Страница 54 из 67
Ляля приехала из Москвы и рассказывала, как кромсали мою будущую «Фацелию», имея в виду нравственный уровень современного читателя. Не доволен я ею — не сумела отстоять.
У Л. нет малейшего интереса к жизненной игре. Пробовал совершенствовать её в писании дневника — не принимает; фотографировать — нет; ездить на велосипеде научилась, но бесстрастно; автомобиль ненавидит; сидит над рукописями только ради меня; политикой вовсе не интересуется. Единственный талант у неё — это любовь. Тут она всегда в готовности, на любовь у неё истрачено всё, даже детство. Об этом ещё надо подумать, но, мне кажется, её нужно понуждать к жизненным интересам. А то ведь единственное, чем пользуется она для себя вполне, — это сон от полуночи до восьми утра. Тут она живёт для себя, — во всем остальном она переделана на любовь, и самая любовь для себя у неё принимается временно, как задача переделать этот материал личной жизни для Общего.
Мне чуть-чуть трудновато идти за ней, мне самому нужно очень любить, чтобы не отставать от неё.
Запись через четыре года: «Полное отвращение ко всякой дипломатии и политике сделало её жизнь до того неустойчивой, что в её представлении вся земная жизнь, лежащая во зле, стала как сон, а истинной стала жизнь небесная.
Мы с ней соединились, как два царства».
Вчера проводили её мать и переехали в ту избу, где у нас прошли хрустальные дни нашей любви. Расставаясь с тёщей, понял её, бедную, на трудном пути за дочкой и пожалел. Мне кажется, я и Лялину любовь к ней теперь понимаю в истоках, похожих на каменистые истоки горных ручьёв: камни — это нарушения. Л. идёт путём нарушений, и каждый срыв оставляет в ней боль и заставляет поправлять нарушения, и это вечное стремление выправить нарушения создаёт её любовь к матери.
Трогательно усилие старой женщины понять всю сложную сеть поступков дочери как путь к добру и правде.
Перед нашей встречей Л. встала было на путь возвращения к мужу, понимая это возвращение как отречение от личной жизни. Возможно, такое отречение не помешало бы ей родить не для себя, а для мужа. Случись, умри тут её мать, она в таком отречении нашла бы себе полную утрату-замену. Ещё бы пять лет — и в морщинах стареющей женщины трудно было бы узнать мятежную Л., — она стала бы как все порядочные женщины, и муж её был бы счастлив. Но встретился я, личная жизнь восстала со всей своей силой, множество нераскрытых дарований нашло себе применение, и путь определился совсем по-иному.
Сегодня Л. проговорилась, сказав:
— Если только есть тот свет.
— Неужели и ты сомневаешься?
— А как же, разве я не человек? Только если приходят сомнения, — не будь того света, я бы не жила; тогда всё было бы бессмысленно и я бы с собой покончила.
— Неужели тебе довольно такого рассуждения?
— Нет, я ещё люблю Бога.
И такая вся вера: ни окончательное «да», ни окончательное «нет», а «верую, помоги моему неверию».
Настоящая вера включает в себя и неверие, то есть настоящая вера есть процесс борьбы с неверием, и, не будь неверия, не было бы и веры. Неверие как тень веры: не будь тени, не было бы и жизни.
— Почему ты сегодня со мной так нежен?
— А я сегодня перебрал в уме наше пережитое и очень много нашёл в себе хорошего от тебя, как будто со времени нашей встречи я черпаю из колодца живую воду и всё богатею и богатею изо дня в день.
Учился ездить на машине по Москве. Начали с Л. пятую главу «Былины» (будущей «Осударевой дороги»).
Л. уехала править вёрстку к Ставскому.
У Л. прострел, болит поясница, ночью надо быть с ней осторожным. Я с любовью оглаживаю её спящую, и она это учуяла, но не отвечала, потому что ей было не до того. Когда же мне попалась кисть руки и я руку погладил, то она сквозь сон мне ответила:
— Милый ты мой!
