то нельзя же было выдрать напрочь подкладку. Но я молод душой и не смотрю на время, а мне 67 лет, и ребёнка своего я не могу воспитать. Так бесконечное встретилось с конечным, и вот открывается «юдоль земная». Л. лежит с тяжёлой думой. Я ей говорю:
— Что же делать, так вышло, значит, есть нечто выше нашей воли, зависит не от нас и мы должны подчиниться с благоговением естественному ходу и сказать: «Да будет воля Твоя!»
Мне сейчас думается, что именно потому ты и не любишь Толстого и его Наташу: у него личная жизнь девушки представляется как личный каприз, девичья смута души перед серьёзностью брачной жизни, поглощающей капризное своеволие. То же самое проводил и я в «Кащеевой цепи»: Алпатов созерцал величественный и радостный процесс движения всей жизни в природе, и его узкое своеволие поглощалось расширенной душой.
Но, может быть, в ней ещё дремлет отчасти нераскрытая девушка, ожидающая себе куколку? А то почему же она ночью с упрёком спросила меня:
— Если мужчина любит женщину, то он хочет иметь от неё ребёнка, а ты как будто не хочешь. Почему ты не хочешь?
Значит, она хочет иметь возле себя мужа, а не путешественника или писателя. Всё это я тоже почувствовал вчера на одинокой прогулке, и через это луч света упал на то слепое мгновение, когда я утратил сознание на миг и поступил как мужчина: это мгновение не было слепым, я тоже, как и она теперь, тогда в тайне своей то же хотел. Сознав это, я почувствовал радость и готовность встретить все трудности на этом пути и даже смерть её. Мне стало, как было в Ельце перед расстрелом: поняв близость смерти, я вдруг стал совершенно спокоен и пошёл, куда мне указали, к забору[56].