Страница 70 из 72
Он закинул на стол правую ногу.
— Какого черта? — удивился я.
— Я так пью.
— Окей, — я закинул левую.
Беллини осушил свой стакан. Я свой. Наполнили и снова осушили. Вечер обещал быть неплохим.
Какой-то итальяшка сунул мне под нос микрофон.
— Мать твою за ногу! — огрызнулся я.
Парень оказался нормальный, он рассмеялся.
Бен Гарабалди стоял рядом со мной. Просто стоял и держал свой стакан с вином. Годом раньше в одном интервью он сказал, что напивался со мной до усрачки. Я полагаю, что это проказы актерского воображения.
— Я видел фильм, в котором ты играл владельца ночного клуба, — сказал я ему. — Неплохо.
— Читаю твои книги, — улыбнулся он.
— Однажды, — продолжал я, — у меня была подружка-скульптор. Она знала одного актера, который знает тебя, и который обещал ей устроить встречу с тобой, чтобы она могла вылепить твою голову. Но я не разрешил ей ввязываться в это дело, откровенно говоря, я боялся, что ты шпокнешь ее.
Он снова улыбнулся. У него была приятная улыбка, полная понимания. И эти глаза. Но он не подходил на роль Чинаски. Слишком скрытный.
Микрофон стоял передо мной, я отвечал на вопросы, трепался и продолжал пить. Итальянцы смеялись, где это и предполагалось. Сара затерялась в толпе, она уже слышала всю мою пургу не один раз. Мы продолжали квасить. Я скинул пиджак и сигаретой прожег дырку на рубашке. Соревнование «кто кого перепьет» не удалось: бумажные стаканчики были слишком маленькие, и мы только и делали, что наливали. Дома я пью из серебряного кубка, в который вмещается целая пинта. Скоро осталось только белое вино и теплое пиво. Я собрал Сару, Флэкса с подругой, и мы слиняли оттуда.
Прошло сколько-то месяцев. Может быть, год. Я закончил роман и почувствовал, что, похоже, на следующий мне не подняться. Ну что ж, это не проблема. У меня оставались скачки, стихи и рассказы.
Потом я стал получать письма, в них разные люди сообщали, что фильм «Песни суицидника» снят, и его показывают в Италии. Дальше стали поступать слухи, что его крутят в Германии, затем во Франции. Мне рассказывало о нем много всякого народа — те, кто видел его. Писатель, блядь, всегда остается в жопе. Кто он, этот писатель, в конце-то концов? Писатель — как шлюха. Ею пользуются, а потом забывают. Они думают, чем больше писатель страдает, тем лучше пишет. Дерьмо на лопате. Страдания, как и все остальное, в больших количествах убивают. Бегство от страданий — вот что делает писателя великим. Это чувство так сладко, что и читателю делается приятно.
Ну, да ладно. В конце концов фильм объявился в Голливуде, в открытом кинотеатре на Мелрос. Телефон начал звонить. Надрываться. Но Беллини или Гарабалди не звонили, трезвонили кинопрокатчики или их друзья. Их была целая банда. Один парень, киножурналист Бенджи, все хотел взять у меня интервью. Он позвонил в восемь утра.
— Нет, Бенджи, никаких интервью…
— Но это сделает фильму рекламу!
— Я не рекламирую кино. Тем более, я слышал, что фильм говно.
— Нет, фильм блеск! Классное кино! Я задам вам всего несколько вопросов о книге «Песни суицидника», об истории ее написания. Это здорово поможет…
— Черт бы тебя побрал, Бенджи, я дважды говорил тебе, что работаю по ночам, и поэтому раньше двенадцати мне не звонить!
— Но к двенадцати вы уже на скачках!
— Я все сказал.
Отбой…
Я разобрался, как работает механизм кинопроката. По крайней мере, в моем случае. Кинопрокатчики покупают права, скажем, на показ в Англии — или в Америке, или в Европе — у кинопроизводителя. Затем они стараются распихать картину но кинотеатрам, чтобы отбить свои затраты. Все, что получается сверх вложенных денег — их выигрыш. И с него начисляется процентная ставка. Такая схема показалось мне слишком эксплуататорской и рискованной.
