Голод. Трилогия

Еще издали заметила она одного мужчину и остановилась, внимательно всматриваясь в него. Чувствовалась в нем некая собранность, он явно пребывал в сознании. Человек, привязанный к кресту, должен держать ноги прямыми – иначе он задохнется. Все силы требуются ему для того, чтобы оставаться живым. Только неодолимый страх смерти заставляет человека бороться.

Этот мужчина провел на кресте почти семьдесят два часа, А ведь он должен был понимать, что милости ждать неоткуда.

Она тихо хлопнула в ладоши, поторапливая конюха. Это единственное, что она могла позволить себе, – она пустила бы лошадь в галоп, но тогда ее рабам опять пришлось бы бежать за ней. Она не была римлянкой и презирала бессмысленную жестокость. Медленно двинулись они вперед.

Это был грек, а может, азиат, грязный и жестоко израненный бичами; глаза закрыты, на лице – отрешенность, почти умиротворение: слишком долго боролся он с болью.

Он вдруг выпрямил ноги и страшный, тяжелый вздох донесся до ее ушей. Затем тело его опять провисло. Один глаз слегка приоткрылся, уставившись сверху вниз на приближавшихся зрителей. Но они уже ничем не могли привлечь его внимание: все свои силы отдавал он борьбе.

Без крика, без стона он еще раз проделал то же самое – и опять сник. И тут она заметила, что ступни его ритмично шевелятся, еле видные из-под мерзкой, копошащейся массы – мухи устроили кровавое пиршество на его ногах. Он пытался ослабить свои путы!

И мухи смели пить его кровь!..

– Деметрий, Брут, снимите его!

Рабы подбежали к кресту и стали расшатывать его, чтобы вытащить из земли. Лицо мужчины исказила гримаса.

– Осторожней, вы причиняете ему боль!

Они опустили крест на землю, и она, слетев с колесницы, подбежала к нему. А вдали уже слышался стук подков. Но не время было беспокоиться о солдатах. Она протерла ему лицо желчью и уксусом, пока рабы его отвязывали. Он был в ужасном состоянии, в ушах уже завелись личинки. Кожа почернела и потрескалась, тело распухло. Только слабое, хриплое дыхание говорило еще о том, что он жив, – дыхание и один открытый глаз.

Он пристально смотрел на нее. Она говорила с ним, успокаивала его, как сына. Глаз этот ее тревожил. Невероятно, как вообще смог человек сохранить сознание после столь тяжких испытаний.

– Госпожа… – шепнул один из рабов. Она подняла голову. С обнаженными мечами, будто часовые Смерти, стояли посреди дороги три солдата – недвижные силуэты в зыбком облаке мух. Эти солдаты охраняли кресты, следя за тем, чтоб никто не снимал с них осужденных. Немало людей хотело бы это сделать. По многим мотивам: родственники, сочувствующие, работорговцы, гоняющиеся за легкой прибылью.

– В колесницу его – быстро!

Он застонал, когда его подняли. Рабы положили его в колесницу, прижав колени к животу. Нельзя было терять время – когда она взошла на колесницу и схватила поводья, солдаты были уже близко.

– Скажи им, что я жена Красса, – бросила она конюху.

Ложь, но она заставит их колебаться. Римский солдат никогда не станет вмешиваться в дела жены одного из консулов. Резко дернув поводья, она пустила лошадь вскачь. Она позволит нестись ей галопом до самого Рима; к этому времени Витрикс наверняка только и мечтала, как бы поскорей вернуться в свое стойло. А что до ее шести рабов, так они могут и не спешить. Пусть поговорят с солдатами – уж они-то смогут убедить их в своей невиновности; они – египтяне, искушенные в словесных сражениях, а солдаты – простые парни из Лация

[6]

.

Мужчина кричал от боли, когда колесницу встряхивало на ухабах, и Мириам кричала вместе с ним. Он был для нее такой невероятной находкой, что одна только мысль о возможности потерять его приводила ее в отчаяние.

Она объехала полмира в поисках такого мужчины, как этот, – мужчины, который цеплялся бы за жизнь всеми силами души.