Так не раз я замечал, что прикосновение к руке бывает прикосновением к душе и, когда телу не до того, через руку происходит соприкосновение душ.
Она чуть-чуть нездорова, и этого довольно уже, чтобы я почувствовал прилив особой нежности. Её душа высвечивает так сильно из тела...
Убил дупеля и коростеля. Вечером пошли гулять, набрали грибов на жареное. За ужином Л. первый раз в жизни поела грибов (по-настоящему приготовленных) и пришла в восхищение. Так она всё лето сушила белые грибы и не ела их, даже не пробовала: сушила впрок, хотя зимой они будут везде продаваться. Думала о будущем, о настоящем же, чтобы взять и поесть, — ей и в голову не приходило. Настоящее она сушила для будущего и так всю жизнь свою провела! Сердце сжимается от боли, как об этом подумаешь...
Так много белых грибов в это лето, что, пожалуй, сушёных в государстве года на два хватит. Но кто своего белого гриба за лето не попробовал, тому зимой не понять, как они вкусны.
За обедом я сказал М. В., что если мне придётся в рай идти, то без встречи со своими собаками я в рай не пойду. На это М. В. деликатно сказала: «Рай такой прекрасный, М. М., что вы и о собаках забудете!» На это Л. возразила, что на древних иконах разъяснено: вся тварь воскреснет, в том числе, конечно, и собаки.
Только в семь вечера мы собрались в Москву. По пути стало невыносимо, мы сели в копну сжатой ржи и объяснились. Зародыш этих объяснений был ещё в самые наши первые встречи, когда, бывало, надумаешь о ней со стороны; но вот она появляется сама, и всё это выдуманное исчезает, как туман при появлении солнца. Этот мотив проходит через весь наш роман.
Я прочёл Л. одну свою запись на ходу, которая мне показалась остроумной, а Л. мне в ответ:
— Ребёночек, да ты же глупенький, что же тут остроумного? — и объяснила мне, и я понял, что действительно это не очень умно.
— Но ты не думай, Ляля, что и вправду я такой глупенький.
— Почему? — наивно спросила Л.
— Да потому, — ответил я ей, — что не тот глупый, кто пишет глупые мысли, а тот, кто за них держится.
Пробовал думать о Загорске с тем, чтобы всё разобрать, понять и, может быть, простить. Разбирал, но не отходило то неприятное, отнявшее сегодня у меня возможность думать согласно с сердцем. А мысль, оторванная от сердца, скорее всего, и является основным злом человечества.
Правда, не эта ли оторванная от сердца мысль создала материальное неравенство и орудия самоуничтожения? Не этой ли попыткой согласовать мысль свою с жизнью сердца я и создал себе своё писательство? Итак, значит, в тайниках души своей люди ждут такого согласия, если даже при моих слабых силах попытки мои обратили на себя внимание общества!
Вчера исполнилось 17 лет, как они встретились с Олегом. Л. поехала на место их встречи, вернулась поздно, промокла, замёрзла, но встреча наша была особенно радостной...
«Я ждала силу, которая покорит меня и освободит меня от вечного страха за всё живое и от жалости. И вот я покорена: я люблю только тебя, но чувство жалости за тебя, страх, связанный с мыслью о твоей беззащитности, испытываю как никогда».
Так вот проходит любовь своё полукружие от героя к ребёнку и начинает своё второе полукружие: каждая мать надеется, что её ребёнок станет героем. (Написано в машине в ожидании Л. из ателье мод.)
На ночь мы опять читали Лествичника[52], и опять я наблюдал во время чтения оживление Л., захватывающее всё её существо — и душу, и тело: она от восторга трепетала, щёки горели, глаза сияли. Этот духовный подъём, казалось, стирал в ней границу духовного и чувственного... И тут я внезапно вспомнил наш недавний «расстрел», когда Л. была точно такой, и святой восторг примирения под утро, и с ним — чувственный и тоже святой порыв, в котором не было никакого услаждения.