Страница 120 из 123
Связной и Захарович здороваются, в то же время изучающе осматривают друг друга.
— Как дела? Все предусмотрели?
Машинист — добродушный увалень с хорошей улыбкой на лице — разводит руками:
— Сделали, что могли, товарищ Федор…
— Не что могли, а что надо было сделать!
— Да так оно и получилось, — невозмутимо отвечает машинист.
— Мы вас решили отправить на паровозе, — говорит связному секретарь, — сообщение будет быстрее, лишние встречи избегнуты. У нас в депо везде свои люди, работники подполья: вот до Киева повезет на паровозе Захарович, в Киеве передаст другому — там тоже наши… В двое суток будете на месте, как считаешь, Захарович?
— Раз приказано, значит, будет.
— Вот это ответ железнодорожника! Надо только передать по вашей путевой державе, чтобы в пути не клеили к вагонам твоего поезда магнитных мин и прочих сюрпризов… Лишняя задержка.
— Это предусмотрено, — серьезно докладывает Захарович, — поехал Грицько по линии. Вы сказали, что очень важное поручение.
— Правильно поняли! Поставлю вопрос на заседании обкома о вынесении справедливой оценки… Но только после того как получим подтверждение, что "груз" благополучно прибыл на место…
— Это уж как водится, товарищ Федор, — смиренно говорит Захарович, — у вас копейкой не попользуешься! Не нравится мне, откровенно говоря, одно в этом деле: ваш вид, товарищ Федор. Как член пленума еще мирного обкома, я вынужден поставить ваш вид вам на вид. Хотя бы вы поберегли здоровье, Федор Тимофеевич!.. Душа разрывается, когда вижу ваши худые щеки… Давайте вам крови перельем, что ли… Неужели наука бессильна в таком деле?..
— Тише, тише, расходился паровоз! Твой будущий пассажир просит слова… Прости, твой будущий кочегар…
— Какое уж мое слово, — взволнованно говорит связной, — когда слов-то нет… Не благодарю вас, товарищи, так как знаю, что это ваш долг… Но и я свой долг выполню во что бы то ни стало! И больше всего в жизни я мечтаю снова встретить вас, Федор Тимофеевич, после войны! Обнять вас, вот так, от всей души!..
Лес на севере Черниговщины. Лагерь партизанского соединения товарища К., рейдующего по тылам врага, на дневке.
Под большой раскидистой елью стоит венгерская санитарная машина, возле нее на пне сидит "машинистка" с усами, в лохматой шапке с красной лентой и стучит по клавишам машинки, стоящей на ящике.
Солнечные пятна, торжественная тишина. Только стучит, как дятел, машинка. И отовсюду, как из трудолюбивого улья, доходит дыхание лагеря.
Из машины выходит командир — товарищ К. Это очень пожилой человек, старик сугубо крестьянской внешности — по одежде, по неторопливым уверенным движениям, по лукавинке в слегка раскосых глазах, по крестьянской бородке и по чудовищных размеров самокрутке, вмещающей горсть махорки и свернутой из четверти газетного листа. В руке — плетка, на голове — островерхая шапка. Крестьянский плащ — "серяк" закрывает оружие, имеющее быть на поясе, а также правительственные награды на груди.
Старик стоит на земле, прислушиваясь. Он с чуткостью акустика улавливает в еле слышном гудении лагеря нужные ему тоны.
— Петро, — обращается он к "машинистке", — комиссар куды подався?
"Машинистка" вскакивает и четко рапортует.
— По моему наблюдению, товарищ комиссар направился в направлении разведроты, товарищ командир Герой Советского Союза!
— Вольно, — говорит старик, — яки вы вси поставалы гвардийци, просто страшно пидийты! — Старик говорит это с явным удовольствием. — Сидай, Петро, стукай дали. Тилькы гляды мени, не поломай машынкы, бо я твои пальци знаю! Сам у коваля колысь робыв… Скажеш комиссару, що я питов йому назустрич из другого боку…
— Есть, сказать комиссару! — грохочет "машинистка"…
— Тыхше, тыхше! Треба поважать труд начальника штаба, — старик показывает плеткой на санитарную машину, — вин планируе бий! Дивысь мэни, щоб тишина була, як в аптэци…
Старик идет, покуривая самокрутку, мурлыча стариковскую песню. От его внимательного глаза не ускользает ничто, он все видит и замечает. На дорожке валяется патрон. Старик поднимает его и, укоризненно покачав головой, кладет в карман. По пути замечает скромный цветочек, приютившийся под березой, срывает его и задумчиво нюхает. На коре большого дерева сидит дятел и деловито стучит клювом. Старик машинально грозит дятлу плеткой.