У Храма Марса она свернула с Аппиевой дороги на разбитую ухабистую колею, которой обычно пользовались возчики. Не было смысла возвращаться через Капенские ворота – это могло возбудить подозрения стражников. Она объехала Храм, держась поближе к городской стене. Жалкие хибары ютились в тени стены, и воздух, казалось, был насквозь пропитан зловонием, поднимавшимся от сточных вод, которые стекали в колею, – грязь, нечистоты, полуразложившиеся трупы. Десятки людей всевозможных рас и народов встречались по обеим сторонам колеи: бродяги, переселенцы, которые шли сюда, не зная, что надеяться им не на что. Для них Рим был закрыт. Лишь гражданам Рима, рабам и вольноотпущенникам закон давал право на вход в город. Какая-то женщина бросилась к колеснице, потрясая палкой. Мириам показала ей короткий меч, и та сникла. Люди эти большей частью были крайне слабы, обессилены голодом и болезнями – и не смогли бы справиться с ней, не говоря уже о том, чтобы остановить лошадь.

У Невиевых ворот

[7]

проезд был забит телегами и повозками. Мириам подхлестнула лошадь. Любая неразбериха ей на руку.

Не стесняясь в выражениях и не менее свободно пользуясь кнутом, она расчищала себе путь, отбрасывая с дороги возчиков и их лошадей. Солдаты, охранявшие ворота, тряслись от смеха. Пробиться она сумела довольно быстро – состояние ее спутника заставляло ее отчаянно спешить. Никто не остановил Мириам, никто не поинтересовался, что везет она в своей колеснице.

Проехав Большой Цирк, она направилась к Квадрате – району богатых домов и роскошных особняков. Мириам была владелицей дома на Яникуле

[8]

, где она занимала только нижний этаж, а верх сдавала внаем. Часть этих доходов шла на выплату налогов, а того, что оставалось, вполне хватало на содержание ее апартаментов, виллы в Геркулануме и пятидесяти рабов. Она жила достаточно скромно, но удобно, заботясь лишь о том, чтобы не привлекать к себе внимания.

Пробравшись сквозь лабиринт проулков за Цирком, она выехала на Эмилийский мост и оказалась наконец в тишине богатых кварталов. В это время года здесь было безлюдно – жители уезжали на лето в Капую или Помпеи.

Вскоре она добралась до своего дома. Едва только колесница показалась из-за угла, к ней сразу же бросились рабы: мальчик-конюх схватил поводья ее тяжело дышавшей лошади, в то время как другой занялся колесницей. Ее египетские врачи внесли привезенного ею мужчину в дом. Она последовала за ними; нетерпение ее было столь велико, что служанке пришлось, идя рядом, мучиться с фибулой

[9]

, чтобы снять с хозяйки испачканный мухами плащ. Они пересекли атрий

[10]

, прошли перистиль

[11]

с его цветами и лотосовым прудом и оказались в первом из банных залов, которые в ожидании гостя были переоборудованы в госпиталь.

По ее указанию воду в тепидарии

[12]

посолили, а бассейн фригидария

[13]

наполнили водой пополам с уксусом. В солярии

[14]

разместили ложе со съемным пологом. Принесли лекарства, а также селитру и квасы. Мириам собиралась призвать на помощь все свои медицинские познания – несомненно, более значительные, чем у так называемых «врачей» Греции и Рима, – ей просто необходимо было вернуть его в нормальное состояние. Она изучала медицину в Египте – и Древнее Знание ее собственного народа соединилось с Мудростью египетских жрецов.

Отмахнувшись от служанок, собиравшихся омыть ей лицо и руки, она приказала рабам перенести мужчину на ложе. Эти трое работали на нее достаточно долго, чтобы повиноваться ее приказам без возражений: они считали себя ее учениками в искусстве врачевания.

Только теперь, когда солнечные лучи упали на его обнаженное тело, она смогла в должной мере оценить свою удачу. Несмотря на раны, на язвы, он был великолепен: полных шести футов ростом, мощные плечи и руки – и на удивление маленькие кисти рук. Лицо заросло щетиной. Лет двадцать на вид.