Неосторожность

Гарри стоит возле бара. У нас есть старая шутка. Каждый раз, когда кто-нибудь из нас оказывается в Венеции, он идет в знаменитый «Бар Гарри» недалеко от Сан-Марко и крадет пепельницу или бирдекель[1], чтобы привезти в здешний бар. На стене висит фотография Гарри, с видом собственника стоящего перед двойными дверями с матовым стеклом и улыбающегося во весь рот. Мэдди сфотографировала его во время медового месяца.

– Отличный день, – говорит Гарри. – Нэд взял в Монтоке лодку напрокат, и мы поймали по акуле. Господи, до чего здорово! – Он открывает бутылку вина и морщится. – Только руку распорол ко всем чертям.

Гарри показывает ладонь. Клэр и Клайв видят, какая она красная и ободранная. Клэр тихо, бережно берет Гарри за руку и держит ее, поглаживая израненную кожу.

– Очень больно, наверное, – произносит она.

– На вид страшнее, чем на самом деле. – Он убирает руку и берет стакан. – Красное – это большей частью йод.

– Что будете делать с акулой? – спрашивает Клайв.

– Собираемся сделать чучело. Повесим вон там. Будет о чем вспомнить. Вы же знаете местных. Они ума лишатся из-за нее, – добавляет он со смехом.

Они выходят на веранду. На лужайке Нэд осторожно бросает крученые мячи маленькому светловолосому мальчику. Клэр узнает его – это мальчик, который ходил с фонариком на вечеринке. Увидев их, мальчик машет рукой.

– Это Джонни, – объясняет Гарри. – Джонни, иди сюда, поздоровайся с гостями.

– Здравствуйте, – говорит Джонни мягким тоном, протягивая руку, как его учили. Он стесняется. Не смотрит в глаза.

– Привет, приятель! – восклицает Клайв.

– Здравствуй, Джонни, – говорит Клэр, присаживаясь на корточки, чтобы быть с ним одного роста. – Я Клэр. Сколько тебе лет?

Я наблюдаю за ней. Она умеет обращаться с детьми. Это сразу видно. Наверное, во время учебы в колледже Клэр подрабатывала помощницей по дому. Дети ее, конечно, любили.

– Восемь, – тихо отвечает он, но хотя бы смотрит Клэр в лицо, – но уже почти девять.

– Почти девять? Совсем большой. Мне двадцать шесть. Что ты любишь? Я люблю ходить под парусом и читать.

– Мой папа пишет книги.

– Знаю. Я читала его книгу. Замечательная.

Джонни улыбается. Гарри кладет руку сыну на плечо.

– Так, дружок. Пора ужинать. Что надо сказать?

– Спокойной ночи. Было приятно познакомиться.

Джонни уходит в дом. Клэр смотрит ему вслед, уже совершенно очарованная. Он – мой крестник.

Подходит Нэд. Несмотря на свои размеры, он удивительно быстрый. Я видел, как он играет в теннис. До сих пор может обыграть соперника, который моложе и легче.

– Привет!

Обращаясь к Гарри, он говорит:

– У него получается все лучше. Еще попадет в команду.

Тот рассеянно улыбается. Клэр понимает, что Гарри думает о другом.

– Хоккеисты умеют все то же самое, что и футболисты, но только на льду и задом наперед, – произносит он. Потом поворачивается к Клэр и Клайву: – Вы бы видели, как Джонни бьет щелчок.

– Щелчки для девчонок, – усмехается Нэд.

Они говорят на жаргоне своей юности. Два бывших спортсмена. Члены «Дельта Каппа Эпсилон». Гарри играл в хоккей. На выпускном курсе был капитаном команды.

Я помню долгие холодные вечера на арене «Ингаллс», когда мы с Мэдди жались друг к другу под пледом, попивая бурбон из моей фляжки, и смотрели, как Гарри катается. Он был хорош, очень хорош. Она от него глаз не могла отвести. Волосы у него тогда были длиннее и светлее. Забивая гол, Гарри каждый раз поднимал голову, ища ее одобрения, в глубине души зная, что иначе и быть не может. Они уже были неразлучны.

Мэдилейн Уэйкфилд была самой красивой девушкой в школе. Она везде была самой красивой, куда бы ни пришла. Мужчины увивались вокруг нее, но она выработала иммунитет к этому вниманию. Редакторы журналов и фотографы звали ее в модели, но Мэдди всегда отказывалась. Считала, что красота – не ее заслуга. Красоту просто надо принять к сведению, как то, что ты левша, например. Она не думала о своей красоте. Другие девушки наряжались для вечеринок, брали друг у друга одежду, вдевали серьги, которые для особого случая вытащила из шкафа мама, а Мэдди даже не пыталась это делать. Обычно она была в старой отцовской рубашке, мешковатом свитере и джинсах. И все равно, где бы Мэдди ни появилась, мужчины забывали о своих спутницах и смотрели на нее, хотя не у многих хватало духу подойти познакомиться. Было в ней что-то отличное от других, ее настоящую за красотой способен был различить не каждый.

