Страница 49 из 67
Замечательно, что в 1910 году у Толстого нет ни одного слова о природе: она для него умерла и люди, он «отходил».
Как бы я ни любил для себя, ни жертвовал всем, включая самую жизнь, — всё это не будет добродетелью, — всё это — любовь для себя, и хвалиться тут нечем. Но любящему так «героически» представляется, будто он выходит из себя и не для себя живёт, и через это наполняется великой гордостью, не подозревая, что он сам живёт, больше чем когда-либо, для себя.
Я иногда ставлю себе вопрос: не есть ли у Л. вся её любовь ко мне любовь-добродетель, путём сознательного великого мастерства представленная ею в глазах моих как любовь для себя? Почему, почему же не допустить возможности тончайшего обмана, граничащего с самообманом, относительно маскировки любви — любви-добродетели любовью для себя... Знаю, что она станет опровергать и будет уверять, будто ни от одного мужчины она не получала такого полного удовлетворения. Я этому верил и верю... но пусть она гениальна в своём мастерстве, и если не обманет, то как художник самообманется; на самом же деле она вышла замуж за старого и некрасивого человека с целью, положим, помочь любимой матери и, может быть, даже самому писателю, даровитому и одинокому.
Тогда любовь-добродетель, ущемлённая счастливой целесообразностью, сгущается до крайности, до свечения, и этот свет падает на старого, некрасивого, пусть даже горбатого, и делает его любимым и единственным.
Пусть будет так; спрашивается: если моя Л., такой мастер любви, сама создала свою любовь, то есть ли это для меня такой обман — огорчительный факт? Конечно, нет. Я только с удивлением ширю глаза свои и буду по-прежнему жить с ней, и любить её, и сживаться. Но почему же всё-таки, разобрав, что жена меня любит не любовью для себя, а любовью-добродетелью, я чувствую себя преодолевающим не то обиду, не то ущемлённость в своей самости или обделённость природой?
Итак, вот скелет повести: он любит большой самоотверженной любовью и понимает как явление Целого, всего мира, обнятого его любовью. Он убеждён, что он любовью своей выражает лучшее на земле. На самом же деле и такая любовь есть любовь для себя (эгоизм), а не добродетель. Она же знает лишь любовь как добродетель, и стремится любить для себя, и добивается воображением уверенности в том, что это есть действительная любовь для себя, хотя на самом деле это любовь-добродетель. Так они оба обманываются и вместе молятся разным лицам Троицы, он — Отцу, она — Сыну.
Мать моя была очень добрым человеком, а не добродетельным, и я такой же: чувствую, уважаю любовь-добродетель и неизбежные на её пути страдания, а сам стою на своём и как нравственно здоровый человек боюсь усиливать естественное стремление в ту сторону.
Страстная радость жизни, выражаемая не греховными страстями, а любовью для себя и поэзией, — почему это не чудо? Почему радостью жизни нельзя постигать, а непременно только страданием?
Однажды в ночном шёпоте, совершенно беспорядочном, случайном и даже иногда бессмысленном, вышло так у меня, будто какие-то внешние мои достоинства, вернее, отчасти и внешние привлекли её ко мне. Явная дрожь презрения пробежала у неё по телу, и это была судорога любви-добродетели. На самом деле нет ни малейшего безобразия в моём лице, но ей хочется, чтобы я был безобразен и уродлив, — тут-то она и впилась бы в меня своей любовью!
«Выдумал, всё выдумал! Не было этого! Впрочем, это твоё право выдумывать, на то ты и художник».
...Но я не вынес бы её любви-добродетели, если бы в таланте своём не чувствовал себя мужчиной, способным любить для себя, и привлекать к себе, и показывать молодым и красивым кукиш!
Всё понял! Встал с кровати после полуденного сна, и вдруг всё стало ясно и открылся короткий смысл моих длинных домыслов: ...Ничего нет в ней того, что я подозреваю, и нет этой любви-добродетели, и я тоже не заключён в любви для себя. Может быть, эти любви являются только образами выражения мужского и женского: мужчине соответствует любовь для себя (любовь-радость), а женщине — жертвенная любовь.
