Жасминовые ночи

– Он и так мрачный. Скажешь ему сейчас, и он будет злиться все десять дней.

– Ма, почему ты позволяешь ему так себя вести? – воскликнула Саба. – Ведь для тебя это мучение.

В конце концов, она потеряла терпение и решила действовать. Прежде, до войны, вся семья собиралась по субботам за ужином в передней комнате. Джойс и Тан готовили что‑нибудь вкусное, скажем, хумус или курятину с грецкими орехами. На стол стелили бархатную скатерть. Сабе часто вспоминались те счастливые времена, когда в камине горел огонь и его отсветы играли на фарфоровой посуде. Иногда отец даже танцевал, прищелкивая пальцами и обнажая в улыбке великолепные зубы.

Старая Тан пыталась рассеять тягостную атмосферу в доме и оживить семейную традицию. Несколько дней она не ела мяса, чтобы приготовить из него маленькие мясные шарики, любимое блюдо Ремзи. Еще она наведалась к Джамалю, арабу‑зеленщику с соседней улицы, и добыла у него уговорами немного булгура и соленые лимоны. Два дня она не вылезала из кухни и стряпала. Все это время по дому разносились завывания знаменитой египетской певицы Умм Кульсум30; Ремзи покупал для Тансу пластинки во время рейсов по Средиземноморью. Эти песни вызывали у Сабы сходство с похоронной процессией, где черные лошади тащат черные дроги.

Пока Тан стряпала, Саба репетировала свою речь, подбирала самые убедительные слова.

«Баба, это очень уважаемая организация, сейчас это часть армии. Мы будем под надежной защитой… В ней даже полагается специальная форма, так что это не просто группа актеров и певцов…

Они делают много хорошего для армии. Поднимают боевой дух…

Я многому научусь, эта работа обеспечит мне хорошие перспективы…»

Весь день она поглядывала на часы; все мышцы в ее теле напряглись от нервного возбуждения. В шесть часов она спокойно заняла свое место за семейным столом. Вскоре в дверях появился отец, высокий, хмурый, в длинном халате, который он всегда носил дома. Аккуратная бородка и черные глаза с тяжелыми веками придавали ему сходство с ветхозаветным пророком. Из‑под халата выглядывали броги, элегантные ботинки, какие носили английские джентльмены. Джойс начищала их каждое утро перед тем, как пойти на работу.

За ужином разговор касался лишь безобидных тем: погоды – ужасной; войны, на которой не было признаков улучшения. Поговорили о миссис Орестес, соседке, у которой несколько месяцев назад погиб во Франции сын; ее жалели, но считали, что ей пора уже взять себя в руки. Джойс сказала, что соседка с тех пор не вылезала из домашнего халата и не открывала дверь на стук, даже когда Джойс испекла для нее пирог. Когда опустели тарелки, отец ко всеобщему восторгу извлек из складок халата ириски, купленные в Амстердаме. Тан поспешила на цыпочках за мятным чаем для Ремзи. Когда ушла и Джойс, Саба набрала в грудь воздуха и обратилась к отцу.

– Что мне делать? Помочь Тан на кухне? Или мы можем поговорить?

– Присядь, Шоба. – Отец назвал ее ласковым именем, как в детстве, и показал на скамеечку, стоявшую возле его стула.

Она села, стараясь не загораживать тепло камина, согревавшее его ноги. Сердце громко стучало в ее груди, но она прихлебывала воду и старалась казаться спокойной.

– Мы давным‑давно не говорили с тобой на серьезные темы, – пробасил отец.

Верно – когда он приезжал домой, Саба старалась держаться от него подальше.

Тан притащила мятный чай и снова засеменила прочь. Отец сделал глоток, и Саба почувствовала его руку на своем плече.

Она протянула ему письмо.

– Мне хочется, чтобы ты прочел вот это письмо.

– Оно адресовано мне?

– Да, – ответила она, а сама подумала: «Нет, мне».

Ремзи начал читать письмо, и между его бровями залегла глубокая складка. Он дочитал до конца и принялся за него еще раз.

– Я одного не понимаю, – мрачно заметил он. – Как эти люди узнали о тебе.

– Сама не знаю, – ответила Саба с дрожью в голосе. – Вероятно, они слышали где‑нибудь мое выступление.