Я-то видел. Мы всегда хотели поступать в Йель вместе, но после того, как Мэдди окончила школу для девочек в Мэриленде, а я свою в Массачусетсе, реальность оказалась даже едва ли не лучше мечты. У нее тогда была машина. Классическая красная «Эм-Джи» с откидным верхом, которую ей подарила бабушка. Первый курс превратился в неясное мелькание выходных на Манхэттене, ночных клубов и затуманенных гонок по шоссе, когда мы в последнюю минуту выезжали, похмельные и веселые, в понедельник утром на занятия.

А на втором курсе Мэдди влюбилась в Гарри. Мы учились в разных колледжах. Он в Девенпорте, мы с Мэдди в Джонатан-Эдвардс. Мы его, конечно, видели. В баре «Мори», где он обычно был окружен друзьями, пил пиво или праздновал очередную победу. Гарри был популярен, и, честно говоря, заслуженно. Мэдди его сразу невзлюбила, в чем я должен был бы увидеть знак.

– Он только о себе и думает, – заявила она в один из наших вечеров, проведенных вдвоем, как это чаще всего и бывало.

Она хотела высмеять его, презирать его за то, что видела в себе самой. Но, оборачиваясь назад, я понимаю, что они были похожи на двух львов, ходящих кругами друг вокруг друга. Все шло или к смерти, или к одной жизни на двоих.

Мэдди и я остались друзьями – разве могло быть по-иному? Она составляла мне компанию по ночам с тех самых пор, как впервые вылезла из своего окна на втором этаже, чтобы пойти со мной ловить светлячков. В детстве мы тихо выкатывали велосипеды по гравийной дорожке и устраивали полуночный побег на пляж, где жгли костер из выброшенного морем дерева и слушали, как плещут о берег волны, пока мы делимся сокровенными мыслями и мечтами.

Правда, нам приходилось вести себя осторожно. Мои родители часто уезжали, и я оставался на попечение Женевьевы и Роберта, бездетной швейцарской пары, которая присматривала за домом. Низкорослая, крепко сбитая Женевьева готовила еду, Роберт водил машину и ухаживал за садом. Оба они к десяти часам уже ложились спать и полагали, что я тоже лег. Я был единственным ребенком, пухлым книгочеем, так что едва ли они могли вообразить, будто у меня есть тайная ночная жизнь. С отцом Мэдилейн было сложнее. Он ее бил, если ловил, когда она пыталась удрать. Однако ее это не останавливало.

Однажды мы играли в теннис, и я увидел рубцы на ее бедрах, когда она наклонилась поднять мяч. Он бил ремнем. Я хотел как-то с этим разобраться, но Мэдди уверила меня, что все в порядке, и вообще, давай еще сет. Господи, какая она была храбрая! Да она и сейчас такая.

Ужин великолепен. Свежевыловленная рыба-меч, помидоры и кукуруза, горячий хлеб и мороженое, запиваем мы это все холодным, отдающим сталью белым вином. Мэдди готовит рыбу на гриле по собственному рецепту, используя сосновые ветки, которые придают чудесно насыщенный вкус. Мы сидим под круглыми бумажными фонариками на маленькой веранде со стороны кухни. Мужчин больше, чем женщин, поэтому я сижу между Клайвом и Сисси. Сисси очень смешная. Маленькая, светленькая, может болтать часами. Она из пригорода Филадельфии. Они с Нэдом много лет безуспешно пытались завести ребенка. Меня восхищает ее стойкость и отсутствие жалости к себе.

Клайв расспрашивает меня о клиентах, но я отделываюсь шутками. Когда меня начинает утомлять его настойчивость, я перестаю обращать на него внимание и слушаю, как Гарри рассказывает одну из своих историй – кажется, о том, как он в семнадцать лет нарочно въехал на машине в дерево, чтобы получить страховку. Даже взял у вратаря своей команды щитки для защиты. Автомобиль был старой рухлядью, и Гарри надеялся получить около пяти тысяч долларов. Решил, что скорость тридцать миль в час будет в самый раз, не слишком быстро и не слишком медленно, но удар был так силен, что он вырубился.

1

Бирдекель – подставка под пивную кружку или пивной бокал.