В 1949 году М. М. делает следующую запись, исчерпывающую его интимную и творческую биографию: «Сегодня во время прогулки оглянулся и вдруг застал группу неодетых молодых в зелёной коре высоких деревьев в общении с небом. Сразу я по ним вспомнил деревья в Булонском лесу 47 лет тому назад. Тогда я раздумывал о выходе из положения, создавшегося благодаря моему роману, и тоже так поглядел на раскинувшиеся по горящему небу деревья, и вдруг всё движение миров, солнц всяких, звёзд сделалось мне понятным, и оттуда я перекинулся в свои запутанные отношения с девушкой, и решение выходило до того логически верное, что его надо было немедленно открыть ей. Я бросился к выходу из леса, нашёл почтовую кабинку, купил синюю бумажку, попросил возлюбленную немедленно прийти на свидание, потому что всё решено.
Наверно, она понять меня не могла: ничего не вышло из свидания, и я систему своих доказательств, заимствованную у звёзд, совершенно забыл.
Было ли это у меня безумие? Нет, оно не было безумием, но стало, конечно, безумием, когда не встретило того, во что оно должно было воплотиться.
Совершенно то же произошло со мной десять лет тому назад. Пришла ко мне женщина, я ей начал раскрывать одну свою мысль. Она не поняла меня, считая за ненормального. Потом вскоре пришла другая женщина, я ей сказал это же самое, и она сразу же меня поняла, и вскоре мы с нею вошли в единомыслие.
Так, наверное, было бы и в том объяснении 47 лет назад: поняла бы — и всё! А то после того чуть ли не полвека я думал о себе как о сумасшедшем, стараясь писать так, чтобы меня все поняли, пока я наконец добился своего: пришёл друг, понял меня, и я стал таким же хорошим, простым и умным человеком, как большинство людей на земле.
Тут интересно, что действие пола закрывалось душевным состоянием: нужно было, чтоб там (в духе) сошлось, чтобы тем самым открылась возможность действия здесь (во плоти, в обычных душевных переживаниях).
Итак, если там был Дух и Дева, то всё воплощение зависело от Них. Рождалось там, а здесь лишь выходило.
Не испытавшему это нельзя рассказать — он может только верить».
И, может быть, в этом-то и есть существо монаха: он, как неготовый жених, лично в духе растёт ещё. Конечно, и я по натуре своей искал в браке таинства, поглощающего меня целиком, отчего и захватила меня на всю жизнь любовь к призраку, с компенсацией видимости семейной. Так мы сохранялись с Лялей как жених (Дух) и невеста (Богородица), и случай нас свёл.
Пусть у нас не будет детей, но всё равно брак наш навсегда будет таинством, и пусть он был не в церкви, а где-то в Тяжине, через нас Тяжино стадо церковью.
6 ноября.
...С такой-то точки зрения семья в распространённой своей форме есть необходимость переживания какой-то ошибки (греха) в любви, и отсюда культ долга.
Но Ляля открыла мне глаза на возможность какой-то семьеобразовательной любви не на почве «ошибки» (греха) или, может быть, «хромозомы». Она верит в такую любовь так, что знает её, и показывает примеры другим людям, и утверждает даже, что хороших людей, происходящих от этой любви, вообще больше, чем, скажем, «ошибочных», то есть рождённых по закону «хромозомы» (греха). Эта Лялина любовь, конечно, происходит от веры... И вот такая русская семья (православная или забывшая свои истоки) у нас, русских людей, была и распространялась по народу...
1941 г. 12 апреля. «Их поняли как секту гнушения браком,но это неправда: они не гнушались, но шли по пути святости. И если бы она не пала, то умерла бы с ним как святая. И пусть она не выдержала, пала, но если бы он остался в живых, с ней, падшей, стал бы жить как с женой, и этот брак его стал бы как путь, обходящий гору или какое-то иное препятствие, но привёл бы его всё равно к святости.