Отстрел

— Если так…

—Показывай уборщика.

Неерия счел за благо вмешаться. Уголовники в обличье поддатых хасидов производили удручающее впечатление.

— Но Игумнов не может утверждать!

— Разберемся…

Жид вышел в коридор. Вернулся через несколько минут:

— Доллары были в чемодане?

— Немного.

—Он то же сказал. — Туманов бросил на стол несколько стодолларовых купюр. — Тут одна лишняя. Штраф. Я обещал, что администрация отеля не будет ничего знать…

Неерия кивнул.

Говорить «спасибо» у воров западло. Да и как отделаться словом, если другой ставит за тебя на весы свободу, честь. Иногда жизнь.

Игумнов вышел проводить гостей. В бар вела винтовая, с отдраенными до блеска медными поручнями лестница. Там готовились к приему. В центре стола прозрачным лебедем сверкало что-то хрустальное. У двери на полу стояла огромная фотография; ее сняли, очевидно, по политическим мотивам. Покойный премьер-министр пожимал руку здоровому жлобу в очках, судя по всему, хозяину «Кидрона». Премьер смотрел на бизнесмена и был чем-то смущен. Задумчив. Может, что-то почудилось ему впереди. Не скорая ли кончина от руки религиозного фанатика… Жлоб, как и положено жлобу, забыл о госте и смотрел в объектив, представляя, как впарит этим снимком конкурентам из отеля «Царь Давид» и «Холиленд».

— Что ты сказал уборщику?

— Всякую ерунду…

— А все-таки!

Жид подумал.

Они еще постояли в холле.

— Ну, эта история случилась со мной и моей матерью. Мать внесла деньги на строительство квартиры. Сто тысяч баксов. Прошел год. Ни денег, ни квартиры. Я пошел к адвокату: «Пусть он вернет деньги…» Адвокат согласился: «Внеси мне три тысячи, и начнем работать…» — «У меня нет их!» — «Зачем же ты приехал?..» Я сказал: «Передай: я приехал его убить…»

— Ну!

— Вечером нам передали чек.

Через дорогу бежали дети — маленькие пейсатые старички — очкарики и разгильдяи. В доме напротив на балконе раздувало колоколом сушившуюся юбку. Жид послал одного из своих за бутылкой.

—Золотой пацан. Тут есть и еще один…

Игумнов решил, что он об отсутствующем по неизвестной причине Шуки. Они еще сели за столик.

—Здесь как тот свет. Тут и бабка моя жива, и дед уже снова родился. Один мужик встретил тут своего сына, погибшего в армии. Окликнул, а тот поспешил уйти… Он написал в газету: «Если бы я ошибся, человек мог бы сказать мне об этом… Но он предпочел исчезнуть…» Все время встречаешь каких-то людей, которые учились с тобой в первом классе, и они тебя помнят, а ты считал их умершими…

С делами было покончено. Жид лениво болтал. Его ученики в черном внимали.

—Я раз по пьянке смотрю: объявление на столбе. «Новый репатриант заинтересован в скрипке насовсем или в пользование…» Говорю одному мудаку: «Напиши ему, пусть пришлет чек из магазина. Я оплачу…»

На вора это было похоже.

— Оплатил. Он потом мне письмо накатал. С фотографией — он со скрипкой…

— Она у тебя?

— Зачем мне? Я деда вспомнил. Хотел, чтобы я играл… Абсолютный слух! Определял ноты в аккорде за пять пальцев. Кем я был бы сейчас?

Он уже прощался…

—Только не жуликом. Я в дядю пошел. Его все знали. Руки по локоть золотые…

Темнело. В видневшемся впереди отеле не было света. Он стоял словно неживой. Огромные пустые глазницы тускнели.

Террористический акт, совершенный в Иерусалиме, сразу же отрицательнейшим образом отразился на международном туризме. «Кидрон», однако, справлялся: благодаря связям с агентствами наподобие «Ирина, Хэлена-турс».

Под вечер Неерию посетила делегация бухарской общины Израиля. В нее входили весьма уважаемые люди. Неерия заказал ужин в номер. Игумнов проследил за тем, чтобы все было в порядке. Словно шутя, осмотрел старцев. Обхлопал карманы, талии. Закрыл номер, вышел, чтобы взглянуть снаружи. Все было в порядке. Возвратился с другой стороны. Какой-то человек стоял на площадке перед отелем. Игумнов вошел в вестибюль, обернулся. Человек уже уходил. На ближайшей машине зажглись подфарники. Человек приезжал не на прием. Когда Игумнов его увидел, он поспешил ускорить отъезд. Игумнову показалось, что тот приезжал не один и ждет напарника. Было любопытно на него взглянуть. В отличие от Москвы, в отель мог войти каждый. Светло-рыжий блондинистый парень, шедший навстречу, был Игумнову определенно знаком. Пройдя несколько шагов, он как бы случайно оглянулся. Блондин у машины смотрел в его сторону.