Отец поставил чай на стол. Неодобрительно покачал головой. Наступило долгое молчание.

– Ты лгала мне, – сказал он наконец. – Ты опять ездила выступать.

Он произнес это так, словно она пела в стрип‑шоу. Саба встала со скамейки, чтобы не казаться себе послушной собачкой у его ног.

– Только пару раз, – ответила она. – В церкви и в госпитале.

Он снова перечитал письмо и яростно поскреб затылок. Джойс, наверняка подслушивавшая за дверью, вошла в комнату с полотенцем в руке. У нее был испуганный вид.

– Ты видела вот это? – Голос Ремзи прозвучал как удар хлыста.

Джойс с паническим испугом посмотрела на мужа. Вероятно, в их отношениях возник кризис, и это было ужасно.

– Да.

– И что ты ей сказала?

– Ничего не сказала. – Еще ни разу Саба не видела, чтобы мать так дрожала от страха. – Вероятно, те люди случайно слышали, как Саба пела в методистской церкви, – пролепетала она.

– Не ври мне! – заорал отец. – Yaa, esek!31

Вой сирены остановил их на мгновение, но вскоре затих. Все уже привыкли к ложной воздушной тревоге.

– Ты ведь сам говорил, что ей нужно тренировать голос, – храбро возразила мать. – Саба не может вечно сидеть дома.

– Она болела, – закричал отец. Полгода назад у Сабы был тонзиллит.

– Нет, она болела не так сильно. Если бы ты бывал чаще дома, ты бы это знал! – пронзительно закричала мать.

Ремзи швырнул стакан с чаем об стенку. Стекло со звоном разлетелось, женщины закричали от страха, решив, что в дом попала бомба.

– Не смей мне грубить! – Отец вскочил на ноги и замахнулся на жену.

– Прости, прости. – Искорка бунта бесследно погасла; мать снова униженно лепетала. Бросив полотенце на стол, она ползала по полу, собирая осколки, а когда вынырнула с багровым лицом из‑под скатерти, весь ее гнев обрушился на Сабу.

– Глупая девчонка! – воскликнула она, кривя в гневе губы. – Все тебе надо сделать по‑своему, да?

Спор продолжился за тонкой стенкой, отделявшей родительскую спальню от комнаты Сабы. Отец кричал на Джойс, что по ее вине дочь выросла такой глупой и испорченной. Глухой удар, пронзительный крик матери, перешедший в тонкий вой. Тяжелые шаги вниз по лестнице. Весь дом вздрогнул от стука двери.

На следующий день Саба достала с верха гардероба свой кожаный чемодан и раскрыла его на кровати. Положила на дно свои красные туфли для чечетки, красное платье в белый горошек, чулки, сумочку с туалетными принадлежностями. Конверт из ЭНСА лег на одежду. Она сворачивала листок бумаги с адресом театра на Друри‑Лейн, когда услыхала звук открывшейся входной двери.

Не считая Тан, она была одна в доме. Джойс ушла на работу. Саба села на цветастую перину и напряженно прислушалась к скрипу ступенек под мужскими шагами.

Ремзи вошел в комнату. В руке он держал предмет, над которым они часто шутили в ее детстве, – короткую плетку с двумя кожаными ремнями. Как‑то Ремзи рассказал дочке, что его отец регулярно драл его этой плеткой. Для Сабы это была лишь восхитительная и пугающая детская игра, которую они затевали вместе с отцом. Ремзи с притворной яростью бегал по заднему двору, размахивая плеткой, а она улепетывала в сладком ужасе.

Но на этот раз отец положил плетку на кровать, на пачку нот, и посмотрел на дочь невидящими глазами.

– Папа! – сказала Саба. – Не надо! Пожалуйста, не делай этого. – Словно могла спасти отца от него самого.

– Я не могу допустить, чтобы ты и дальше противилась моей отцовской воле, – ответил Ремзи. – Перед матерью и бабушкой. Ты навлекаешь позор на наш дом.

«Позор на наш дом! Позор на наш дом!» Отец произнес эти слова так, словно играл роль в мелодраматичной провинциальной пьеске. Словно у него была длинная, как у Синдбада, борода и кривая сабля на поясе. Но прошли времена, когда она могла шутить с отцом насчет этого. Когда она отошла к окну, на пол упал бурый конверт. Отец тут же схватил его и потряс им в воздухе.