И вот как-то днем явился ко мне кинопрокатчик, с ним Бенджи и еще трое. Звали его Джордж Блэкман, он был из Нью-Йорка, а мне нравятся парни из Нью-Йорка, когда я встречаюсь с ними в Сан-Педро, вот в Нью-Йорке я перед ними тушуюсь. Блэкман был крупный мужик в сером костюме и при галстуке, и Бенджи тоже был в сером костюме и тоже при галстуке. Я знаю этот сорт людей, ботинки у них всегда слегка пошарпаны, а кончики воротничков топорщатся. Подружка Блэкмана была ангел, ангел с совершенно белыми волосами. Лицо ее выглядело на всю тысячу лет, зато все остальное тянуло годков на девятнадцать. Это называлось: «добиться успеха». Они все отлично справились с намеченной целью, и теперь обзавелись непробиваемым шармом, и я понятия не имел, что мне с ними делать. Они приволокли галлон дрянного пойла в кувшине с ручками, я убрал его в кладовку и выставил своего красненького. Сара у меня любознательная, она вывалила на гостей ворох вопросов, что было мне на руку, я мог оставаться в стороне и наблюдать. Всякие дела у этих деятелей сопровождаются выпивкой, обжираловкой, иногда наркотой и, как следствие, расслабухой, и несмотря на то, что где-то высоко над их головами всегда витает призрак страха и отчаяния, им кажется, что они здорово устроились, и теперь оттягиваются.
— Вы имеете проценты с этой картины? — спросил меня Блэкман.
— Разумеется, только не спрашивайте меня: проценты это с нетто или с брутто. Я не знаю.
— Хорошо, — согласился Блэкман, — я не спрашиваю.
Потом мы все загрузились в их автомобили и покатили на пристань, в местечко, где держали живых крабов и небольшую кухню. Мне понравилось это место, потому что там толклись рабочие с дока. К счастью, немногие яппи могут набивать брюхо, когда им заглядывают в рот. Мы разгуливали вдоль чанов и разглядывали крабов.
— Так, — толкнул я Блэкмана, — когда увидите самого хорошего краба, кликните парнишку, он отнесет его на кухню.
Каждый выбрал себе краба по вкусу, и мы уселись за стол, поджидая блюда и попивая пиво. Кто — то подсунул мне под нос диктофон. Это был Бенджи.
— Скажите что-нибудь, — скомандовал он.
— Окей, кто за все это платит?
— Блэкман.
— Отлично. Тогда слушайте: мы все в тисках обстоятельств, и, стараясь выкрутиться из них, мы становимся уродами.
— Вот как?
— Вот так. Всегда найдется какой-нибудь сукин сын, который попытается заставить вас пахать на него задарма, и ему наплевать — кто вы и что вы. Хуже того: он бы охотно прикончил вас.
— Да?
— Да. Это всеобщий заговор, и для отдельного человека ничего не значит. Такие глобальные вещи редко имеют значение…
— Да? А что же имеет значение?
— Что по-настоящему имеет значение, так это всякие мелочи, такие, как вода в радиаторе вашего авто, вовремя подстричь ногти на ногах, не оказаться без туалетной бумаги или запастись резервными лампочками, ну, и всякое такое.
— Ну, это не так уж и много.
— Этого достаточно. Устройте ваши тривиальные делишки — и все гигантские проблемы разрешатся сами собой. Все сразу встанет на свои места.
— И даже смерть?
— И даже смерть будет выглядеть совершенно логичной.
— Мне это нравится, — сказал Бенджи.
— Мне тоже, — согласился я, — даже если это и неправда.
Тут подоспели наши крабы, и мы взяли еще пива. Нам так понравилось наше блюдо, что мы заказали еще крабов и еще пива. Довольные и обожравшиеся, мы загрузились в машины и вернулись ко мне.
После этого мы еще встречались все вместе. Блэкман пришел и запек огромную белую рыбу с луком, затем подтянулись остальные и принесли хорошего красного вина. Мы проговорили всю ночь и все утро, ну, чем-то нужно было заняться, пока шла подготовка показа. Наконец фильм был готов. НОЧЬ ПРЕМЬЕРЫ…
Сара и я решили поужинать в ресторанчике напротив кинотеатра. Афиши на кинотеатре сияли: «Песни суицидника». Мы попивали вино и поджидали, пока приготовят наш ужин. Одну бутылку мы припасли для просмотра. Я чуял, что она нам обязательно потребуется. Зачастую нечто очень важное отфильтровывается во время процесса трансформации книги в кино. Обычно виной тому — большое самомнение тех, кто за это берется, ведь они интерпретируют книгу в соответствии со своим видением вещей, а их видение не очень хорошее, иначе они не были бы настолько глупы, чтобы растрачивать себя в кинобизнесе.