«Секьюрити…» Все те же пиджаки — черные, легкие, рукав в одну четверть. «Он был в московской синагоге с израильским лидером! Этот тут не случайно…»

Здешние борцы с террором, даже уйдя в частные детективы, не меняли хозяев…

Игумнов еще постоял. Проходивший мимо хасид ахнул трубочным табаком.

В отеле в огромных окнах холла зажглись огни в свисающих сверху нитях. Игумнов поднял голову: холм, с которого он смотрел днем вниз на отель и банк, возвышался мощным океанским лайнером. «Кидрон» казался рядом маленькой яхтой, пускающейся в одиночное кругосветное плавание. С переносного телефона в руке Игумнов позвонил в Центральную Азию. Была идеальная слышимость. Мужской тонкий голос вежливо ответил на чистом русском:

— Его сейчас нет, но он в Бухаре… Все в порядке.

Игумнов набрал еще номер РУОПа в Москве, но вовремя дал отбой. Бутурлин ничем не мог ему помочь.

«Всю жизнь так: сначала солю, потом пробую!»

Рядом в доме шторы на первом этаже не были задернуты. Там занимались слушатели религиозной школы. Бархатные черные кипы, свисающие с пояса нити. Белые ритуальные плащи, малые таллиты с кистями. Черные шляпы, такие же, как у Михи и его учеников, лежали на столах. На автобусной остановке у отеля стоял молодой парень в черной бархатной кипе — возможно, студент этой ишивы. Парень был рыжеватый, светлые волосы спускались с головы сосульками.

«Острый умный подбородок, редкая рыжая бородка, как у евнуха… Где-то я его видел…»

На нем были зачуханные джинсики, рюкзачок. Рваные кроссовки.

«Господи! Откуда?!»

Внезапно вспомнил:

«Иисус Христос из Назарета!.. У него тут полно родственников по матери…»

Сын Божий словно сошел с полотен картин всемирно известных мастеров.

Подошел атобус.

Йешуа уехал.

Телефон в руке Игумнова затрезвонил. Это был Голан.

— От Рэмбо ничего? Я имею в виду факсы с документами… Копии постановления о возбуждении дела…

— Нет.

Голан вздохнул:

—Тогда это по твоей части. Встречай. Подъезжают!

Кудим, он же Промптов, — с приятными чертами лица, с армейской выправкой, — присматривался к номерам подъезжавших автобусов, держался спокойно. На нем были цвета хаки брюки, такая же рубаха.

Второй, поодаль, незнакомый — два набухших глаза, как два кулака…

Туркмения…

Он стоял на выходе из Таханы Мерказит, поигрывая мускулами, — в джинсовой паре, воротничок рубахи поднят.

«Сухой поджарый кобель, руки в карманах, передок подан навстречу, обе руки в задних карманах брюк — „жопниках“…»

Кудим и Туркмения держались врозь, однако чем-то были похожи — спортивной статью ли, пластичностью спортсменов.

Игумнов оставил машину, по другой стороне улицы Яффо прошел вслед за соотечественниками.

«Наш киллер не приехал с Гавайев. Обычный московский телохранитель, охранник, антитеррорист или уголовник…»

Они не спешили. На Яффо в этот час было много людей.

Мелькали плоские меховые шляпы религиозных евреев, солдатская форма. Парни, девушки — как один с автоматами, с огромными рюкзаками… Им словно предстояло сплавляться в складных байдарках по бурным порожистым рекам.

Приехавшие обменяли доллары у грузин в часовой мастерской. Явно знали Иерусалим. Спустились в пешеходный туннель, постояли у пианиста. Кого-то ждали. Музыкант был, безусловно, русский. Круглолицый, с маленьким ртом, в больших, с роговой оправой очках. На стене позади было нарисовано его лицо и полосатые рыбы, словно клавиши синхронизатора. Пианист отлично пел, подгибая колени. Гуляя, спустились по Яффо. Высокое здание впереди чем-то напомнило московский Центральный телеграф. Но ниже была улица Короля Георга V — Кинг-Джордж, не Красная площадь…