На полном скаку осаживает лошадь юный партизан Михаил, находящийся в отряде на должности связного, разведчика и любимого сынка.
— Товарищ командир Герой Советского Союза, — начинает обращение Михаил.
— Сучий ты, Мышко, сын, — перебивает его старик, — хиба я тоби на тэ дав револьвер, щоб ты пахкав з нього куды попало? Я тоби дав револьвер на оккупанта, пойняв? Оддавай назад!
— Товарищ командир, — переходит на плаксивый тон Михаил.
— Оддавай, кажу, назад! Обийдешся карабином… Шмаркач… Йому абы пых-пах робыть!..
Старик отбирает у Михаила револьвер, сует его к себе в карман и идет дальше по лагерю. Михаил, соскочив с коня, идет сзади, делая молча умоляющие жесты, конь не отстает от юного хозяина, как собачонка.
Старик подходит к походному госпиталю. На подводах лежат раненые партизаны. Хирург делает перевязку. Над костром висит ведро с кипящей водой. Сестра щипцами достает оттуда инструменты.
— Ну, як, товарыш хирург, — спрашивает старик, — кышкы у моих партызанив в порядку? Хоч бы вы кышкы им трошкы повкорочували, чи що, а то нияк харчив не настачу! Драствуйте, товарищи поранени!
Все вокруг заулыбалось, загомонило, даже тяжело раненные пытаются повернуть головы, чтобы видеть командира.
— Не подходите близко, Артем Сидорович, — говорит хирург, — вы можете занести инфекцию…
Старик отступает назад и обращается к окружающим его раненым:
— Вы чулы, хлопци, що наука каже? Инхвекция, о! Я вам по секрету от медицины скажу: пошвыдче вставайте на ногы та тикайте од инхвекции! Бо вона вас тут геть поисть!
Раненые хохочут, а командир переходит на серьезный тон:
— Покормылы вас, напоилы? Претензий нема? Пам’ятайтэ, товарищи, що пораненый у нас — найдорожчий чоловик! Получай!
Старик дает раненому лесной цветок и идет дальше, провожаемый любовными взглядами раненых. К нему снова приближается и смиренно идет сзади Михаил, сопровождаемый в свою очередь оседланным конем.
Некоторое время идут молча. Командир останавливается, крутит новую цигарку.
— Ну, чого тоби? — наконец спрашивает он, не глядя на Михаила.
— Приказано доложить, — оживает юный партизан, — товарищ командир Герой Советского Союза! Посланная в местечко К. разведгруппа благополучно возвращается с задания!
— А чому ты думает, що благополучно?
Михаил молчит.
— От бачиш — и сам не знает. Благополучно — це значить — выкопалы завдання! А що мени з того, як воны вси цили, а завдания не зробылы? Га! Катай, узнан! На твою пукалку, та гляды мени…
Михаил берет револьвер, вихрем взлетает на лошадь и исчезает.
Старик идет дальше, отвечая на приветствия партизан, подтягивающихся при его приближении.
Вот он подходит к повозке с установленным на ней пулеметом, возле которого возится партизанка-пулеметчица. Она не замечает командира и продолжает работать…
— Так, — говорит старик, глядя на пулемет, — три його, Горпыпо, не жалий рук. Вин у нас заслуженный. Пам’ятаеш, ще в тому первому бою? Такый мороз був, що душа замерзала, а вин стриляв, як часы…
Партизанка замерла у пулемета, не зная, как ей рапортовать командиру в таком положении, но старик легко разрешает ее сомнения:
— Ну, дэ твий первый номер, Горпыно?
Партизанка с просветлевшим, смущенным лицом осторожно поднимает рядом с собой ватник и показывает командиру спящего годовалого ребенка.
— Хорош козак! — говорит старик. — На, дасы йому шматочок командырського сахару! Нехай росте. Колысь дитям розкаже, як вин з мамою партызаныв! А як же ты думала? Бувай здорова, Горпыпо… В бою гляды мени, щоб кулемет не заидав!