Страница 33 из 67
Со мной это часто бывает, что от всего сердца хочешь чем-то обрадовать, а потом, когда сделаешь что-нибудь, как задумал, вдруг поймёшь, как я это сделал неловко, и чем больше проходит времени, тем становится стыднее вспоминать.
Так вот, я, предлагая свой брачный договор, написал, что беру обязанности по обеспечению средств существования; это ещё ничего, но вот «чего»: тут же предложил деньги на переезд (они обменяли, наконец, комнату). Это, уж конечно, из далёких купеческих недр: купчик влюбился и швыряет деньгами.
Л. чуть-чуть дёрнулась, чуть-чуть сконфузилась, но взять не отказалась, чтобы не пристыдить меня. Сейчас вспомнишь и покраснеешь! Одно утешение: пусть смешно, да не худо, а самое главное, что я сознаю.
11 апреля.
Ходил к Л. (переехали), увидел Л. без подготовки к моему приходу и ахнул: до чего она извелась. И мать извелась. А я ходил и не замечал. Мать хотела на кумыс ехать — осталась, боится за дочь. Дочь хочет со мной ехать — боится мать оставить. Л. сказала мне: «Напрасно резиновые сапоги покупал, я теперь могу только лежать, и только этого хочется — лежать и лежать...»
Я понял, что не понимал трудность своего положения, не понимал потому, что на себя, на свои силы рассчитывал и не думал, что Л. сохнет, теряет последние силы.
И почему не я помогал при переезде, а другой человек? Всё произошло потому, что я в жизни своей никого не любил и вот теперь попал в огонь.
...Ну и что же? Если Л. слабая, надо ей помочь; не сумею помочь, я буду любить её... Мне кажется, что я так люблю её, что любовь эта от болезни сильнеет у меня и спасёт её.
Аксюша спросила меня:
— Вы сознаёте, М. М., что в своё время ошибку сделали?
— Какую?
— Да что сошлись с Е. П.
— Сознаю.
— А если сознаёте, то должны ошибку поправить и дожить с ней до конца.
— Это значит — и себя погубить, и свою любимую женщину.
— Вы веруете в Бога?
— Я считаю того бога, которому жертва нужна, как ты говоришь, Сатаной. Я же служу тому Богу, который творит любовь на земле.
Ляля, конечно, замечательная женщина, но ведь и я тоже, наверно, замечательный, если в своём возрасте могу так любить. Но вот чего не хватает у меня: не хватает сознания своей значительности. Я вообще похож на царя Аггея, который покинул своё царство, чтобы поглядеть на жизнь народа, и, когда увидел, не захотел возвращаться на трон[25].
Да, тут у меня на Л. поставлена жизнь, и если тут провалится (только этого не может быть), то мне остаётся уйти в странничество, и тут возможна радость такая, какой я не знавал. Вообще, главный источник радости является, когда жизнь бросается в смерть, и эта добровольно принимаемая смерть уничтожает в сознании страх и зло физической смерти («смертью смерть поправ»).
12 апреля.
В 3-4 часа дня «Мазай»[26] приехал на Бахметьевскую. Увожу Л. в Тяжино. Л. сидела на стуле жёлтая, измученная до «краше в гроб кладут» и, как после оказалось, готовая к отказу мне (расстаться на время равносильно отказу). Её мать, смущённая, отстранялась на этот раз от сочувствия мне. И когда Л. сказала мне: «Не верю тебе», мать безучастно смотрела на меня, будучи в полной зависимости от дочери.
В этот момент представилось мне, как я полчаса назад в пальто вошёл к Павловне, положил перед ней деньги и она мне сказала: «А комната моя, никому не отдам». И я ответил холодно и резко: «О комнате решит суд». И вышел.
И вот теперь: там все сгорело и тут «не верю». Я почувствовал в себе холод, начало злого решительного действия. Однако холод не стал как-то распространяться по телу, замер, и пришла слепая точка души, когда всё делаешь механически. И Л. тоже механически отдала свой чемодан. Ехали в раздражённом состоянии, я вовсе не понимал, в чём я виноват, за что она мучает меня.
Глава 14 Незаписанная любовь
19 апреля.
Прошла с 12 апреля неделя сплошь солнечная. Прошли дни, которых нельзя было записать. Но счастье в том, что дни эти не только не прошли, а не могут пройти, пока мы живы, дни останутся. И если записать нельзя, то можно о них написать: в природе была неодетая весна — у людей незаписанная любовь.
Сегодня Л. уезжает на какой-то день-два, много три, но мы прощаемся, как будто расстаёмся на три года. Она меня перекрестила и велела себя перекрестить, и, когда я руку свою, меряя по себе, повёл справа налево, она поправила и помогла вести от меня слева направо. Это вышло у меня оттого, что, крестясь иногда, я думал только о себе и впервые подумал о другом.
Около 6 ч. мы вышли в поле. Оба согласились, что двум стоять в ожидании автобуса, когда одному ехать — другому оставаться, нехорошо. И она пошла полем в Кривцы, я — в лес на тягу. Долго мы оглядывались, пока она не скрылась за хвостиками леса. Я почти не чувствовал утраты, потому что душа её прилетела ко мне и сопровождала мой путь в лес.
Дождик тёплый, и на глазах вызывал из земли зелёную траву, обмывал почки. Я, чтобы не вовсе промокнуть, стал под большой сосной, ружьё положил на землю, руками назад обхватил дерево и стоял два часа в ожидании вальдшнепов точно в таком со-стоянии с деревом, как с Л. Тогда вихрем вырвались из сладкого единства мысли разные, как протуберанцы из солнца, и глаза в то же время спокойно и безучастно следили, как по веточкам у почек сбегались светлые капельки, росли, тяжелели и падали, как прилетела маленькая птичка — хохлатый королёк и в двух шагах удивлённо глядел на меня...
Раньше мне всегда казалось, будто я вхожу в природу как бы с краю и дальше она постепенно меня охватывает и покрывает собою, как покрывает лес высокий все свои маленькие существа, и я оттуда, из недр природы, взываю к Целому миру как ничтожная часть его: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Теперь же я, обнимая сосну, как будто всю природу обнимаю и заключаю в себя, и всё совершается если не прямо во мне, то где-то близко, где-то у меня на дворе.
И это всё, весь этот переворот, происходит только потому, что я теперь не один и согласен в чувстве величайшей благодарности с другим существом. Раньше мне надо было смиряться до твари, взывая из тёмного леса: «Да будет воля Твоя». Теперь, как в раю, тварь приходит к нам, теперь мы и её различаем и каждому лицу даём своё имя.
Вальдшнепы сильно тянули, но старыми патронами рассеянно и плохо стрелял.
За два часа в со-стоянии с сосной перебирал этапы движения моего чувства «незаписанной любви» и всё старался распределить материал пережитого в нарастающих кругах развития одной и той же мысли о единстве материального и духовного мира, плоти и духа.
И мне казалось, что если бы удалось мне на глазах у людей раскрыть эту завесу, разделяющую мир духа и плоти, то мне удалось бы создать полный распад всего того, что мир обманчиво называет «устоями жизни». Тогда бы Мысль человека была всегда в своём происхождении из чувства любви и любовь бы стала одна во всём мире для всех людей, как родина Мысли, Слова и Согласия.
Л. прочла мне какое-то письмо, переживая его, я уснул у неё на руках возле груди в каком-то лёгком хрустальном сне, и когда проснулся, увидел её над своим лицом в необычайном радостном возбуждении. Она была счастлива тем, что я спал у неё, что я был для неё в этом сне как ребёнок и она как мать. И у неё от этого наяву были тоже хрустальные сны.